Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг.

* 93.

1885 г. Декабря 18. Москва.

Озмидовъ написалъ мн это письмо, и я пересылаю его вамъ. Онъ говорить хорошо, а пишетъ очень дурно. И это письмо его мн очень не нравится. — Я понимаю его такъ: это человкъ съ преобладаніемъ ума надъ сердцемъ. И умъ его привелъ къ настоящему пути. Но на этомъ же пути умъ и ставить ему препятствія, и главное самолюбіе. Я, какъ увижу его, такъ скажу ему это самое. — Я увренъ главное въ томъ, что онъ вполн искрененъ. Завтра ду съ дочерью¹ къ Олсуфьевымъ² за 50 верстъ отъ Москвы, на недлю. Если не напишу вамъ завтра еще, что я измнилъ это намреніе, то значить, я ухалъ. Оттуда напишу вамъ. О свиданіи съ вами и Рост[овцевымъ] ничего не могу сказать вамъ; я слишкомъ измученъ и растрепанъ. Оттуда, гд я намренъ устроить себ уединеніе хоть на недлю, напишу вамъ.

Письмо печатается впервые. На подлиннике рукой Черткова пометка: «18 декабря 85». Нужно думать, что эта дата, соответствующая штемпелю отправления, относится и к дню написания письма, потому что в нем Толстой, уже определенно указывая, куда он решил уехать, говорит о своем отъезде на следующий день, а из выше цитированного письма С. А. Толстой к Т. А. Кузминской от 20 декабря, мы знаем, что он уехал 19 декабря.

Письмо написано на двух чистых страницах письма H. Л. Озмидова, пересылаемого Черткову (Об Озмидове см. прим. 1 к п. № 3 от 24 января 1884 г.). В письме этом Озмидов говорит (цитируем с сокращениями): «Хороший мой Лев Николаевич! Забыл я сказать вам, не надо ли Черткову агента по делам «Посредника»?.. Участвовать в распространении этого дела было бы мне весьма приятно. Вознаграждения не требуется: у меня еда есть месяца на 2 или на 3. Если дела будет впоследствии очень много и если я не смогу иметь постоянный заработок, то тогда еще успеем поговорить и о еде. Теперь нужно только мне участвовать в сем деле. Если вы благословите сие, то припишите здесь несколько нужных слов и это же письмо мое пошлите Черткову. Если он во-истину Христовой веры, то он со мной не расстанется во веки веков. В этом я уверен...»

¹ Толстой уезжал с дочерью Татьяной Львовной.

² Гр. Олсуфьевы — давние знакомые Толстых, богатая семья, состоявшая из гр. Адама Васильевича (1833—1901) отставного генерал-лейтенанта и помещика, жены его Анны Михайловны, урожденной Обольяниновой (1835—1899) и трех детей их: сыновей Михаила (1860—1917) и Дмитрия (р. в 1862 г.) и дочери Елизаветы (1857—1898). В дневнике Толстого за 1884 г. много раз упоминается о том, что он посещал их в Москве.

Не раз гостил он и в имении их Никольском-Горушках (или Никольском-Обольянинове) Дмитровского уезда Московской губ., в 20 верстах от ст. Подсолнечная Николаевской, ныне Октябрьской ж. д. В письме к Софье Андреевне из Никольского-Обольянинова от 23 декабря 1885 г., т. е. как раз во время поездки туда, Толстой характеризует семью Олсуфьевых в следующих словах: «...Очень, очень милое, честное всё семейство... Роскошь жизни их большая и, очевидно, тяготит, давит их, и им скучно, и у них скорее скучно. Выкупается всё нравственной чистотой и честностью, которая чувствуется во всех» (AT).

Отвечая на письмо Толстого по вопросу об Озмидове, Чертков пишет: «...Как paз Сытин просил рекомендовать ему развитого человека, который был бы под рукою для того, чтобы держать корректуру наших книжек перед самым их печатанием... Мне кажется, что Озмидов может хорошо это исполнять, а там может быть он еще для чего-нибудь пригодится Сытину. Сытин и теперь за эту работу готов платить. Письмо Озмидова мне также очень не понравилось. Но я рад был слышать от вас, что вы верите его искренности. Однако, я также рад, что в данном случае Озмидов войдет в деловые сношения не со мною, а с Сытиным»...

94.

1885 г. Декабря 27.

Очень вы меня утшили своимъ письмомъ, милый друтъ. Я нашелъ въ немъ то самое, чего ждалъ — сочувствія и сожалнія — состраданія. Удивляюсь, почему люди не любятъ и стыдятся быть жалкими: мн радостне всего именно это чувство состраданія. Я его заслуживаю со всхъ сторонъ.¹ Много хотлось бы сказать вамъ, но отложу до свиданья, если Богъ велитъ. Я пробылъ здсь 8 дней, и мн было почти хорошо. Нехорошо — полное непониманіе того, въ чемъ моя жизнь, и роскошная праздная жизнь, а хорошо — доброта, честность и чистота и не любовь, a уваженіе ко мн всхъ ихъ. Кром того были мои: Сережа,² Таня³ и Леля,⁴ и теперь еще здсь двое. Въ самое рождество случилось, что я пошелъ гулять по незнакомымъ пустыннымъ зимнимъ деревенскимъ дорогамъ и проходилъ весь день и все время думалъ, каялся и молился. И мн стало лучше на душ съ тхъ поръ. Я твердилъ одно: Отецъ нашъ — всхъ насъ людей, отецъ не земной, а небесный, вчный, отъ к[отораго] я изшелъ и къ к[оторому] приду, свята да будетъ для насъ сущность (имя) твоя (сущность твоя есть любовь). Да будетъ царствовать твоя сущность — любовь такъ, чтобы, какъ на неб любовно, согласно совершаются движенье и жизнь свтилъ, — воля твоя, — чтобъ также согласно, любовно шла наша жизнь здсь, по твоей вол. Пищу жизни, т. е. любви къ людямъ — отношенія съ людьми, дай намъ въ настоящемъ, а прости, сдлай, чтобы не имло на меня, на мою жизнь вліянія то, что было прежде, и потому я не вмняю никому изъ людей то, что прежде они сдлали противъ меня. Не введи меня въ искушеніе, извн соблазняющее меня, но главное — избави меня отъ лукаваго, отъ зла во мн. Въ немъ гордость, въ [немъ] желаніе сдлать то, что хочется, — въ немъ вс несчастія, — отъ него то избавь.⁵ — Пожалуйста, не показывайте всмъ моего письма. Неясно, странно, что я пишу, но тотъ, кто ходить тми дорогами, какъ я, пойметъ меня — вы. Я молился такъ и всегда съ радостью и сознаніемъ оживанія. Кто не любить брата, тотъ пребываетъ въ смерти. Я это боками узналъ. Я не любилъ, имлъ зло на близкихъ, и я умиралъ и умеръ. Я сталъ бояться смерти — не бояться, a недоумвать передъ нею. Но стоило возстановить любовь, и я воскресъ. Помогай намъ Богъ не умирать. — Завтра, если буду живъ, поду въ Москву. Прізжайте, все переговоримъ. Очень хочу работать, но вотъ уже давно нтъ силъ. — Я забылъ первую заповдь Христа: не гнвайся. Такъ просто, такъ мало и такъ огромно. Если есть одинъ человкъ, к[отораго] не любишь, погибъ — умеръ. Я это опытомъ узналъ.

Полностью печатается впервые. С исключением первых строк было напечатано в Б, III, Госизд., М., 1922, стр. 21—22. На подлиннике рукой Черткова: «28 дек. 85». Но письмо было написано 27 декабря, потому что в письме Толстого к Софье Андреевне от конца декабря, где тоже говорится, что он намерен уехать от Олсуфьевых в Москву на следующий день, к слову «завтра» прибавлено «в субботу»: в 1885 г. суббота приходилась на 28 декабря. Письма к Черткову и к Софье Андреевне, последние зa время пребывания Толстого у Олсуфьевых, написаны, повидимому, в один день, потому что Никольское-Обольяниново находилось в 20 верстах от железнодорожной станции, и, как видно из небольшого письма Черткова к Толстому от 28 декабря, Софья Андреевна предупредила его открытым письмом, что на почту оттуда ездят редко. Подтверждением даты «27 декабря» служат и слова Толстого «я пробыл здесь 8 дней»: он приехал к Олсуфьевым 19 декабря.

Начало письма Толстого — о том утешении, которое доставило ему письмо Черткова, — относится к письму его от 20 декабря. В нем Чертков говорил (цитируем с сокращениями): «Получил я ваши последние два грустные письма, дорогой друг Лев Николаевич. Не стану я пытаться вас утешать или что-либо подобное: вы сами лучше знаете всё, что я могу сказать. Но я сообщу вам те мысли, которые вызвали во мне эти письма. Прежде всего я вспомнил слова: «Помните слово, которое я сказал вам: раб не больше господина своего. Если меня гнали, будут гнать и вас; если мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше». Отсутствие единения с своими семейными, — быть у себя дома чужим и встречать постоянный отпор от людей, самых близких, — это очень тяжелая форма гонения; но это именно и есть один вид того гонения, которое мы должны ожидать... Но мне очень тяжело чувствовать, что вы страдаете, милый Лев Николаевич, дай вам бог поскорее выйти из этого испытания и выступить с удвоенными силами, пуская в оборот на пользу людям всё то, чем вы теперь страдаете. Нам, со стороны, видны проявления того, что вас не только «гонят», но и «соблюдают ваше слово»... Посылаю вам вырезку — корреспонденцию из Америки о впечатлении, произведенном там изложением вашей веры. Если вы отложите в сторону чувство личного удовлетворения от сознания такого успеха, то всё-таки должно остаться хорошее, не личное сознание, что вы служите проводником божьей истины, и многим делаете добро даже из современников. — Я хорошо понимаю ваше желание уединения и не буду пока предлагать вам навестить вас. Вы же, если вам захочется, напишите мне, когда пожелаете меня видеть... У нас здесь всё идет ровно и спокойно. С матерью отношения все улучшаются. В складе работа поддерживается усиленная... Вчера приезжал сюда Сытин из Москвы повидаться со мною. Причина, вызвавшая его поездку, самая отрадная. Оказывается, что спрос на наши издания так неожиданно велик, что типография Сытина не успевает выпускать требуемое количество книг, хотя она вся теперь занята почти исключительно нашими изданиями. Коробочники, раз получившие наши книжки в числе остальных, возвращаясь зa новою партией, требуют преимущественно именно наши издания, которым покупатели везде отдают предпочтение перед старыми лубочными книжками. В лавке Сытина целый день происходят пререкания между его приказчиками и этими коробочниками. Первые хотят спускать и старые лубочные издания, а последние настаивают на том, чтобы давали им побольше наших... Кроме того, он [Сытин] стал получать ежедневно массу (до 40) мелких заказов на наши издания от людей самых простых и полуграмотных. Они даже не умеют назвать книги по заглавиям, а говорят например так: «книжку, где рассказано, как ангел жил в мастеровых у сапожника». В виду такого совершенно непредвиденного успеха, Сытин собрал своих компаньонов (людей образованных и очень вам сочувствующих — в особенности Воропаев, директор фабрики Кувшинова), для того чтобы вместе сообразить, как поступить. Они решили приобрести новую типографскую машину, которая будет печатать по 50 т. экз. в день. Иначе они не могут справиться с спросом... Воропаев с радостью даже предвидит теперь возможность исполнить свою заветную мечту совсем заменить прежние скверные книжки нашими хорошими и больше тех не печатать. Всё это, как видите, очень отрадно, и всё дело зa нами, ибо, конечно, главное — материал для издания. Мы здесь... готовим беспрерывный ряд новых книжек. «Сократ» выйдет на этих днях. Также «Петр-мытарь». К «Свечке» Кившенко сделал рисунки, и они уже переданы Сытину. «Жервеза» из Золя, «Вор» Гололобова, маленький сборник Калмыковой, Житие Павлина Ноланского — уже разрешены цензурою. Совсем готовы для представления в цензуру: «Скупой», «Брат на брата» из В. Гюго, «Иоанн-воин» Некрасовой, большой сборник Калмыковой. Скоро будут готовы «Безвестная труженица» [«Марья-кружевница»] и «Признание подрядчика» Хмелевой, «Бабья доля» Кузминской. «Сказка про трех мужиков и старика Ведуна» — подражание сказке Цебриковой, о которой вы нам когда-то писали... Есть прекрасный рассказ Потехина — «Хворая». Некоторые из названных книг по размеру займут несколько наших листов и положат начало новой серии книжек — более толстых, с раскрашенными обложками наподобие книг лубочных такого же размера. Ну вот, Лев Николаевич, как видите, мы делаем, что можем. Теперь зa вами дело... Мне всё жаль, что в наших изданиях такое преобладание сюжетов из крестьянской жизни, и кажется мне, что очень нужны были бы рассказы, показывающие жизнь людей других сословий и другой обстановки, и притом в сравнении и в связи с крестьянскою трудовою жизнью. Но вот это можете дать только вы одни...» В конце этого письма Чертков сообщал те сведения о писательском подъеме Салтыкова (Щедрина) в связи с обращением к нему Толстого, которое мы уже дали в относящемся к Салтыкову прим. 1 к п. № 90 от 6—7 декабря 85 г.

Из подготавливаемых для печати книжек, перечисленных в письме Черткова, большая часть уже упоминалась в предшествующих письмах его и Толстого, и о них даны примечания в соответствующем месте. Так, о «Сократе» А. М. Калмыковой см. прим. 11 к п. 55 от 2 мая 1885 г.; о «Петре мытаре» [«Житие св. Петра, бывшего прежде мытарем»] П. П. Беликова — прим. 10 к п. № 67 от 1—2 июня; о «Жервезе» М. К. Цебриковой — прим. 8 к п. № 81 от 11 октября; о «Житии св. Павлина Ноланского» Беликова — прим. 1 к п. № 56 от 7 мая; о книжке «Скупой и его дочь» (по Бальзаку) Е. П. Свешниковой — прим. 4 к п. № 84 от 31 окт.; о книжке «Брат на брата» (по В. Гюго) Свешниковой — прим. 9 к п. № 67 от 1—2 июня 1885 г.; об «Иоанне-воине» Е. С. Некрасовой — прим. 1 к п. № 78 от 7 сентября; о повестях «Марья-кружевница» и «Признание подрядчика» О. Н. Хмелевой — прим. 10 к п. № 86 от 11 ноября и прим. 2 к п. № 89 от конца ноября 1885 г. Из не упоминавшихся ранее книжек «Вор» представляет собой перепечатанный из «Русского богатства» рассказ Я. Г. Гололобова (р. 1855), бывшего впоследствии депутатом 3-й госуд. думы и затем вице-губернатором в Полтаве. — «Бабья доля» — поправленный Толстым рассказ Т. А. Кузминской, напечатанный в «Вестнике Европы» и затем без имени автора в изд. «Посредника», М., 1886 г.; — «Хворая» — повесть беллетриста и драматурга А. А. Потехина (1829—1908), напечатанная в 1876 г. в «Вестнике Европы» и вышедшая в изд. «Посредника» только в 1887 г. — Предположение издать два сборника рассказов, подысканных А. М. Калмыковой, — маленький и большой — не осуществилось: выпущен был, после тщательного пересмотра материалов, один сборник — «Цветник»; о нем см. прим. 5 к п. № 117 от 13—14 сентября 1886 г. Об упоминаемой Чертковым «Сказке про трех мужиков и старика-ведуна» см. прим. 8 к п. № 95 от 16—17 января 1886 г.

¹ Пережив в своей семейной жизни до отъезда в деревню к Олсуфьевым всё то, о чем говорится в письме к Черткову от 9—15 декабря, Толстой не переставал получать тревожные впечатления и в деревне. В письме от 23 декабря, обращенном к нему и к дочери Татьяне Львовне, Софья Андреевна писала: «Я знаю, Таня, что в жизни нашей всё хорошо и что плакать нечего, но ты это пaп`a говори, а не мне. Он плачет и стонет и нас этим губит... Пока я могу сказать: да, я хочу, чтобы он вернулся ко мне, так же, как он хочет, чтоб я пошла за ним. Мое — это старое, счастливое, пережитое, несомненно хорошо, светло и весело, и любовно, и дружно. Его — это новое, вечно мучающее, тянущее всех за душу... Нет, в этот ужас меня не заманишь. Это новое будто бы спасшее, а в сущности приведшее к тому же желанию смерти, так намучило меня, что я ненавижу его. Да, я зову в свое старое, и оно верное, и тогда только счастье восстановится, когда мы заживем старой жизнью. Никогда мне это не было так ясно. И ясно, что я теперь очень, очень несчастлива этим разладом, но ломать жизнь не буду и не могу...» (курсив подлинника) (АТ). В следующих письмах Софья Андреевна упрекает мужа в том, что вегетарианство губит здоровье их дочери Марьи Львовны и выражает ужас перед сумасшествием, которое, как ей кажется, надвигается на нее самоё. Толстой, со своей стороны, в первом же письме к ней из Никольского-Обольянинова, от 21—22 декабря, пишет так: «...Сейчас прочел письмо твое, и сейчас на сердце защемило, и чувствую то же отчаяние и тоску, которые чувствовал в Москве... Но, впрочем, ради Бога, никогда больше не будем говорить про это. Я не буду. Надеюсь окрепнуть нервами и молчать. То, что всё, что я испытывал в Москве, происходило не от физических причин, то [вместо: доказывается тем], что я после 3-х дней такой же жизни, как в Москве, без мяса, с работой физически тяжелой — я здесь пилю и колю дрова — я чувствую себя совсем бодрым и сплю прекрасно. — Но чт`o делать? Мне по крайней мере ничего нельзя изменить, ты сама знаешь. Одно можно: выработать спокойствие и доброту, которой у меня мало, что я постараюсь сделать. Прощай, душа моя, целую тебя, и люблю, и жалею...» (См. т. 83).

² О Сергее Львовиче Толстом см. прим. 2 к п. № 95 от 16—17 января 1886 г.

³ О Татьяне Львовне Толстой см. прим. 2 к п. № 84 от 31 октября 1885 г.

⁴ О Льве Львовиче Толстом см. прим. 9 к п. № 97 от 23 января 1886 г.

⁵ Эта молитва Толстого представляет собой как бы переложение молитвы, записанной в Евангелии от Луки, гл. 11-я, ст. 2—4: «Он [Христос] сказал им: когда молитесь, говорите: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое; да приидет царствие твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого» (русский перевод синодального издания Евангелия). Эта молитва, в свободных словах, отражающих то освещение, которое Толстой давал ей, не раз встречается и в дальнейших письмах его к Черткову, и в записях его более поздних дневников. В письме к Черткову № 228 от 18 июня, 1889 г., передавая эту свою молитву, он говорит: «По привычке, когда плох духом, молился, читал «Отче наш». С самых детских лет слова эти всё растут и растут по смыслу и содержанию» (см. т. 86).

⁶В письме к Софье Андреевне, написанном в тот же день, что и письмо к Черткову, Толстой говорит: «...Давно, со времени отъезда Тани и твоего последнего больного письма, ничего о тебе не знаю. Я же со дня Рождества могу сказать, что чувствую себя лучше и лучше; главное, нравственно. Они ездили кататься, а я ходил по дорогам, гулял, и думал, и каялся и молился Богу. Не для успокоенья тебя я говорю, а искренно я понял, как я много виноват, и как только я понял это и особенно выдернул из души всякие выдуманные укоризны и восстановил любовь к тебе и Сереже, так мне стало хорошо и будет хорошо независимо от всех внешних условий»... 30 декабря, задержавшись еще в деревне, Толстой вернулся в Москву, опять на лошади, в маленьких санках. В письме к Т. А. Кузминской от 2 января 1886 г., Софья Андреевна пишет: «Левочка вернулся и стал добрый», а через неделю, 8 января в письме к ней же, говорит: «Левочка был добр и кроток, но я не прощала и не могла долго простить тех мучений, которые он мне сделал. Но кончилось примирением и твердым обещанием никогда, ни разу не поминать прошлого. Но я, обещавши этого не делать на словах, до сих пор в сердце не зaбыла... После примиренья пошло весело в доме. Делали всё, что хотели. Приглашали гостей (т. е. всё это не я, а дети), собирались вечером... Поехали в костюмах и масках в самые знакомые и веселые дома... Когда я, после интриги, снимала маску только хозяйкам дома, то все мгновенно бросались меня целовать. Были у нас и вечеринки, кое-кто собрался, пели, плясали, из горящего рома таскали сладости, гадали... Звали нас с Таней на балы и вечера: но мы ни разу никуда не ездили, только визиты делали кое-кому...» (ГТМ)