Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты

Насколько можно серьезно я объяснил это Медведеву-старшему. «Ни хрена, Ельцин заплатит!» Это говорил человек, переживший беду, но уже вкусивший и кое-что от известности. Слышать это было далеко не приятно. Но здравый смысл заставил все-таки действовать осмотрительно. Владимир Иваныч спустился в машинное отделение и следил, чтобы шланг засасывал только донную воду без примеси масла. Вода текла черная и вонючая, но к общей радости ничего загрязняющего пляж в ней не было. Удалившиеся от греха подальше члены яхт-клуба снова из темноты появились. Экскаватор ковшом надавил на правый борт яхты, и она выровнялась, стала на киль. Теперь оставалось дождаться высокой приливной воды.

Вода наступала стремительно. Волны становились выше и выше. Затоплен канал… заполняется яма, в которой стоит «Кавасаки»… Вот уже руль скрылся наполовину… Вода приближается к ватерлинии.

Наблюдать это ночное зрелище без волнения было нельзя. Место аварии освещалось прожекторами близко подъехавших джипов. На песчаных горах стояло множество любопытных и многие члены яхт-клуба — речь немецкая, английская, шведская. Крики: «Канат подмывает!» Толчками прибывающая вода обваливает барьеры ямы.

Буксирный канат срочно перетаскивают через гору песка. Возбужденье всеобщее — вот-вот «Кавасаки» закачается на воде. Президент яхт-клуба то пощипывает бородку, то, скрестив на груди руки, в позе Наполеона хмуро наблюдает за котлованом. В руках у него маленький передатчик.

В нужный момент будет дана команда, и буксир, огни которого маячат невдалеке, потянет шхуну. Однако команда не подается. Вода достигает уже ватерлинии, но «Кавасаки» на воде не качается. Все уже понимают, что происходит. И Медведев-старший тоже понял, спрыгнув за борт, но оказался не по плечи в воде, воды было чуть выше колен — вместе с водою прилива яму снова заполонил песок.

Огни погасли. Члены яхт-клуба, утомленные суетою целого дня, разъехались, не сказав до свиданья. Чувствовалось, вся история им порядком уже надоела. Это, конечно, печали хабаровчанам прибавило. Растерянно мы стояли у начавшей с отлива обсыхать ямы. Любопытные, посвечивая фонариками, расходились. Какая-то женщина из особо сочувствующих стала горячо убеждать: «Ничего. Можно вытащить шхуну краном!..» Это был лепет всего лишь доброжелательного человека, но Медведевы и его слушали.

На другой день, увидев мореходов, я спросил: а может, останки шхуны уступить рестораторам и на эти деньги — домой? Отец и сын поглядели почти со злостью.

— Да вы что! Это все, что есть у нас в жизни…

Некоторую надежду на то, что паруса на «Кавасаки» будут все-таки подняты, обещает прилет на Пхукет японского телевидения. После первого репортажа будто бы решено снять сюжет о том, как «Кавасаки» возвращается к плаванью. В этом вроде бы заинтересована фирма, строящая знаменитые шхуны. Киношники, правда, рассчитывали увидеть «Кавасаки» уже на плаву и могут планы пересмотреть. Но, возможно, не пересмотрят. И тогда у нескладной, похожей на морское бродяжничество одиссеи конец будет не очень грустный.

Попытка вызволить шхуну…

Признаюсь, присмотревшись к двум мореходам, большой симпатией проникнуться к ним я не смог. Но люди в беде, и грешно было бы оставить их вовсе без помощи. Я знаю, в начале зимы на Пхукет из России улетает отдыхать много небедных людей. Господа, положите в карман лишнюю толику денег и разыщите на Пхукете Медведевых — отца и сына. Я уверен, они еще там, и яхт-клуб скажет, как их разыскать. Всякая помощь будет принята с благодарностью.

Конец у этой истории не просто грустный — печальный. Два дня назад из Хабаровска позвонила наш собкор Галина Миронова и сообщила: 28 ноября, в прошлую пятницу, скончалась жена и мать мореходов — Татьяна Федоровна Медведева. Скончалась неожиданно на работе от сердечного приступа. Рассказывают, перед этим она говорила с мужем по телефону, в который раз просила скорее вернуться. Ответ был прежним: «Вернемся только под парусами…»

Велик океан. Но больше его — океан жизни, тоже подверженный бурям. Каждый день узнаем: захлестнуло кого-то.

 _{Фото В. Пескова и из архива автора.}

 _{2–4, 6 декабря 1997 г.}

Стога

(Окно в природу)

Проглядывая недавно фотографии разных лет, без удивления обнаружил свидетельство страсти своей снимать стога. Сколько раз их снимал! И знаю заранее: увижу — опять побегу искать нужную точку, чтобы снимать. Да разве я один! Нет и художника, который с этюдником прошел бы мимо стожков. Есть картины, где стожки либо «грустят», либо «излучают тепло». А если между стожками пасется лошадь, я даже без фотокамеры готов стоять у этого места так долго, как позволят шофер или время пешей прогулки.

Праздник души я испытывал, проплывая теплоходом по Оке на отрезке знаменитых Кочемарских лук. Тут река невообразимо петлят, весной разливы ее подобны бескрайнему морю, на заливных низинах летом растут превосходные травы, а к осени все пространство по обеим сторонам от реки в стожках сена. Капитан теплохода позволял забираться на самую верхнюю точку речной посудины, и я испытывал радость, наблюдая стожки вперемежку с кустами, уходившие в синеву к горизонту.

Отчего так приятны для глаза стога? Ну, во-первых, потому, что стоят они, как правило, в живописном месте — лесная поляна, опушка, пойма речонки. Вид стожков вызывает в памяти лето — разнотравье с луговыми цветами, синее небо, тепло. Кто видел, как косят траву, ворошат сено и как мечут его в стожки, и это припомнит с радостью. А если запустить руку в глубину стога и вынуть клок сена — удивительный запах картину воспоминаний о лете сделает еще ярче.

Хороший хозяин, заботясь о том, чтобы дождь осенью не проник в сено, укладывает его старательно, плотно. Стожок получается собранным, подбористым, заостренным к верхушке. Низ его, чтобы сено не отсырело в подошве, покоится на платформе из тонких жердей.

Стог сена — итог приятной работы в хорошее время, это запас на зиму тепла, гарантия благополучия для тех, кто мычит и блеет во дворе дома и, стало быть, для тех, кто летом махал косою, ходил по лугу с граблями и вилами.

Стожки — пример превращенья в нашем сознании житейской прозы в поэтический образ.

«Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога». Это Блок.

В местах лесных с куртинками полян и полей стога небольшие. В степных краях зовут их копнами. А стог (скирда) — это то, что сложено из свезенных в одно место копен соломы, сена, необмолоченных снопов.

Скирду сложить тоже надо умело. На верху ее с вилами орудовал обычно мужик сильный, сноровистый. На длинных вилах метали ему высохший материал, а он клал, причесывал, охорашивал скирду. Скатывался сверху мастер обычно под визг ребятишек и баб, опытным глазом со стороны оценивал свою работу, отправляя в зимнее плавание то, что было накоплено летом. Продолговатые степные скирды и правда похожи на молчаливые корабли.