Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг.

⁸ По сообщению Черткова, мать его в последующие годы, постепенно освобождаясь от сектантской узости, становилась всё более терпимой, и отношения их не только смягчились, но стали совсем другими — нежными, взаимно-доверчивыми и уважительными.

*124.

1886 г. Декабря 11. Москва.

Получилъ сейчасъ ваше письмо. Чт`o вы не пишете, чмъ больна А[нна] К[онстантиновна]. Жду васъ съ радостью. Дла много — хорошаго. Адресъ американск[аго] издателя: New York, William S. Gottsberger, № 11 Murray Street.

Л. T.

Воронежской губ. Россоша

Лизиновка

Владиміру Григорьевичу

Черткову

Печатается впервые. На открытом почтовом бланке подлинника — пометка рукой Черткова: «М. 11 дек. 86» и почтовые штемпеля: «Москва 11 дек. 86», «Россошь 13 дек. 86 г.». Дата написания письма должна совпадать с датой отправления, так как оно является ответом на письмо Черткова, хотя и не датированное им, но написанное, судя по имеющимся в нем указаниям, 8 декабря, а потому полученное Толстым, по всей вероятности, не ранее утра 11 декабря.

В довольно большом письме, на которое отвечает здесь Толстой, Чертков сообщает, что после отъезда его матери они уже 11 дней живут в помещении ремесленной школы, что при этих условиях вся жизнь упрощается и облегчается и что он начинает сомневаться в разумности своего постоянного пребывания около матери: «ее постоянное — не общение, а физическая близость ко мне, возможность... следить за каждым шагом моей жизни как будто только больше и больше теребит ее главную рану — сознание, что я не таков, каким она желала бы меня видеть». Дальше он говорит: «По письмам, доходящим к нам, оказывается, что в петербургском «обществе» очень заняты нашей свадьбой и что ходят самые нелепые слухи о нас. Это было бы решительно всё равно, еслиб эти слухи не отражались на моей матери, которая уже пишет нам, что надо сознаться, что мы сами содействовали распространению этих слухов и т. д... За себя я не беспокоюсь, я привык ко всей фальши обстановки, окружающей мою мать; да и за Галю я не беспокоюсь. Только, глядя на нее, жутко становится, когда подумаешь, что она может вместе со мною стать мишенью для всех этих надоедливых наблюдений, пересудов, сплетен, требований, разочарований... с которыми она еще не знакома; или, если и знакома, то — только в своей прежней сфере, к которой уже успела примениться. Впрочем, я уверен, что всё будет к лучшему, если мы только будем помнить нашего Хозяина и жить не для себя, а для других, кто бы они ни были. — Галя всё это время не очень здорова. Вообще она не крепкого здоровья. Но это прекрасно. Можно хорошо болеть, если приходится, — как вы знаете лучше нашего. И если известный процент людей должен болеть, то кому же и болеть, как не тем, кто полагает смысл жизни не в личном счастьи?.. Занимаюсь... проверкою окончания перевода «Что же нам делать» — той части, которую не успел проредактировать в Англии. Мне кажется, что вышло хорошо. Я не могу истратиться на издание этой книги, и потому мне пришла мысль предложить кому-нибудь из ваших американских почитателей издать это сочинение там на их собственный счет. Пожалуйста, пришлите мне адрес того из них, который, по вашему соображению, наиболее подходит: я бы ему написал, не откладывая. — Мы думаем выехать не раньше 16-го декабря, так что письмо от вас застало бы нас еще здесь»...

*125.

1886 г. Декабря 17—18. Москва.

Получиль вчера ваше письмо, милый другь. Помогай вамъ Богъ держаться того состоянія духа, въ к[оторомъ] вы его писали. Я говорю о томъ, какъ на васъ дйствуетъ ея болзнь. Это состояніе духа мы затеряли, а оно не только естественное, но неизбжное для разумнаго человка. «Помоги мн чувствовать, мыслить, жить съ Тобою — Тобою, а въ остальномъ что бы ни было — все благо». Вотъ ей какъ Богъ поможетъ переносить страданія. — Самое главное, не противиться имъ, не желать ихъ прекращенія, не надяться на это. Тогда много легче. A мн всетаки васъ очень жалко, милая А[нна] К[онстантиновна]. Такая вы маленькая, тихая, добрая и серьезная. — Ну, да будетъ Его воля. Напишите мн поподробне о болзни и страданіяхъ. Я, получивъ ваше письмо, подумалъ похать къ вамъ. Если бы вамъ было тяжело, В[ладиміръ] Г[ригорьевичъ], и я бы вамъ могъ быть въ помощь, напишите. — А можетъ, вы теперь здоровы и веселы. И то хорошо.—

Такъ цензура насъ совсмъ хочетъ заструнить. Надюсь, что васъ это не огорчаетъ. Меня нисколько. Вдь часто говорять это, и я говорю, что цензура, насиліе вообще, достигаетъ обратныхъ цлей. Часто говоримъ это, какъ парадоксъ, a вдь это истинная, простая, очевидная правда, такая же несомннная, что прикрыть заслонку — лучше разгорится печка. А я такъ и вижу это. Если бы это насъ огорчало, то это доказало бы, что мы такъ же близоруки, какъ они. Они работают тому же Богу, какъ и мы, только мы можемъ врить тому, что мы вольные работники, а они невольные. Помню, недавно еще мы съ вами говорили, много ли есть людей, раздляющихъ нашъ взглядъ, и я считалъ по пальцамъ, а теперь я вижу, что не людьми надо считать, a явленіями различными. То тамъ, то здсь среди тьмы теперь загораются искры. Я ихъ вижу и радуюсь имъ. Я вотъ недли здсь занятъ поправками, прибавками къ драм. Она нравится всмъ очень.¹ Я хотлъ было, чтобъ играли ее на народномъ театр у Лентов[скаго],² но боюсь, что не придется отъ цензуры театральной, хотя въ драм ничего нтъ нецензурнаго. Еще послднее время урывками писалъ продолженіе и уясненіе письма къ А[нн] К[онстантиновн] (знаете). Къ длу Петрова³ и Сытина я стараюсь привлечь участниковъ — исправлять календари, азбуки, повсти, и кое-что длается. Ну, прощайте, милые, дорогіе друзья, пишите такія же хорошія письма, вытекающія изъ хорошаго душевнаго состоянія. Да, и забылъ. Права А[нна] К[онстантиновна], жестокаго ничего нтъ въ письм. Надо вскочить въ ея душу и оттуда посмотрть, чтобъ судить. А судить потому, что мн больно, о человк, к[оторый] сдлалъ больно, — вотъ что жестоко. Прощайте, цлую васъ.

Л. Т.

Полностью печатается впервые. Три отрывка были напечатаны в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 41—42. На подлиннике рукой Черткова помечено : «М., 18 Дек. 86». Датируем расширительно, так как более вероятно, что письмо Черткова из Лизиновки от 13 декабря, о котором Толстой говорит, как о полученном накануне, пришло в Москву 16-го, а не 17-го декабря.

Упоминая только об этом письме Черткова от 13 декабря, Толстой отвечает здесь однако и на предыдущее его письмо, от 10 декабря. В этом письме, от 10-го, Чертков пишет «...Сейчас получил письмо от Иванова, в котором он говорит, что виделся с вами и что застал вас и ваших семейных в хорошем состоянии и вообще вынес радостное, мирное впечатление... Он написал мне также, что говорил с вами об изданиях «Посредника» и что вы замечаете застой в нашем деле, а именно, что не печатается ряд рассказов, уже готовых к изданию. Меня что-то кольнуло, и мне стало досадно на себя, что я последнее время не сообщал вам о ходе наших рукописей. И в особенности жаль мне стало, когда я увидел из письма Иванова, что вы не знаете об участи «Крестника», самого важного по значению из рассказов, перечисленных Ивановым... 1. «Крестника» [легенду Толстого, — см. прим 8 к п. №100 от 22 февраля 1886] безусловно запретили в отдельной книжке, несмотря на наше изменение, и на то, что я лично в свою бытность в Петербурге говорил о нем и с председателем комитета и с секретарем, который там всем заправляет. Петербургская цензура получила сильные выговоры за выпущенные наши книжки и приказание относиться как можно строже. А потому всё, что имеет духовный оттенок, они пересылают для справки и снятия с себя ответственности в духовную цензуру; а это равносильно для наших изданий запрещению. Так и было с «Крестником». Духовная цензура дала отзыв, что не знает книги безбожнее этой! — 2. «Старец Зосима» [из «Братьев Карамазовых» Достоевского] также запрещен. Светская цензура нашла, что рассказ слишком «мистический» для распространения в народе. Я не теряю надежды, что нам удастся его провести; но это, вероятно, достижимо только при помощи моих личных хлопот, когда я вернусь в Петербург. 3. Издание «Попутчика» Пэйверинта [см. прим» 2 к п. № 108 от 22—23 апреля 1886] я нарочно придержал, так как это вещь очень сильная и может возбудить сильный протест со стороны церковников... Кроме того, я послал рассказ «Попутчик» в Варшаву для разрешения цензором нескольких поправок слога. Хотелось бы предложить нашим читателям этот прекрасный и значительный по своей мысли рассказ в наиболее подходящей к ним форме. — 4. «Раздел» — рассказ Тульского полового [И. Г. Журавова — см. прим. 14 к п. № 105 от 11 апреля 1886 г.] — я внимательно пересмотрел. Пришлось довольно много и кропотливо поработать над ним... разобраться в том, кто что говорит, и сделать это понятнее для читателей. Для этого несколько раз переписывали рукопись. Вот почему произошла с ней задержка... — 5. «Пасху» Иванов по нашей просьбе немного переделал. Но мы не представляем ее в Петербургскую цензуру, п. ч. при настоящем настроении ее наверно запретят... 6. «Мирское дитя» окончательно исправлено нами несколько недель тому назад и послано в ПБ для цензуры и рисунков... Цензура теперь очень долго задерживает каждую нашу рукопись. 7. «Свет жизни» и «Телка» О. Н. Озмидовой [см. прим. 11 к п. № 97 от 23 января 1886 г.] уже давно разрешены цензурой и при мне в Пб-ге были заказаны рисунки... Вот, дорогой друг Л. H., я сообщил вам о том, что происходит с рассказами, относительно которых вы не знали, почему они всё еще не появляются в печати. Пожалуйста, не думайте, что энергия работающих в «Посреднике» оскудевает. Напротив того, дело идет, работы много, и она исполняется. — Мы собираем сборник стихов, о котором хочу с вами переговорить при свидании. Мы перерыскали во всех подходящих поэтах и мало нашли подходящего у каждого в отдельности, но всё вместе составляет довольно объемистую книжечку. — Нам нужны содержания для картинок. На них спрос увеличивается. ¹/₂ копеечные имеют большой сбыт. Соллогуб в 4 дня по моей просьбе нарисовал 6 рисунков к «Золотой рыбке» Пушкина, которую можно будет выпустить отдельной книжкой зимой, когда пройдет срок литературной собственности на сочинения Пушкина... Хорошо бы было, еслиб вы приготовили несколько рассказов для картин. Это очень нужно... Крепко целую вас, братец Л. H., хорошо жить на свете, когда можешь любить так хорошо, как я вас люблю».

В письме от 13 декабря, написанном по получении от Толстого письма его от 9—10 декабря [№ 123], Чертков говорит: «Мы получили вчера ваше хорошее, бодрое и ободряющее письмо. Вы совсем правы. Моя вина нехороших отношений с матерью, и я должен найти такое... положение, при котором не было бы той враждебности, какая есть теперь. — В плотском отношении на нас, меня с Галей, опустилась туча: она лежит очень больная — внутренние боли постоянные, а временами просто нестерпимые, двинуться не может без поддержки, а засыпает только урывками. Больно смотреть на это маленькое, страдающее тело и чувствовать, что помочь не можешь. Здешняя фельдшерица — опытная — не может определить болезни, делает разные предположения, из которых каждое — далеко не отрадное. Хорошо, по крайней мере, что я теперь на ногах. А то я было также захворал горлом и пролежал двое суток... Теперь немыслимо не только выехать, но даже перенести Галю из одной комнаты в другую. А потому останемся здесь на неопределенное время... Я получил письмо от матери — холодное, жесткое и фанатическое, которое вызвало во мне сначала бурное чувство, но Галя, она такая кроткая, любовная, помогла мне придавить это чувство. — Говоря о вас, мать пишет: «Я глубоко убеждена и вижу из Евангелия, что всякий, не признающий воскресшего Спасителя, пропитан этим духом (духом Антихриста) и, так как из одного источника не может течь сладкая и горькая вода, я не могу признать здравым учение, исходящее из подобного источника... Сам Толстой мне положительно симпатичен и я почти убеждена, что он еще попадет на путь истины» и т. д. И я не передавал бы вам всего этого, если б оно не относилось столько же до меня, сколько и до вас. Перед таким фанатизмом у меня, просто руки опускаются, но я уверен, что у вас не опустились бы, а потому только и пишу вам об этом в надежде, что получу от вас хоть маленькую помощь... Вы правы, что во мне какое-нибудь непонимание, отсутствие сознания какой-нибудь существенной истины. За исключением этого чувства, которое, к сожалению, однако, нельзя исключить, мы в спокойном, хорошем настроении. Болезнь нас не тревожит, и мы не заглядываем вперед. Я прикидывал в своей душе всевозможные исходы болезни Гали, и мне всё кажется не только не страшным, но хорошим, хорошим в том отношении, что мы знаем, как относиться к тому, что может случиться, и что центр тяжести нашей совместной жизни — вне наших собственных личностей...» В приписке к этому письму, после обычной подписи инициалами, Чертков добавляет: «Галя не согласна, что письмо матери холодное, жесткое. Она своим слабым от болезни и боли голосом говорит: «фанатичное — да, но она, мне кажется, старалась вложить сколько могла любви. К сожалению, она иначе любить не умеет». И я соглашаюсь с Галей и беру назад свои слова».

Из трех названных Чертковым, не упоминавшихся ранее книжек, которые готовились к печати «Посредником», рассказ «Мирское дитё» был написан писателем-народником Н. В. Засодимским (1843—1912), автором «Хроники села Смурина», Спб. 1875, «Повестей из жизни бедных», Спб. 1876 и др., а также многочисленных рассказов для детей; вышел в свет в изд. «Посредника» в 1887. В дальнейшем «Посредник» издал еще целый ряд его произведений: «Весь век для других», «От сохи к ружью», «Черные вороны», «Слепые неразлучники» и мн. др. — Сборник стихотворений — «Гусляр», Спб., 1887 г. — «Сказка о рыбаке и рыбке» Пушкина, с рисунками Ф. Л. Соллогуба,вышла в изд. «Посредника» в 1887 г.

¹ По поводу того почти единодушного успеха, какой имела «Власть тьмы», Толстой писал в то же время H. H. Ге-отцу: «...Работы столько..., что знаешь вперед, что не кончишь... А как знаешь, что не кончить работы, — отпадает желание личной награды зa нее, а остается сознание служения. Я иногда испытываю это, и тогда особенно хорошо; но как только начнут другие хвалить (как у меня теперь с драмой), так сейчас является личное желание награды за свой труд и глупое самодовольство: каков я! что сделал. Правда, спасает от этого... то, что некогда, а надо за другое приниматься».

² Толстой не переставал смотреть на «Власть тьмы» как на драму, предназначенную для народного театра. Основанный в 1878 г. в Москве известным антрепренером М. В. Лентовским (1843—1906) театр «Эрмитаж» не мог считаться народным в истинном смысле этого слова, а был популярным «общедоступным» театром, но уже поэтому он привлекал Толстого для постановки его драмы более других театров. Когда «Власть тьмы» в 1895 г. была, наконец, разрешена для сцены, она шла, в числе других столичных театров, и в общедоступном театре Лентовского «Скоморох», где она имела очень живой отклик в публике, состоявшей по словам Софьи Андреевны, в большей своей части из «простонародья» (см. «Воспоминания» С. А. Толстой в ТЕ 1912 г., стр. 22).

³ Иван Иванович Петров (1861—1892), о скорейшем освобождении которого от гласного надзора полиции хлопотали в это время Чертков и Толстой (см. комментарий к п. № 121 от 10—11 ноября), был устроен Чертковым у Сытина сначала в качестве заведующего изданием и распространением книжек «Посредника», а затем, с декабря 1886 г., — и редактором сытинских народных изданий. Привлечь участников к этому делу и старался Толстой. О личности Петрова он имел представление и по отзывам Бирюкова, который был с ним хорошо знаком, и по отзывам Софьи Андреевны, которой Петров, по рекомендации Бирюкова, во время отсутствия H.H. Ге-сына, помогал в делах ее книжного склада и которая высказывалась о нем с величайшим сочувствием. До этого И. И. Петров, окончив Кронштадтское Техническое училище, служил в корпусе морской артиллерии, но в 1884 г. вышел в отставку. У Сытина он работал до 1890 г., после чего сделался секретарем, а затем и официальным редактором в известном журнале «Артист», где пользовался величайшим уважением и симпатиями редакции и сотрудников, но через два года, совсем молодым еще человеком, умер от чахотки.