Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Идиллия

– Здравствуй, тетушка, куда Богъ несетъ?

А самъ поперекъ дороги сталъ.

– Домой идемъ, что дорогу загородилъ, я и обойду.

Повернулъ лошадь, за ней похалъ. Посмотритъ на него баба – орелъ, думаетъ, это не Андрюх чета.

– Какъ тебя зовутъ, молодайка?

– A теб начто?

– Да нато, чтобы знать, чья такая красавица бабочка.

– Какая ни есть, да не про тебя. Нечего смяться то.

– Какой смяться. Да я для такой бабочки и ничего не пожалею. Какъ звать?

– Маланьей. Чего еще нужно?

(Онъ опять дорогу загородилъ). Слзать сталъ.

– Мотри! – да граблями на него.

– А по отчеству какъ?

– Радивоновна.

Слзъ, пошелъ съ ней рядомъ.

– Ахъ, Маланья Радивоновна, хоть бы поотдохнула минутку, ужъ такъ то ты мн полюбилась.

А Маланька какъ чуетъ чего недобраго, и лестно ей, и любо, и жутко, все скоре шагу прибавляетъ.

– Ты своей дорогой ступай, а я своей. Вотъ мужики сзади дутъ. Теб дорога туда, a мн сюда.

– Маланья Радивоновна, мн, – говоритъ, – за тобой не въ тягость идти.

Взялъ изъ кармана платокъ красный, досталъ, ей подаетъ.

– Не нужно мн отъ теб ничего, брось.

– Матушка, красавица, Малашенька! —говоритъ. – Что велишь, то и сдлаю, полюби только меня. Какъ увидалъ тебя, не знаю что надо мной сдлалось. Красавица ласковая, полюби ты меня!

И Богъ знаетъ, что съ нею сдлалось, такая бой-баба съ другими. Только потупилась, молчитъ и сказать ничего не уметъ. Схватилъ онъ ее за руки.

– Негаданная, незнатая ты моя красавица, Маланья Радивоновна, полюбилъ я тебя, что силы моей нту. 10 мсяцевъ дома не бывалъ, – самъ блдный какъ полотенцо сталъ, глазами блеститъ, – мочи моей нтъ. – Сложилъ руки такъ то: – Богомъ прошу тебя, – голосъ дрожитъ, – постой на часъ, сверни ты съ дороги, Маланья Радивоновна, утшь ты мои тлеса. —

Растерялась, только и сказала:

– Ты чужой, я тебя не знаю.

– Я чужой, и стыдъ съ собой увезу.

Да какъ схватитъ ее на руки, – мужикъ здоровый, – понесъ ее сердешную.

Разузналъ все объ ней, гд дворъ, и гд ночуетъ, вынулъ кошелекъ изъ-за, пазухи, досталъ цлковый рубль, далъ ей. Взвыла баба:

– Пожалй ты меня, не срами.

– Вотъ теб, – говоритъ, – моя память, а завтра какъ темно, такъ я засвищу на задворк.

Проводилъ ее до выхода изъ лсу, слъ на коня и былъ таковъ.

5.

Пришла домой, старикъ, старуха ничего не знаютъ, не вдаютъ, а видятъ – баба другая стала. Ни къ чему не возьмется, все куда бгаетъ. Андрюх еще тошне стало. Пришелъ онъ разъ къ ней на гумно, сталъ говорить, такъ какъ на злодя напустилась, остервенилась вовсе, заплакала даже.

– И не смй ты говорить мн ничего, навязался – чортъ – пошутить нельзя, – заплакала даже, – отъ тебя мн горе все.

Ничего не понялъ, еще тошне стало Андрею, а все уйти силы нтъ. Хотлъ отецъ его на другое мсто поставить, много лишковъ давали, такъ нтъ, – говоритъ, – я даромъ здсь жить стану, а въ чужіе люди не пойду.

Тутъ, съ этаго покоса, и погода перемнилась, дожди пошли беспрестанные; которая мужицкая часть осталась, такъ и сопрла въ лугахъ. Кое-что, кое что высушили по ригамъ. Съ утра и до вечера лило; грязь, ни пахать – изъ рукъ соха вырывается, гужи размокаютъ, ни сно убирать, ничего. – Идетъ разъ Андрюха въ ригу, на барщину, по лужамъ посклизается, шлепаетъ; видитъ, баба, накрымшись платкомъ, съ хворостиной, голыми ногами по грязи ступаетъ – корову Маланька искала. Дождь такъ и льетъ какъ изъ ведра цлый день, скотину въ пол не удержатъ пастухи. Смотритъ, гуртовщикъ детъ, поровнялся съ ней.

– Нынче, – говоритъ.

Маланька голову нагнула. «Такъ вотъ кто», думаетъ Андрей. Пришелъ домой, спать не легъ, все слушалъ. Слышитъ, свиснулъ кто то за гумнами. Маланька выскочила, побжала. Пришелъ Андрей къ овину, видитъ – мужикъ чужой.

– Ты кто?

– Работникъ.

– Не сказывай, на двугривенный. Взялъ Андрей двугривенный, что станешь длать. Только не Андрей одинъ узналъ, стали замчать по деревн: часто назжаетъ гуртовщикъ, Маланька съ солдаткой бгаетъ. – Ну, да мало ли что говорятъ, врнаго никто не зналъ. Прізжаетъ разъ Евстратъ ночью. Слышалъ ли онъ, или такъ, – бабы нтъ.

– Она, – говорятъ, – на гумно пошла.

Пошелъ въ овинъ – голоса. Задрожалъ даже весь. Въ сарай, глядь – сапоги.

– Эй, кто тамъ? – да дубиной какъ треснетъ; дворникъ въ ворота, да бжать. Малашка выскочила въ рубах одной, въ ноги.

– Чьи сапоги?

– Виновата.

– Ладно-жъ, ступай въ избу.

А самъ сапоги взялъ понесъ. Легъ спать одинъ. Утромъ взялъ черезседльню свилъ, видитъ Андрей. Зазвадъ бабу въ чуланъ, ну жучить; что больше бьетъ, то больше сердце расходится. – «Не гуляй, не гуляй! – за волоса да объ земь, глазъ подбилъ. А она думаетъ: «Въ брюх то что сидитъ, не выбьешь».

Мать стала просить. Какъ крикнетъ: «Кто меня учить съ женой будетъ!» что мать застыдилась, прощенья просить стала. Запрегъ лошадь, похалъ съ Андреемъ пахать. Сталъ допрашивать.

– Ничего не знаю.

Пріхалъ домой, отпрегъ, баба ужинать собираетъ – летаетъ, не ходитъ; умылась, убралась, синякъ видно, и не сметъ взглянуть. Поужинали. Старики пошли въ чуланъ. Легъ на полати, къ краю, ничего не говоритъ.

– Туши лучину.

Потушила. «Что будетъ длать?» думаетъ. Слышитъ, разувается. Ладно. Видитъ, прошла мимо окна. Вдь шесть мсяцевъ дома не былъ, да и побилъ. Такъ то мила она ему. Подл него зашевелилась молча. Приподняла армякъ, какъ прыгнетъ къ нему, какъ козочка, въ одной рубах, обняла, чуть не задушила.

– Не будешь?

– Не поминай!

Съ тхъ поръ и забыла думать о дворник. [26] А Евстратъ сапоги продалъ за 6 р. и смялся часто:

– Не попался онъ, я бы съ него и армякъ снялъ.

Андрюха дожилъ до Покрова и пошелъ домой и долго все не забывалъ, а тутъ на него землю приняли, женили. Черезъ 9 мсяцевъ Маланья родила, выпечатала въ дворника, и любимый ее былъ старшій этотъ самый Петрушка. 

ВАРИАНТЫ ИЗ РУКОПИСЕЙ «ИДИЛЛИИ» ИДИЛЛІЯ не играй съ огнемъ – обозжешься. [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ]

26

В подлиннике рукой С. А. Толстой сверху надписано: гуртовщик.

[1.]

Маланья Дунаиха взята изъ чужой деревни – Малевки. Сосваталъ ее старикъ Дутловъ за старшаго сына но знакомству. Своихъ невстъ тогда въ деревн не было, да и двочка была славная и изъ дому хорошаго. – Замужъ она вышла всего годочковъ 14; вовсе ребенокъ несмысленой была. Ни силы еще, ни понятія вовсе не было. На груди занавску гд хочешь перетяни, какъ скатерть на стол постели. Чуть примтно, что не парень паневу надлъ. Не скажешь, что баба, даромъ что платкомъ повязана. Понесетъ ушатъ съ водой, такъ какъ лозинка качается. А Евстрата – мужа такъ звали – съ перваго начала страхъ не любила. – Какъ огня боялась. Онъ, бывало, къ ней, а она плакать, щипать, кусать его примется. Вс плечи, руки у него въ синякахъ были. И не мсяцъ и не два, а годъ и другой и третій не любила она его. Ну, бабочка она акуратная изъ себя, смирная, да и жили то Дутловы по Божьему и исправно, такъ и не принуждали дюже молодайку ни къ работ, ни что. —