Полное собрание сочинений. Том 2. 1895–1897
Шрифт:
Все, что мы знаем из «Очерка» о наемных рабочих, это – деление их на 4 категории: годовые, сроковые, заделыцики и поденщики. Для ознакомления с этими категориями приходится обратиться к данным, разбросанным по книге. По 29 промыслам (из 43) указано число рабочих каждой категории и заработок их. В этих 29 промыслах 4795 наемных рабочих с заработком в 233 784 рубля. Во всех же 43 промыслах 4904 наемных рабочих с заработком в 238 992 руб. Значит, наша сводка обнимает 98% наемных рабочих и их заработка. Вот, en regard [181] , цифры «Очерка» [182] и нашей сводки:
181
Для сопоставления. Ред.
182
Стр. 50. В «Очерке» не сведены данные о величине заработка.
>
% [183]
Оказывается, что в сводке «Очерка» есть либо ошибки, либо опечатки. Но это – мимоходом. Главный интерес – данные о заработке. Заработок заделыциков, про которых в «Очерке» говорится, что «задельный труд в сущности есть ближайшая стадия на пути к хозяйской самостоятельности» (с. 51 – тоже, вероятно, «по нашему убеждению»?), – оказывается значительно ниже заработка
183
Заработок годового рабочего принят за 100.
III. «Общинно-трудовая преемственность»
Большой интерес представляют собранные кустарного переписью почти о всех исследованных заведениях сведения о времени возникновения их. Вот общие данные об этом:
Мы видим, след., что пореформенная эпоха вызвала особое развитие кустарной промышленности. Условия, благоприятствующие этому развитию, действовали и действуют, видимо, чем дальше, тем сильнее, ибо в каждое последующее десятилетие открывается все больше и больше заведений. Это явление наглядно свидетельствует о той силе, с которой идет в крестьянстве развитие товарного производства, отделение земледелия от промышленности, рост торговли и промышленности вообще. Мы говорим: «отделение земледелия от промышленности», ибо это отделение начинается раньше, чем отделение земледельцев от промышленников: всякое предприятие, производящее продукты на рынок, вызывает обмен между земледельцами и промышленниками. Следовательно, появление такого предприятия означает прекращение домашней выделки продукта земледельцами и покупку его на рынке, а эта покупка требует продажи крестьянином сельскохозяйственных продуктов. Рост числа торгово-промышленных предприятий знаменует, таким образом, растущее общественное разделение труда, это общее основание товарного хозяйства и капитализма [184] .
184
Поэтому, если бы нападки г-на Н. —она на «отделение промышленности от земледелия» не были платоническими воздыханиями романтика, то он должен бы был оплакивать и появление каждого кустарного заведения.
В народнической литературе высказывалось мнение, что быстрое развитие после реформы мелкого производства в промышленности означает явление не капиталистического характера. Рассуждали так, что рост мелкого производства доказывает его силу и жизненность по сравнению с крупным (г. В. В.). Рассуждение это совершенно неправильно. Рост мелкого производства в крестьянстве означает появление новых производств, выделение новых отраслей обработки сырья в самостоятельные сферы промышленности, прогресс в общественном разделении труда, начальный процесс капитализма, тогда как поглощение мелких заведений крупными означает уже дальнейший шаг капитализма, ведущий к победе высших форм его. Распространение мелких заведений в крестьянстве расширяет товарное хозяйство, подготовляет почву для капитализма (создавая мелких хозяйчиков и наемных рабочих), а поглощение мелких заведений мануфактурой и фабрикой есть утилизация крупным капиталом этой подготовленной почвы. Совмещение в одной стране в одно время двух этих, по-видимому, противоречивых, процессов на самом деле не заключает в себе никакого противоречия: вполне естественно, что капитализм в более развитой области страны или в более развитой области промышленности прогрессирует тем, что стягивает мелких кустарей на механическую фабрику, тогда как в захолустных местностях или в отсталых отраслях промышленности процесс развития капитализма только начинается, проявляясь в возникновении новых производств и промыслов. Капиталистическая мануфактура «овладевает национальным производством лишь очень постепенно, основываясь всегда на городском ремесле и сельских домашних побочных промыслах, как на широком базисе (Hintergrund). Уничтожая эти побочные промыслы в одной их форме, в известных отраслях промышленности, на известных пунктах, она вызывает их снова к жизни на других» («Das Kapital», I2, S. 779 [185] ). В «Очерке» данные о времени возникновения заведений разработаны тоже недостаточно: даны лишь по-уездные сведения, а по группам и подгруппам сведений о времени возникновения заведений не сообщено; нет также и других группировок (по размеру заведений, по месту нахождения заведений в центре промысла или в окрестных селениях и т. п.). Не разработав данных переписи даже по принятым ими самими группам и подгруппам, пермские народники и здесь сочли нужным преподнести читателю сентенции, поражающие своей ультранароднической елейностью и… вздорностью. Пермские статистики сделали открытие, что в «кустарной форме производства» существует особая «форма преемственности» заведений, именно «общинно-трудовая», тогда как в капиталистической промышленности господствует «наследственно-имущественная преемственность», что «общинно-трудовая преемственность органически превращает наемного рабочего в самостоятельного хозяина» (sic!), выражаясь в том, что когда умирает хозяин заведения, не оставляя среди наследников семейных рабочих, то промысел переходит в другую семью, «быть может, наемному рабочему в том же заведении», а также в том, что «общинное землевладение и хозяину кустарно-промышленного предприятия и его наемному рабочему одинаково гарантирует трудовую промышленную самостоятельность» (стр. 7, 68 и др.).
185
«Капитал», т. I, изд. 2-е, стр. 779. {168} Ред.
Мы не сомневаемся, что это сочиненное пермскими народниками «общинно-трудовое начало преемственности кустарных промыслов» займет надлежащее место в будущей истории литературы рядом с такой же сладенькой теорией гг. В. В., Н. —она и пр. о «народном производстве». Обе теории – одного пошиба, обе подкрашивают и извращают действительность посредством маниловских фраз. Всякий знает, что и у кустарей заведения, материалы, орудия и проч. составляют находящееся в частной собственности имущество, переходящее по наследству, а вовсе не по какому-то общинному праву, что община нисколько не гарантирует самостоятельности не только в промышленности, но даже в земледелии, что внутри общины идет такая же хозяйственная борьба и эксплуатация, как и вне ее. В особую теорию «общинно-трудового начала» превращен тот простой факт, что мелкий хозяйчик, при небольшом капитальце, должен трудиться и сам, что наемный рабочий может сделаться хозяином (конечно, если будет бережлив и воздержен), чему и бывают примеры, сообщаемые в «Очерке» на стр. 69… Все теоретики мещанства всегда утешались тем, что в мелком производстве рабочий может стать хозяином, и все они никогда не шли в своих идеалах дальше того, чтобы превратить рабочих в хозяйчиков. В «Очерке» делается даже попытка указать «статистические данные, констатирующие начало общинно-трудовой преемственности» (45). Данные относятся к кожевенному промыслу. Из 129 заведений 90 (т. е. 70%) основаны после 1870 года, между тем в 1869 г. кустарных кожевен считалось 161 (по «списку населенных мест»), а в 1895–153. Значит, промысел переходил из одних семей в другие, в чем и усматривается «принцип общинно-трудовой преемственности». Само собою разумеется, что смешно
и спорить против этого желания видеть особый «принцип» в том, что мелкие заведения легко открываются и закрываются, легко переходят из рук в руки и т. д. Добавим только в частности о кожевенном промысле, что, во-1-х, данные о времени возникновения заведений в нем показывают, что он развивался во времени значительно медленнее, чем остальные промыслы; во-2-х, совершенно ненадежно сравнение 1869-го и 1895-го годов, так как понятие «кустарной кожевни» постоянно путают с понятием «кожевенный завод». В 1860-х годах громадное большинство «дубильных заводов» (по статистике фабрик и заводов) имели в Пермской губернии сумму производства менее 1000 р. (см. «Ежегодник министерства финансов». Вып. I, СПБ. 1869. Таблицы и примечания), тогда как в 1890-х годах, с одной стороны, заведения с производством менее 1000 р. исключались из числа фабрик и заводов; с другой стороны, в число «кустарных кожевен» попало много заведений с производством более 1000 р., попали заводы с производством в 5–10 тыс. руб. и более (стр. 70 «Очерка». Стр. 149, 150 таблиц). При такой абсолютной неопределенности различия между кустарной и заводской кожевней какое значение может иметь сравнение данных 1869-го и 1895-го года? В-З-х, если бы даже верно было, что число кожевен уменьшилось, разве это не могло бы значить, что позакрывалось много мелких заведений, взамен которых пооткрывались постепенно более крупные? Неужели подобная «смена» тоже подтвердила бы «принцип общинно-трудовой преемственности»?И в довершение курьеза все эти сладенькие фразы об «общинно-трудовом принципе», о «гарантии общинной трудовой самостоятельности» и т. д. говорятся как раз о том кожевенном промысле, в котором земледельцы-кустари представляют из себя чистейший тип мелких буржуа (см. ниже) и который гигантски концентрирован в трех крупных заведениях (заводах), попавших в число кустарей наряду с одиночками-кустарями и ремесленниками. Вот данные об этой концентрации:
Всего в промысле 148 заведений. Рабочих 267 семейных + 172 наемных = 439. Сумма производства =151 022 р. Чистый доход = 26 207 р., в том числе – 3 заведения, в коих рабочих 0 семейных + 65 наемных = 65. Сумма производства = 44 275 р. Чистый доход = 3391 р. (стр. 70 текста и стр. 149 и 150 таблиц).
То есть три заведения из 148 («только 2,1%», как успокоительно говорится в «Очерке», стр. 76) концентрируют почти треть всего производства «кустарного кожевенного промысла», давая своим хозяевам тысячные доходы без всякого участия их в производстве. Мы увидим ниже много примеров таких курьезов и по другим промыслам. Но в описании этого промысла авторы «Очерка», в виде исключения, остановились на указанных трех заведениях. Об одном из них сообщается, что хозяин (земледелец!) «занят, очевидно, только торговыми операциями, имея свои кожевенные лавки в селе Белоярском и г. Екатеринбурге» (с. 76–77). Примерчик того, как капитал, вложенный в производство, соединяется с капиталом, вложенным в торговлю. К сведению авторов «Очерка», изображающих «кулачество» и торговые операции как нечто наносное, оторванное от производства! В другом заведении семья состоит из 5 человек мужчин, но ни один из них не работает: «отец занят торговыми операциями по своему производству, а сыновья (в возрасте от 18 до 53 лет), все грамотные, пошли, очевидно, по другим колеям, более привлекательным, чем перекладывание кож из чана в чан и переполаскивание их» (стр. 77). Авторы великодушно соглашаются, что эти заведения «характер имеют капиталистический», «но на вопрос о том, в какой степени будущность этих предприятий обеспечена на началах наследственно-имущественной передачи, решительный ответ может дать только само будущее» (76). О, глубокомыслие! «На вопрос о будущем может дать ответ только будущее». Святая истина! Но неужели это – достаточное основание для того, чтобы извращать настоящее?
Статья вторая. (IV. Земледелие «кустарей». – V. Крупные и мелкие заведения. – Доходы кустарей)
IV. Земледелие «кустарей»
Подворная перепись кустарей-хозяев и хозяйчиков собрала интересные данные о земледелии их. Вот эти данные, сведенные в «Очерке» по подгруппам:
* В «Очерке» в этих цифрах, видимо, опечатка (см. стр. 58), исправленная нами.
Итак, чем зажиточнее кустари как промышленники, тем состоятельнее они как земледельцы. Чем ниже они стоят по роли в производстве, тем ниже они как земледельцы. Данные кустарной переписи вполне подтверждают, следовательно, высказанное уже в литературе мнение, что разложение кустарей в промышленности идет рука об руку с разложением тех же крестьян как земледельцев (А. Волгин. Обоснование народничества и т. д. Стр. 211 и cл.). Так как наемные рабочие у кустарей стоят еще ниже (или не выше), чем работающие на скупщиков кустари, то мы вправе заключить, что среди них еще больше разоренных земледельцев. Подворная перепись, как уже было замечено, не коснулась наемных рабочих. Во всяком случае, и приведенные данные наглядно показывают, как забавно утверждение «Очерка», будто «общинное землевладение одинаково гарантирует трудовую промышленную самостоятельность и хозяину кустарно-промышленного заведения, и его наемному рабочему».
Отсутствие детальных данных о земледелии одиночек, мелких и крупных хозяев сказывается на разбираемых данных особенно резко. Чтобы пополнить хотя отчасти этот пробел, мы должны обратиться к данным по отдельным промыслам; иногда попадаются сведения о числе земледельческих рабочих у хозяев [186] , но общей сводки этих сведений в «Очерке» нет.
Вот кожевники-земледельцы – 131 хозяйство. У них 124 земледельческих наемных работника; 16,9 дес. посева на двор и 4,6 лошадей; коров по 4,1 (стр. 71). Наемные рабочие (73 годовых и 51 срочный) получают 2492 руб. заработной платы, т. е. по 20,1 руб. на одного, тогда как средняя плата рабочему в кожевенном промысле составляет 52 руб. И здесь, след., наблюдается общее всем капиталистическим странам явление более низкого положения рабочих в земледелии, чем в промышленности. «Кустари»-кожевники, очевидно, чистейший тип крестьянской буржуазии, и пресловутое, столь расхваленное народниками «соединение промысла с земледелием» состоит в том, что зажиточные хозяева торгово-промышленных заведений переносят капитал из торговли и промышленности в земледелие, платя своим батракам неимоверно низкие платы [187] .
186
Известно, что у крестьян нередко и промышленные рабочие принуждаются исполнять земледельческие работы. Ср. «Куст. пром. и т. д.», III, стр. 7.
187
Сроковой рабочий в земледелии получает всегда больше половины годовой платы. Положим, что здесь сроковые рабочие получают лишь половину платы годового рабочего. Тогда плата годового рабочего будет (2492 : (73 + – )) = 25,5 руб. По данным департамента земледелия, средняя за 10 лет (1881–1891) заработная плата сельскому годовому рабочему на хозяйских харчах составляет в Пермской губернии 50 руб.
Вот кустари-маслобойщики. Земледельцев из них 173. На одно хозяйство приходится 10,1 дес. посева, 3,5 лошади и 3,3 коровы. Безлошадных и бескоровных дворов нет. Земледельческих рабочих 98 (годовых и сроковых) с платою 3438 руб., т. е. по 35,1 руб. на одного. «Выбой, или жмыхи, получаемые при маслобойном производстве как отбросы, служат лучшим кормом для скота, благодаря чему является возможность вести унавоживание полей в более широких размерах. Таким образом, от промысла для хозяйства получается тройная выгода: доход непосредственно от промысла, доход от скота и лучшие урожаи в полях» (164). «Земледелие ведется у них (маслобойщиков) в широких размерах, причем многие не довольствуются душевыми наделами, но арендуют еще землю у малосильных хозяйств» (168). Данные о распространении по уездам посевов льна и конопли показывают «некоторую связь между величиной посевов льна и конопли и распространением маслобойного промысла по уездам губернии» (170).
Торгово-промышленные предприятия являются здесь, след., так называемыми техническими сельскохозяйственными производствами, развитием которых всегда характеризуется прогресс торгового и капиталистического земледелия.
Вот мельники-хозяева. Большинство из них – земледельцы: 385 из 421. На один двор приходится 11,0 дес. посева, 3,0 лошади и 3,5 коровы. Земледельческих наемных рабочих 307 человек с платою 6211 руб. Подобно маслобойному, «мукомольное производство является для хозяев мельниц орудием рыночного сбыта продуктов их собственного хозяйства в форме наиболее для них выгодной» (178).