Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг.

⁵ Дети младшей сестры Софьи Андреевны, Татьяны Андреевны, урожд. Берс (1846—1925), и мужа ее, Александра Михайловича Кузминского (1843—1914), в то время председателя петербургского окружного суда, впоследствии сенатора. Трое сыновей их — Михаил (р. 1875), Александр (р. 1880), Василий (р. 1882) — и две дочери, Мария (р. 1869) и Вера (р. 1871), были дружны с детьми Толстого.

⁶ Помеха.

⁷ Марья Львовна, в то время тринадцатилетняя девочка, от рождения очень болезненная.

⁸ В Дневнике Толстого от 20, 24 и 25 июня он говорит об этих попытках установить откровенные беседы с молодежью, которые должны были, по его убеждению, пробудить в них нравственную сознательность. Однако в дальнейших записях Дневника того времени упоминаний об этом больше не имеется.

⁹ В своем примечании к этим словам А. К. Черткова говорит: «Предположение Толстого о враждебном отношении к нему Е. И. Чертковой было основано на том, что критическое отношение его к религиозным догматам должно было вызвать неприязнь как церковников, так и евангеликов, верования которых разделяла Е. И. Черткова. Действительно, она постоянно опасалась влияния Толстого на ее сына и только к концу жизни, с развитием в ней полной терпимости, стала относиться к нему беспристрастно и доброжелательно». На эту тему см. комментарий к письму Толстого № 22, от 24 июля 1884 г., и самое его письмо.

*21.

1884 г. Июля 11. Я. П.

Давно не писалъ вамъ и давно не получалъ отъ васъ писемъ. Въ вашемъ послднемъ письм вы опять говорите о собственности. Я боюсь, что вы защищаете себя. Я думаю такъ: собственность съ правомъ защищать ее и съ обязанностью государства обезпечивать и признавать ее есть не только не христіанская, но антихристіанская выдумка. — Для христіанина важно одно: не жить такъ, чтобы ему служили, а такъ, чтобы самому служить другимь. И эти слова, если признавать ихъ въ ихъ простомъ и ясномъ смысл, надо относить къ самымъ простымъ и очевиднымъ вещамъ, т. е. чтобы не мн служили за столомъ, а я служилъ бы другимъ, не мн закладывали лошадь, а я бы заклад[ывалъ] ее другимъ, не мн бы шили платье и сапоги, не мн бы варили супъ, кофе, кололи дрова, выносили горшки, а я бы длалъ это для другихъ. Изъ того, что всего нельзя самому длать и есть раздленіе труда, никакъ не вытекаетъ то, что я ничего не долженъ длать, какъ только умственную, духовную работу, кот[орая] выражается моей физической праздностью, т. е. работою однимъ языкомъ или перомъ. Такого раздленія труда, при к[оторомъ] одни люди должны нести непосильную, безостановочную работу, часто старики, дти и подъ рядъ безъ выбора и глупые, и геніальные люди, a другіе тоже безъ выбора, а подъ рядъ глупые съ умными занимаются играніемъ на фортепьяно, или чтеніемъ лекцій, или книгъ, или проповдей, такого раздленія труда не можетъ быть и никогда не было, а есть рабство, угнетеніе однихъ другими, т. е. самое антихристіанское дло. И потому для христіанина самое умственное и духовное дло состоитъ въ томъ, чтобы не содйствовать этому, лишать себя возможности эксплуатировать трудъ другихъ и самому сознательно становиться въ положеніе тхъ, к[оторые] служатъ другимъ. — Я такъ думаю. — И потому считаю, что деньги мшаютъ этому, и потому единственное отношеніе къ нимъ христіанина это то, чтобы избавиться отъ нихъ. Hamilton¹ ужасно интересуетъ меня, напишите пожалуйста о немъ еще.²

Полностью печатается впервые. Большой отрывок, с сокращениями, был напечатан в СК, стр. 156—157. На подлиннике пометка рукой Черткова: «Получ. 19 июля». Датируем на основании записи в Дневнике Толстого от 11 июля: «Написал Черткову», принимая во внимание, что других писем его к Черткову с 24 июня до конца июля не было.

Толстой отвечает здесь на два письма Черткова из Лондона — от 18 июня и 25 июня 1884 г. Первое из этих писем, вызвавшее пространное возражение Толстого, приводим почти целиком. «В понимании собственности, — пишет Чертков, — мы, кажется, очень сходимся. Но этот вопрос для меня соединен еще с некоторыми затруднениями, которые мне еще не удалось удовлетворительно выяснить. Вы говорите: «Нельзя быть христианином, имея собственность». Но я не уверен, что вполне понимаю ваш взгляд. С моей точки зрения для христианина собственности нет и не может быть. Всё принадлежит одному хозяину — богу. Собственность — понятие вымышленное, относительное — в действительности не существующее само по себе. Но все мы имеем в нашем распоряжении различные средства, которыми мы вольны так или иначе распоряжаться. Главное, ничего не считать своим, своей собственностью, — ни свой ум, ни свои способности, ни свою силу, в какой бы форме она ни осуществлялась, в форме ли нравственного и умственного влияния на ближнего или в форме физической работы, или в форме денег, т. е. возможности влиять на материальную обстановку людей. Отказаться от какого-либо разряда этих средств навряд ли кто из нас имеет право... В настоящую минуту меня занимает вопрос о собственности в тесном смысле слова, т. е. о денежных средствах, находящихся в моем распоряжении. Я буду говорить о себе лично. Я получаю теперь около 20 тыс. рублей ежегодно от своей матери. Деньги эти достаются мне без всякого насилия с моей стороны. Мать моя мне их передает, а каким образом она их получает, мне до этого дела нет. Я мог бы от них отказаться, жить около своей матери на ее иждивении. Но что из этого вышло бы? — Для меня лично громадное удобство и упрощение своей жизни, уменьшение своих забот. Но вместе с тем громадная потеря для той массы лиц, нуждающихся именно в материальной помощи, которых я постоянно встречаю в жизни. Не знаю, но мне кажется, что пока деньги лезут в карман сами собою или по крайней мере совершенно независимо от каких-либо моих усилий и пока никто другой не отнимает их от меня, покуда мне не приходится защищать их, я не имею права отказываться от возможности помогать тем, кто нуждаются в материальной помощи. Другое дело, еслиб я должен был производить над другими некоторое насилие для получения этих денег, напр., заставлять рабочих работать и т. п...» По получении этого письма Толстой пишет в Дневнике своем от 25 июня: «Вечером из Тулы письмо от Черткова. Ему страшно отказаться от собственности. Он не знает, как достаются 20 т. Напрасно. Я знаю — насилием над замученными работой людьми. Надо написать ему».

В письме от 25 июня Чертков сообщает о свидании «с одним из вожаков так называемых христианских социалистов», пастором англиканской церкви. «Мы с ним сошлись в очень многом, чего я, признаться, вовсе не ожидал, — пишет Чертков. — Я к своей радости убеждаюсь, что и здесь, в Англии, есть движение в том же направлении, которому мы оба сочувствуем». В подтверждение этого он передает содержание двух прочитанных им книг, которые он несколько времени спустя переслал Толстому; одна из них, в данном письме не названная им, — повесть английского автора Г. В. Пэллей «The Ground Ash» (см. о ней ниже, прим. 2 к п. № 23, от 13—15 августа 1884), другая — роман Л. Олифанта «Piccadilly». Этот роман обнаруживает всю безнравственность, все ханжество лондонского «высшего общества», — говорит Чертков, — и автор кончает свои записки решением уехать в Америку с одним другом и попытаться там зажить согласно учению Христа. «Но, главное, говорят, что этот человек действительно прожил вместе с своей женой в одном братстве в Америке, которое, судя по отрывочным рассказам, старается осуществлять учение в том же смысле, как мы его понимаем. Я стараюсь добраться до этого Oliphant, автора книги, и узнать от него об этом американском «Братстве новой жизни», основанном неким Thomas Harris. Все это в высшей степени отрадно и интересно».

Лоуренс Олифант, о котором говорит в этом письме Чертков (Laurence Oliphant, 1829—1888) — английский писатель и путешественник, написавший, между прочим, и книгу о путешествии в Россию, с 1865 г. — член английского парламента, под влиянием религиозного мыслителя Т. Л. Гарриса (Thomas Lake Harris) отказался от своей парламентской деятельности и переселился в основанную Гаррисом общину, в Бронтон, в Сев. Америке, где прожил три года, занимаясь земледельческим трудом. О некоторой связи идей Гарриса с идеями Толстого можно судить по тому, что в списке книг яснополянской библиотеки имеются названия нескольких книг Гарриса, присланных Толстому их автором с соответствующей надписью, в том числе книги: «Brotherhood of new life». Santa-Rosa, 1891 и «God’s Breath in man and in human society», Santa-Rosa, 1891.

¹ Обращаясь к Черткову с просьбою написать ему еще о Hamilton’e, который «ужасно интересует его», Толстой, очевидно, имеет в виду не Наmilton’a, a Harris’а, о котором только что писал ему Чертков (см. выше). Известно, что Толстой не обладал хорошей памятью на имена и иногда путал их. Какого-либо упоминания о Hamilton’e нет не только в предшествующих письмах Черткова, но и в письмах других корреспондентов Толстого того времени.

² Подписи Толстого на этом письме, как и на некоторых других его письмах к Черткову, не имеется.

*22.

1884 г. Июля 24. Я. П.

Милый и дорогой другъ Владиміръ Григорьевичъ. Я только что упрекалъ себя за то, что давно не писалъ вамъ, не отвчалъ на послднія ваши письма, съ отвтомъ вашей матери, какъ получилъ ваши два послднія письма: одно о томъ, чтобы я писалъ для народа, и о любви къ ближн[ему], какъ къ самому себњ, а другое съ выписками изъ книги Math[ew] Arnold’а¹ и съ 2-мя вопросами: о помощи, получаемой черезъ молитву отъ вншняго Бога, и о томъ, хорошо ли отречься отъ отвлеченнаго чтенія и «опроститься» умственно. Письма прекрасныя, т. е. радостныя для меня, заставляющія меня больше и больше любить васъ. Кстати скажу — я вс письма ваши получилъ (и о Пашков)² и книги, за к[оторыя] очень благодаренъ. Я прочелъ и брошюру, [и] Picadilly.³ Брошюра мн не понравилась.⁴ Ее писалъ несвободный человкъ, тотъ, въ к[оторомъ] есть ложка дегтю, портящая всю бочку меду. Picadilly же прекрасно. Единственный недостатокъ — но очень большой, что о предметахъ святыхъ, о единомъ на потребу, говорится рядомъ съ пустяками и тономъ легкимъ и бьющимъ на художественность и остроуміе. То, что для насъ составляетъ весь смыслъ жизни — нашу вру, знаютъ многіе, но кнесчастью очень немногіе знаютъ, что это не только главное, но единое и что про это нельзя говорить съ украшеніями, съ изяществомъ. Про это нельзя говорить, это надо выплакивать слезами, и когда нтъ этихъ искренныхъ слезъ, нельзя говорить «нарочно», нельзя осквернять легкомысленнымъ прикосновеніемъ. — Вы говорите мн, что я долженъ это сдлать. Но, другъ мой, я только одного этаго желаю, живу только тмъ, что надюсь сдлать это — передать свою вру другимъ. Но знаю, что если я это буду длать для себя, я ничего не сдлаю, a сдлаю только тогда, когда я буду покорнымъ и не имющимъ своей личной цли орудіемъ воли Божьей. Я боюсь сказать даже, что я надюсь сдлать то, что вы отъ меня требуете. Но то, что вы требуете этаго отъ меня, радуетъ и поощряетъ меня. Ваши упреки были бы мн больне, если бы я чувствовалъ, что я длаю что нибудь другое, чмъ то, что вы мн велите длать. А, слава Богу, я ничего другаго ныншнее лто не длалъ, какъ только живу такъ, чтобы приготовить себя къ этому. Я много пережилъ въ это лто. Много перестрадалъ, и — дай Богъ, чтобы я не ошибался — многое, кажется мн, сдлалъ въ семь. Какая радостная и противуположная всмъ человческимъ дламъ [?] — то, что на пути Божьемъ нтъ ни усталости, ни охлажденія, ни, тмъ боле, возврата. Я вижу это по себ, по васъ, по всмъ тмъ рдкимъ людямъ, к[оторыхъ] я знаю и к[оторые] вступили на этотъ путь. — Тяжело, мучительно часто въ мірскомъ смысл, что дальше, то тяжеле и мучительне, надежды на осуществленіе чего-нибудь въ этомъ мір при себ — никакой, и никогда не только вопроса о томъ, не измнить ли мн мой путь, но никогда сомннія, колебанія или раскаянія. Это именно тотъ единый истинный тсный путь. Гд бы и какъ бы удобно и пріятно я ни шелъ, если я не на пути — можетъ быть сомнніе. Его нтъ только на одномъ узкомъ и истинномъ. И на всхъ другихъ путяхъ есть разнообразіе и споръ, на одномъ этомъ единство полное не только съ тми, к[оторые] одинаково со мной думаютъ и говорятъ, но со всми, съ тми, к[оторые] отрицаютъ Христа, даже и съ тми, кот[орые] каждый по своему понимаютъ его. Удивительное дло (какъ это имъ самимъ не бросается въ глаза!), ваша мать, Пашковъ (которому передайте мой дружескiй привтъ), православные, католики, атеисты осуждаютъ, отвергаютъ меня (христіане часто противно ученію Христа длаютъ мн больно), но я не только не осуждаю ихъ (и это я говорю не for argument’s sake),⁵ а искренно, какъ я и не могу иначе чувствовать и говорить, но привтствую ихъ на истинномъ пути всякій разъ, какъ они стоять на немъ, радуюсь ихъ успхамъ и не могу иначе выразить моего чувства къ нимъ, какъ люблю ихъ. Недавно я читалъ газету de l’arm'ee du Salut.⁶ Мн странна, непонятна ихъ форма выраженія, но дятельность ихъ, ведущая къ воздержанію, къ любви, къ вниманію къ ученію Христа, возбуждаетъ во мн любовь и уваженіе къ нимъ и радость. Неужели то ученіе Христа, при кот[оромъ] нужно спорить съ ⁹/₁₀ міра и отвергать ихъ отъ себя, ближе духу Христа, чмъ то, при [которомъ] нтъ даже возможности съ кмъ нибудь расходиться изъ-за ученія Христа, и вмст съ тмъ такое, при кот[оромъ] вся жизнь поглощена имъ и руководима имъ?

Но я напрасно увлекся аргументами, к[оторые] никого не убждаютъ. Слпому нельзя говорить о цвтахъ и еще меньше можно спорить о нихъ. Недавно, читая статьи «арміи спасенія», я себ объяснилъ ихъ дятельность и душевное состояніе и мое отношеніе къ нимъ. Помню, вы мн объяснили путь, к[оторымъ] они приходятъ къ Христу: 1) страхъ передъ вчными мученьями, 2) надежда на спасеніе отъ нихъ, 3) ученіе объ искупленіи, 4) вра въ это ученіе и есть то спасеніе. — Путь этотъ очень страненъ для меня. Я съ дтства никогда не врилъ въ загробныя мученія и знаю большую половину людей, к[оторые] не могутъ врить въ это. Но знаю и людей, к[оторые] врятъ въ это — преимущественно женщины. Этотъ 2-ой разрядъ людей (мн кажется, что ихъ характерная черта есть сердечная холодность) мало способенъ къ тому, чтобы познать радость любви, и потому онъ приводится къ любви — страхомъ. — Знаете, какъ стадо гонять поить. Одни, энергическіе субъекты, бгутъ сами къ вод отъ жажды, другихъ надо подогнать. — И вотъ мн кажется, что эта армія спасенія и ученіе это исполняетъ это дло — то дло, к[оторое] прежде исполняла церковь (но устарла и компрометировалась). Это ученіе подгоняетъ людей къ ключу воды живой — и больше ничего уже не можетъ длать. Оно приводить людей, отошедшихъ отъ Христа, опять къ нему. И прекрасно, что они длаютъ это, и больше отъ нихъ требовать нечего. Тотъ, кто придетъ къ ключу живой воды и въ комъ есть жажда, тотъ найдетъ самъ, что длать съ водой и какъ ее пить. Ошибаются они только в томъ, что они настаиваютъ на томъ, что воду надо пить именно такъ, а не иначе, и въ такомъ именно положеніи. И ошибка эта имъ вредитъ тмъ боле, что объ этомъ пріем, какъ именно пить воду, они никогда и не думали и не думаютъ, а берутъ старое, давно избитое и оказавшееся на дл неудобнымъ преданіе. Мое отношеніе къ нимъ ужасно странное. Исканіями, страданіямии, разумется, прежде всего милостью Божьей я былъ приведенъ къ ключу, я умиралъ и сталъ живъ, я живу только водою этой, и вдругъ къ тому же ключу приходятъ люди. Я съ восторгомъ и любовью привтствую ихъ, и вдругъ вмсто не то, что любви, но простой незлобивости, к[оторую] я ожидаю встртить, я встрчаю осужденіе, отверженіе и поученіе о томъ, что я долженъ прежде, чмъ пить, пройти вс т несвойственные мн психологическіе процессы, к[оторые] они прошли, отречься отъ сознанія жизни и счастья, к[оторыя] даетъ мн вода жизни, а признать то, что я длаю это только изъ страха передъ пастухами, к[оторые] пригнали меня къ водопою. Я вдь не говорю, что они или кто бы то ни было долженъ пройти моимъ путемъ. Дло не въ томъ, какъ пришелъ, а въ томъ, къ чему. А если мы пришли къ Христу и хотимъ имъ однимъ жить, то мы не будемъ спорить. — Вашъ 1-й вопросъ: о вншней помощи отъ Бога? Кто станетъ отрицать, что длаетъ во мн все хорошее одинъ Богъ. Но вопросъ о томъ, вншній ли Онъ? — опасенъ. Не могу ничего говорить про это. Онъ все, я не все, поэтому Онъ вн меня. Но знаю я Его только тмъ, что во мн божественно, стало быть, Онъ всегда и во мн, и вн меня. Но это опасная и, боюсь, кощунственная метафизика. Вопросъ о молитв и помощи по молитв? Этотъ вопросъ и въ послднее время занималъ меня. Я теперь почти каждый день чувствую потребность молиться, просить помощи у Бога. Потребность эта (намъ, по крайней мр, пріученнымъ съ дтства) естественна; можетъ быть, и я думаю, естественна всмъ людямъ. Чувствовать свою слабость и искать помощи извн, т. е. не одною борьбою съ зломъ, но искать пріемовъ, посредствомъ к[оторыхъ] можно бы было побороть зло — это называется — молиться. Молиться не значить употреблять пріемы, избавляющіе отъ зла; но въ числ пріемовъ, избавляющихъ отъ зла, есть и то дйствіе, к[оторое] мы называемъ молитвою. Особенность молитвы отъ всхъ другихъ пріемовъ — въ томъ, что это пріемъ, угодный Богу. — Если это справедливо, то, во-первыхъ, спрашивается, почему молитва, т. е. дйствіе, угодное Богу и спасающее меня отъ зла, должна выражаться только словами или поклонами и др., не долго продолжающимися, какъ обыкновенно понимается. Почему молитва не можетъ выражаться продолжительными дйствіями рукъ, ногъ (молитва ногами — это странствованіе богомольцевъ)? Если я пойду и цлый день проработаю или недлю для вдовы, будетъ ли это молитва? Я думаю, что будетъ. Во-вторыхъ, молитва есть просьба объ осуществленіи какого нибудь желанія вншняго или внутренняго. Напримръ, я прошу, чтобы дти мои не умерли, или о томъ, чтобы мн избавиться отъ моего порока, слабости. Для чего я буду обращаться къ непостижимому и столь великому Богу съ такими просьбами, кот[орыя] могутъ быть исполнены его явленіями на земл — людьми, соединенными исполненіемъ Его воли — церковью въ истинномъ значеніи этого слова. — И я пришелъ къ тому заключенію, что молитва къ Богу есть суевріе, т. е. самообманъ. — Все, о чемъ я молился и молюсь, все это можетъ быть исполнено людьми и мною. Я слабъ, я дуренъ, во мн порокъ (это не примръ, а правда, во мн ужасный порокъ), съ к[оторымъ] я борюсь. Мн хочется молиться и я молюсь словами; но не лучше ли расширить мое понятіе молитвы, не лучше ли мн поискать причины этого порока и найти ту божескую дятельность, не часа, а дней и мсяцевъ, к[оторая] была бы молитвенная дятельность, противудйствующая этому пороку. И я для себя находилъ ее. Я чувственъ и я веду праздную, жирную жизнь и молюсь. Не лучше ли мн перемнить мою безбожную жизнь, работать для другихъ, меньше удовлетворять своему тлу — жениться, если я не женатъ, и окажется, что у меня будетъ молитва всей моей жизни, и молитва эта наврно будетъ исполнена. Но мало этого, самая потребность именно молитвы — просьбы прямой помощи отъ живого существа, и та удовлетворяется самымъ простымъ, несверхъестественнымъ образомъ. Я слабъ и дуренъ и знаю, въ чемъ, и страдаю. Я открываю свою слабость другому и прошу его помочь мн совтомъ, иногда прямо своимъ присутствіемъ, своимъ препятствіемъ мн. Я длалъ это. — Но молитва, обращенная къ Богу, скажете вы, разв это можетъ быть дурно? Разумется, нтъ. Я не только не считаю это дурнымъ, но самъ по старой привычк молюсь, хотя не считаю этаго важнымъ. Важно только то, чтобы исполнять все то, чего хочетъ отъ меня Богъ и на что онъ далъ намъ орудія. И потому, если у меня б[ыло] средство спасти себя помощью извстныхъ поступковъ, помощью другихъ людей, а я ничего этаго не длалъ, а молился Богу, я буду чувствовать, что я сдлалъ дурно. —

Не могу оторваться, такъ много хочется сказать. Скажу вамъ то, что со мной было и что я никому еще не говорилъ. Я подпалъ чувственному соблазну. Я страдалъ ужасно, боролся и чувствовалъ свое безсиліе. Я молился и всетаки чувствовалъ, что я безъ силъ.⁷ Что при первомъ случа я паду. Наконецъ, я совершилъ уже самый мерзкій поступокъ, я назначилъ ей свиданье и пошелъ на него. Въ этотъ день у меня б[ылъ] урокъ со 2-мъ сыномъ. Я шелъ мимо его окна въ садъ, и вдругъ, чего никогда не бывало, онъ окликнулъ меня и напомнилъ, что нынче урокъ. Я очнулся и не пошелъ на свиданье. Ясно, что можно сказать, что Богъ спасъ меня. И дйствительно онъ спасъ меня. Но посл этаго разв искушеніе прошло. Оно осталось тоже. И я опять чувствовалъ, что наврно паду. Тогда я покаялся учителю, к[оторый] б[ылъ] у насъ,⁸ и сказалъ ему не отходить отъ меня въ извстное время, помогать мн. Онъ б[ылъ] человкъ хорошій. Онъ понялъ меня и, какъ за ребенкомъ, слдилъ за мной. Потомъ еще я принялъ мры къ тому, чтобъ удалить эту женщину, и я спасся отъ грха, хотя и не отъ мысленнаго, но отъ плотскаго, и знаю, что это хорошо. Чтоже, разв молитва спасла меня. Знаете, нельзя молиться тоже и тому, кто точно любитъ Бога. Если я люблю Бога, то я считаю Его любящимъ, благимъ. Если Онъ любитъ меня, то Онъ спасетъ и сдлаетъ все, что мн нужно, какъ Онъ заставилъ (если Онъ заставилъ) сына выглянуть въ окно. Объ чемъ же мн просить Его. Все равно, какъ ребенокъ просить супу, когда мать не даетъ ему, п[отому] ч[то] дуетъ на ложку.

Другое еще. Одинъ разъ въ ныншнемъ году я лежалъ на постели подл жены. Она не спала, и я не спалъ, а мучительно страдалъ отъ сознанія своего одиночества въ семь съ своими врованіями, о томъ, какъ они вс на моихъ глазахъ, видя истину, идутъ прочь отъ нея. Я страдалъ и за нихъ, и за себя, и за то, что нтъ надежды увидать.... Не помню уже какъ, но мн тяжело, грустно было, и я, чувствуя, что у меня слезы выступаютъ на глаза, сталъ молиться Богу о томъ, чтобы онъ тронулъ сердце жены. Она заснула, я слышалъ ея спокойное дыханіе, и мн вдругъ пришло въ голову: я страдаю отъ того, что жена не раздляетъ моихъ убжденій. Когда я говорю съ ней подъ вліяніемъ досады на ея отпоръ, я чаще говорю холодно, даже недружелюбно, никогда не только со слезами я не умолялъ ее поврить истин, но просто любовно, мягко не высказалъ ей всего, и она тутъ лежитъ подл меня, я ей ничего не говорю, а то, что и какъ должно бы говорить ей, это я говорю Богу.