Полное собрание сочинений. Том 6.

«Легко ли, въ такую погоду ходишь». — «Измокъ, мамочка. Поднеси. А? Я зайду».

Баба ничего не отвчала и судя по этому молчанію Ерошка вошелъ къ ней. Казачки уже сбирались спать. Нмая сидла на печи, и, тихо раскачивая головой, мрно мычала. Увидавъ дядю Ерошку, она засмялась и начала длать знаки. Марьяна стелила себ постель передъ печкой. Она была въ одной рубах и красной сорочк, (платк) повязывавшемъ ея голову. Она теперь только, казалось, развилась до полной красоты и силы. Грудь и плечи ея были полне и шире, лицо было бло и свже, хотя тотъ двичій румянецъ уже не игралъ на немъ. На лиц была спокойная серьезность. Курчавый мальчишка ея сидлъ съ ногами на лавк подл нея и каталъ между голыми толстыми грязными ноженками откушенное яблоко. Совсмъ то же милое выраженіе губъ было у мальчика, какъ у Кирки. Въ старой высокой хат было убрано чисто. На всемъ были замтны слды хозяйственности. Подъ лавками лежали тыквы, печь была затворена заслонкой, порогъ выметенъ... Пахло тыквой и печью. Марьяна взяла травянку и вышла сама за чихиремъ. Ерошка снялъ ружье и подошелъ къ мальчику. «Что, видалъ? сказалъ онъ, подавая ему на ладони фазанку, которая висела у него зa спиной. Мальчишка, выпучивъ глаза, смотрлъ на кровь, потомъ осмлившись взялъ въ руки голову птицы и стащилъ ее къ себ на лавку. «Куря!» пропищалъ онъ: «Узь! узь! — «Вишь, охотникъ! Какъ отецъ будетъ, узь, узь!» поддакивалъ старикъ. Нмая, свсившись съ печи, мычала и смялась. — Марьяна поставила графинъ на столъ и сла. «Что, дядя, пирожка дать что-ли, или яблокомъ закусишь?» и, перегнувшись подъ лавку, она достала ему яблокъ пару. — «Пирожка дай! Може, завтра найду его, чорта, свжина у насъ будетъ, баба». Марьяна сидла, опершись на руку, и смотрла на старика; на лиц ея была кроткая грусть и сознаніе того, что она угащиваетъ старика. — «Сама пей! нмая, пей»! закричалъ старикъ. Нмая встала и принесла хлба, тоже съ радостью и гордостью [смотрла] какъ лъ старикъ. Марьяна отпила немного, старикъ выпилъ всю чапуру. Онъ старался держать себя кротко, разсудительно. — «Что же, много чихиря нажали»? — «Да слава теб Богу, 6 бочекъ нажали. Ужъ и набрались мы муки съ нмой, все одни да одни, нагаецъ ушелъ». — «А ты вотъ продай теперь, свези да хату поправь». — И то хочу везть на Кизляръ. Мамука повезетъ. — «И хорошо, добро, баба. А вотъ что, ружье то отдай мн, мамочка, ей Богу. На что теб?» — «Какъ, какое ружье?» сердито закричала Марьяна: а этотъвыростетъ». (Мальчишка упалъ и заплакалъ.) «Разстрли тебя въ сердце!» и Марьяна вскочила и поднявъ его посадила на кровать. «А егоружье, вотъ эту», сказалъ Ерошка. — «Какъ же! легко ли, а ему то чего?» — «И выростетъ, так отъ меня все останется. Такъ что же?» Марьяна замолчала и опустила голову и не отвчала.

Ерошка покачалъ головой и стукнулъ по столу чапуркой. «Все думаетъ да думаетъ, все жалетъ. Эхъ, дурочка, дурочка! Ну что теб? Баба королева такая, да тужить. Пана что отбила? Разв онъ худа теб хотлъ?» — «Дурно не говори, дядя, ты старикъ», сказала Марьяна. «Хоть бы узнала про него, живъ онъ, нтъ»; и она вздохнула. — «И что тужишь? Это, дай за рку пойду, я теб все узнаю, только до Ахметъ-Хана дойти. Принеси чихирю, бабочка! что, вотъ выпью да и спать пойду. Что, живетъ небось въ горахъ, да и всё. Може женился. Эхъ, малый хорошъ былъ! И мн жалко другой разъ, хоть бы самъ пошелъ къ нему. Слава есть: джигитъ! Вы что, бабы». Марьяна вышла за виномъ еще. Ерошка подошелъ къ нмой и сталъ играть съ ней. Она мычала, отбивалась и указывала на небо и его бороду, что грхъ старику. Онъ только смялся. Ерошка сидлъ бы до утра, ежели бы Марьяна не выгнала его. Пора было спать. Старикъ вышелъ изъ сней, перелзъ черезъ заборъ и отперъ свою хату. Онъ захватилъ тряпку съ огнемъ и эажегъ свчу. Онъ разулся и сталъ вытирать ружье. Въ комнат было грязно, безпорядочно. Но ему было хорошо; онъ мурлыкалъ псню и чистилъ ружье.

Прошло съ часъ, огни потухли везд, и у Марьяны, мракъ непроницаемый былъ на улиц, дождикъ все шелъ, шак[алы] заливались около станицы и собаки отвчали имъ. Старикъ потушилъ свчу и легъ на лавку, на спину, задравъ ноги на печку. Ему не хотлось спать, онъ вспоминалъ, воображалъ. Что, ежели бы онъ не попалъ въ острогъ, а былъ бы офицеръ, далъ бы 30 м[онетъ] онъ бы богатъ былъ и т. д. Душенька бы его и теперь любила. Эхъ душенька, какъ бывало свчку зажжешь... Вдругъ: «О[тца] и С[ына] и С[вятого] Д[уха]!» послышался подъ окномъ слабый дрожащій голосъ.

Кто это? подумалъ Ерошка, не узнавая голоса. «Аминь, кто тамъ?» — «Отложи, дядя!» — Да ты кто? прогорланилъ старикъ, не вставая. Никто не отвчалъ, только стучали. Ерошка, размышляя, покачалъ головой, всталъ и отворилъ окно. На завалинк его стоялъ человкъ. Онъ всунулъ голову въ окно. — «Это я, дядя!» — Кирка! О[тца] и С[ына] и С[вятого] Д[уха]! ты? Чортъ!» и старикъ засмялся. <«Одинъ?»—«Не, съ чеченцемъ.>— отложи скорй, увидятъ». — «Ну иди»! Дв тни прошли на дворъ и, отодвигая задвижку, Ерошка слышалъ шаги двухъ человкъ, вошедшихъ по ступенямъ. Кирка проскочилъ и самъ торопливо заложилъ дверь. Ерошка зажегъ огонь. Выская, онъ при свт искры видлъ блдно измненное лицо Кирки и другаго человка; наконецъ ночникъ запалился. Онъ поздоровался съ чеченцемъ. — Чеченецъ былъ высокій жилистый человкъ съ красной бородой, молчаливый и строгой. «Будешь кунакъ», сказалъ онъ: «Вашъ казакъ. Завтра уйдемъ». Кирка былъ въ черкеск съ пистолетомъ, ружьемъ и шашкой. Борода у него была уже большая. Онъ былъ блденъ и все торопилъ Ерошку запереть дверь. «Ты ложись тутъ», сказалъ онъ, указывая первую комнату чеченцу, а самъ вошелъ въ хату. — «Не придетъ никто къ теб? А?» спросилъ Кирка: «а то, чтобы не видали».

— «Да ты что? скажи. Не пойму. Ты какъ пришелъ, чортъ? совсмъ что ли?» спросилъ Ерошка.

— «Вотъ посудимъ. Гд совсмъ! Разв простятъ? Вдь офицера то убилъ».

— «Ничего, ожилъ».

— «Эхъ! и посл того много дловъ есть. Да ты чихиря дай, есть что ли? Эхъ, родные! все также у васъ то, все также?»

— «Къ баб пойду, твоя хозяйка то жива, — у ней возьму! Я скажу, что Зврчикъ веллъ».

— «Ты ей, бляди, не говори. Охъ, погубила она меня. Матушка померла?»

— Да.

Ерошка пошелъ зa виномъ. Кирка разговаривалъ съ чеченцомъ. Онъ просилъ водки. Водка была у Ерошки. Чеченецъ выпилъ одинъ и пошелъ спать. Они говорили, какъ отпустилъ наибъ Кирку. Ерошка п[ринесъ?] то [?]. Кирка выпилъ дв чапуры.

Ерошка: «Ну зачмъ пришелъ? еще начудесишь».

— «Нтъ, завтра повижу и уйду. Могилкамъ поклонюсь. Она стерва».

Ерошка:«Она не виновата. Офицеръ просилъ, замужъ брать хотлъ, она не пошла».

Кирка: «Все чортъ баба, все она погубила; кабы я и не зналъ, ничего бы не было». Онъ задумался: «Поди, приведи ее, посмотрлъ бы на нее. Какъ вспомню, какъ мы съ ней жили, посмотрлъ бы».

Ерошка: «А еще джигитъ: баб хочетъ повриться».

Кирка: «Что мн джигитъ. Погубилъ я себя; не видать мн душеньки, не видать мн ма[тушки]. Убьемъ его? право? Убью, пойду — паду въ ноги». — Псню поетъ. — «Что орешь?» — A мн все равно. Пущай возьмутъ, я имъ покажу, что Кирка значитъ. — «Да завтра уходи». — Уйду. Федьку заржу, Иляску заржу и уйду. Помнить будутъ.

Ерошка:«Каждому свое, ты дурно не говори, теб линія выпала, будь молодецъ, своихъ не ржь, что, чужихъ много».

«Я къ баб пойду». — «Пойди!» и опять псню. [35]

35

Поперек через текст крупно: Онъ поетъ и длаетъ изъ себя патетическое лицо.

Мар[ьяна]: «Д[ядя] Е[рошка] отложи». — Чего? — «Ты отложи, я видала». — Что врешь, никого нтъ. — «Не отложишь, хуже будетъ». Кирка: «Пусти!» Марьяна вошла въ хату, прошла два шага и упала въ ноги мужу.

Кирка ничего не говорилъ, но дрожалъ отъ волн[енія].

— «Станичный идетъ съ казаками!» крикнулъ Ерошка, смотрвшій въ окно. Чеченецъ и Кирка выскочили и побжали. Кирка выстрлилъ въ Ерошку по дорог, но не попалъ. Ерошка засмялся. Никто не шелъ, Ерошка обманулъ ихъ, не ожидая добра отъ этаго свиданья. —

На другой день дядя Ерошка провелъ утро дома. Марьяна блдная пришла къ нему. «Слыхалъ? Кирку въ лсу видали; Чеченцы изрубили казака». Вечеромъ самъ Поручикъ [?] видлъ Кирку, онъ сидлъ на бревнахъ и плъ. Вечеромъ похали искать, видли слды. На 3-й день былъ праздникъ.

Часовня была полна народа; бабы въ платкахъ, уставщикъ въ новомъ армяк, по крючкамъ, старухи, тихо, Марьяна стояла въ углу, вошелъ казакъ и сталъ скр[омно?], одтъ странно. Одна баба, другая, до Марьяны дошелъ шопотъ, она оглянулась: Кирка! «Онъ, отцы мои!» Въ то же время два казака сзади подошли, схватили; онъ не отбивался. Les yeux hagards! [36]

36

[Ожесточенный взгляд!]

Письмо. Я вчера прiхалъ, чтобы видть страшную вещь. Кирку казнили. Что я надлалъ! и я не виноватъ, я чувств.....

*Б. БГЛЕЦЪ.

Iеръ. 1 Сентября. 1860.

Глава.

Господа, вернувшись съ охоты, сидли въ своей хат и не посылали за Ерошкой. Даже Ванюш было приказано не говорить съ старикомъ и не отвчать ему, ежели онъ станетъ что-нибудь спрашивать. Первый выстрлъ сдлалъ Олнинъ, и съ того мста по всему слду была кровь. Второй выстрлъ, когда свинья уже остановилась, сдлалъ Ерошка. Правда, что она упала, но ползла еще, и послднiй выстрлъ изъ двухъ стволовъ сдлалъ новопрiзжiй гость. Стало быть, ни въ какомъ случа свинья не принадлежала одному Ерошк и онъ не имлъ никакого права, никому не сказавши, привязать ее хрюкомъ за хвостъ маштачку, прежде другихъ увезть ее въ станицу, опалить и свжевать, не давъ времени охотникамъ вернуться и полюбоваться на раны и поспорить. По предложенiю Оленина вс решились наказать Ерошку за такой поступокъ совершеннымъ равнодушiемъ и невниманiемъ. Когда охотники прошли по двору, въ то время какъ дядя свжевалъ звря, ихъ молчанiе не поразило его. Онъ объяснилъ его себ сознанiемъ его правоты съ ихъ стороны. Но когда онъ, соскучившись быть одинъ, съ окровавленными еще руками и растопыренными толстыми пальцами, вошелъ въ хату и, показывая расплюснутую въ лепешку свою пулю, которую онъ вынулъ изъ грудины, попросилъ выпить, его озадачило, что никто ему не отвтилъ. Онъ хотлъ разсмшить ихъ колнцомъ, но вс присутствующiе выдержали характеръ, онъ засмялся одинъ, и ему больно стало.

— «Что жъ, свинью ты убилъ, дядя», сказалъ Олнинъ: «твое счастье».

— «Что жъ чихирю не поднесешь?» сказалъ старикъ хмурясь. —

— «Ванюша, дай ему бутылку чихирю. Только ты пей въ своей хат, а мы въ своей. Вдь ты убилъ свинью. Небось бабы какъ на тебя радовались, какъ ты по улиц проволокъ ее. — Ты самъ по себ, а мы сами по себ».

И онъ тотчасъ же заговорилъ съ офицерами о другомъ предмет. —

Ерошка постоялъ еще немного, попробовалъ улыбнуться, но никто не смотрлъ на него.