Полное собрание стихотворений

10 февраля 1929

Коктебель

Сказание об иноке Епифании

1

Родился я в деревне. Как скончалисьОтец и мать, ушел взыскатиПути спасения в обитель к преподобнымЗосиме и Савватию. Там иноческий образСподобился принять. И попустил ГосподьНа стол на патриарший наскочитиВ те поры Никону. А Никон окаянныйАрсена-жидовинаВ печатный двор печатать посадил.Тот грек и жидовин в трех землях триждыОтрекся от Христа для мудрости бесовскойИ зачал плевелы в церковны книги сеять.Тут плач и стон в обители пошел:Увы и горе! Пала наша вера.В печали и тоске, с благословеньяОтца духовного, взяв книги и иная,Потребная в молитвах, аз изыдохВ пустыню дальнюю на остров на Виданьской —От озера Онега двенадцать верст.Построил келейку безмолвья радиИ жил, молясь, питаясь рукодельем.О, ты моя прекрасная пустыня!Раз, надобен от кельи отлучиться,Я образ Богоматери с Младенцем —Вольяшный, медный – поставил ко стене:«Ну, Свет-Христос и Богородица, хранитеИ образ свой, и нашу с вами келью».Пришел на третий день и издали увиделКелейку малую как головню дымящу.И зачал зря вопить: «Почто презрелаМое моление? Приказу не послушала? КелейкуМою и Твоея не сохранила?» ИдохДо кельи обгорелой, ан кругомСенишко погорело вместе с кровлей,А в кельи чисто: огнь не смел войти.И образ на стене стоит – сияет.В лесу окрест живуще бесы люты.И стали в келью приходить ночами.Страшат и давят: сердце замирает,Власы встают, дрожат и плоть, и кости.О полночи пришли однажды двое:Один был наг, другой одет в кафтане.И, взяв скамью – на ней же почиваю, —Нача меня качати, как младенца.Я ж, осерчав, восстал с одра и бесаВзял поперек и бить учалБесищем тем о лавку, вопиюще:«Небесная Царица, помоги мне».А бес другой к земле прилип от страха,Не может ног от пола оторвать.И сам не вем, как бес в руках изгинул.Возбнухся ото сна – зело устал, – а рукиМокром мокры от скверного мясища.В другой же раз, уснуть я не успел —Сенные двери пылко растворились,И в келью бес вскочил, что лютый тать,Согнул меня и сжал так крепко, туго,Что пикнуть мне не можно, ни дохнуть.Уж еле-еле пискнул: «Помози ми».И сгинул бес, а я же со слезамиГлаголю к образу: «Владычица, почтоНе бережешь меня? Ведь в мале-малеЗлодей не погубил». Тут сон нашелС печали той великия, и вижу,Что Богородица из образа склонилась,Руками беса мучает, измялаЗлодея моего и мне дала.Я с радости учал его крушить и мять,Как ветошь драную, и выкинул в окошко:Измучил ты меня и сам пропал.По долгой по молитве взглянул в окно – светает.Лежит бесище то, как мокрое тряпье.Помале дрогнул и ногу подтянул,А после руку...И паки ожил. Встал, как будто пьян.И говорит: «Ужо к тебе не буду, —Пойду на Вытегру». А я ему: «Не смейХодить на Вытегру – там волость людна.Иди, где нет людей». А он, как сонный,От келейки по просеке пошел.Увидел хитрый Дьявол, что не можетНи сжечь меня, ни силой побороть,Так насади мне в келию червей,Рекомых мравии. Начаша мурашиМне тайны уды ясть, и ничего иного —Ни рук, ни ног, а токмо тайны уды.И горько мне и больно – инда плачу.Аз стал их, грешный, варом обливать,Рукой ловить, топтать ногой, они жеПод стены проползают. Окопал яВсю келейку и камнем затолок.Они ж сквозь камни лезут и под печь.Кошницею в реке топить носил.Мешок на уды шил: не помогло – кусают.Ни рукоделья делать, ни обедать,Ни правил править. Бесьей той напастиТри было месяца. На последяхОбедать сел, закутав уды крепко.Они ж, не вем как, – все-таки кусают.Не до обеда стало: слезы потекли.Пречистую тревожить всё стеснялся,А тут взмолился к образу: «Спаси,Владычица, от бесьей сей напасти».И вот с того же часаМне уды грызть не стали мураши.Колико немощна вся сила человека.Худого мравия не может одолеть,Не токмо Дьявола, без Божьей благодати.

2

Пока в пустыне с бесами боролся,Иной великой Дьявол Церковь мучалИ праведную веру искажал,Как мурашей, святые гнезда шпарил,Да и до нас дошел.Отец Илья, игумен Соловецкий,Велел писать мне книги в обличеньеАнтихриста, в спасение Царя.Никонианцы, взяв меня в пустыне,В темнице утомили, а потомПред всем народом пустозерским рукуНа площади мне секли. Внидох пакиВ темницу лютую и начал умирать.Весь был в поту, и внутренность горела.На лавку лег и руку свесил – думалДуши исходу лучше часа нет.Темница стала мокрая, а смерть нейдет.Десятник Симеон засушины отмылИ серою еловой помазал рану.И снова маялся я днями на соломе.На день седьмой на лавку всполз и рукуОтсечену на сердце положил.И чую: Богородица мне рукуПерстами осязает. Я Ее хотелЗа руку удержать, а пальцев нету.Очнулся, а рука платком повязана.Ощупал левой сеченую руку:И пальцев нет, и боли нет, а в сердце радость.Был на Москве в подворье у НиколыУгрешского. И прискочи тут скороСтрелецкий голова – Бухвостов – лют разбойникИ поволок на плаху на Болото.Язык урезал мне и прочь помчал.В телеге душу мало не вытряс мне,Столь боль была люта...О, горе дней тех! Из моей пустыниПошел Царя спасать, а языка не стало.Что нужного, и то мне молвить нечем.Вздохнул я к Господу из глубины души:«О скорого услышанья Христова!»С того язык от корня и пополз,И до зубов дошел, и стал глаголить ясно.Свезли меня в темницу в Пустозерье.По двух годех пришел ко мне мучительЕлагин – полуголова стрелецкой,Чтоб нудить нас отречься веры старой.И непослушливым велел он пакиЯзыки резать, руки обрубать.Пришел ко мне палач с ножом, с клещамиГортань мне отворять, а я вздохнулИз сердца умиленно: «Помоги мне».И в мале ощутил, как бы сквозь сон,Как мне палач язык под корень резалИ руку правую на плахе отсекал.(Как впервой резали – что лютый змей кусал.)До Вологды шла кровь проходом задним.Теперь в тюрьме три дня я умирал.Пять дней точилась кровь из сеченой ладони.Где был язык во рте – слин стало много,И что под головой – всё слинами омочишь,И ясть нельзя, понеже ядиВо рту вращати нечем.Егда дадут мне рыбы, щей да хлеба,Сомну в единый ком, да тако вдруг глотаю.А по отъятии болезни от рукиЯ начал правило в уме творити.Псалмы читаю, а дойду до места:«Возрадуется мой язык о правде Твоея», —Вздохну из глубины – слезишкаИз глазу и покатится:«А мне чем радоваться? Языка и нету».И паки: «Веселися сердце, радуйся язык».Я ж, зря на крест, реку: «Куда язык мой дели?Нет языка в устах, и сердце плачет».Так больше двух недель прошло, а всё молю,Чтоб Богородица язык мне воротила.Возлег на одр, заснул и вижу: полеВеликое да светлое – конца нет...Налево же на воздухе повышеЛежат два языка мои:Московский – бледноват, а пустозерскойЗело краснешенек.Взял на руку красной и зрю прилежно:Ворошится живой он на ладони,А я дивлюсь красе и живости его.Учал его вертеть в руках, расправилИ местом рваным к резаному месту,Идеже прежде был, его приставил, —Он к корню и прильни, где рос с рожденья.Возбнух я радостен: что хочет сие быти?От времени того по малу-малуДойде язык мой паки до зубовИ полон бысть. К яденью и молитвеПо-прежнему способен, как в пустыне.И слин нелепых во устах не стало,И есть язык, мне Богом данный, – новый —Короче старого, да мало толще.И ныне веселюсь, и славлю, и поюСкорозаступнице, язык мне давшей новой.

3

Сказанье о кончинеСтрадальца Епифания и прочих,С ним вместе пострадавших в Пустозерске:Был инок Епифаний положен в сруб,Обложенный соломой, щепой и берестомИ политый смолою.А вместе Федор, Аввакум и Лазарь.Когда костер зажгли, в огне запели дружно:«Владычица, рабов своих прими!»С гудением великим огнь, как столб,Поднялся в воздухе, и видели стрельцыИ люди пустозерские, как инок ЕпифанийПоднялся в пламени божественною силойВверх к небесам и стал невидим глазу.Тела и ризы прочих не сгорели,А Епифания останков не нашли.

16 февраля 1929

Коктебель

Святой Серафим

Пролог

...Когда я говорю о Боге – слова как львы ослепшие, что ищут источника в пустыне...

У ступеней Божьего престолаВолнами гудящих ореоловБьет ключом клокочущая бездна...На закатах солнц в земных пустыняхТам кипят рубиновые ветрыУстремленных к солнцу облаков.А когда стихают ураганыПеснопений ангельских и хоров,То со дна миров из преисподнейСлышен еле различимый голосК небесам взывающей земли:«Тайна тайн непостижимая,Глубь глубин необозримая,Высота невосходимая,Радость радости земной!Торжество непобедимое,Ангельски дориносимаяНад родимою землей,Купина неопалимая!Херувимов всех честнейшая,Без сравнения славнейшая,Огнезрачных серафим,Очистилище чистейшее!Госпожа всенепорочная,Без истленья Бога родшая,Незакатная звезда.Радуйся, о благодатная!Ты молитвы влага росная,Живоносная вода!Ангелами охраняемый,Цвет земли неувядаемый,Персть, сияньем растворенная,Глина, девством прокаленная,Плоть, рожденная сиять,Тварь, до Бога вознесенная,Диском солнца облаченная,На серпе луны взнесенная,Приснодевственная мать!Ты покров природы тварной,Свет во мраке,Пламень зарныйПутеводного столба!В грозный час,Когда над нами —Над забытыми гробамиПротрубит труба,В час великий, в час возмездья,В горький час, когда созвездьяС неба упадут,И земля между мирами,Извергаясь пламенами,Предстанет на суд,В час, когда вся плоть проснется,Чрево смерти содрогнется,Солнце мраком обернетсяИ, как книга, развернетсяНебо надвое,И разверзнется пучина,И раздастся голос Сына:«О, племя упрямое!Я стучал – вы не открыли,Жаждал – вы не напоили,Я алкал – не накормили,Я был наг – вы не одели...»И тогда ответишь Ты:«Я одела, я кормила,Чресла Богу растворила,Плотью нищий дух покрыла,Солнце мира приютилаВ чреве темноты».В час последнийВ тьме кромешнойНад своей землею грешнойТы расстелешь плат —Надо всеми, кто ошую,Кто во славе – одеснуюАгнцу предстоят,Чтоб не сгинул ни единыйКом пронзенной духом глины,Без изъятья – навсегда,И удержишь руку СынаОт последнего проклятьяБезвозвратного суда»._____Со ступеней Божьего престолаСмотрит вниз – на землю Богоматерь.Под ногами серп горит алмазный,А пред Нею кольчатая безднаДевяти небесных иерархий:Ангелы, Архангелы, Архаи,Власти, и Начала, и Господства,Троны, Херувимы, Серафимы...Дышит бездна,Разжимаясь и сжимаясь,Поглощая свет и отдавая,И дыханье бездны:Алилуйя!Алилуйя!Слава Тебе, Боже!И вокруг Господнего подножьяВ самом сердце Вечности и Славы,Чище всех и ближе всех к престолу —Пламенные вихри СерафимовВеют вечной вьюгою любви.И в плаще клубящихся сияний,Звездных бурь и ураганов солнц,В пламенах гудящих шестикрылий,Весь пронизан зреньем, и очамиВесь покрыт извне и изнутри,Предстоит пред Девою ПречистойСерафим.И Серафиму ДеваМолвит:«Мой любимиче! ПогасниВ человеках. Воплотись. СожгиПлоть земли сжигающей любовью!Мой любимиче! Молю тебя: умриЖизнью человеческой, а Я пребудуКаждый час с тобою в преисподней».И, взметнув палящей вьюгой крыльевИ сверля кометным вихрем небо,Серафим низринулся на землю.

I

Каждый сам находит пред рожденьемДля себя родителей. ИзбравшиЖенщину и мужа, зажигаетВ их сердцах желанье и толкаетИх друг к другу. То, что людиНазывают страстью и любовью,Есть желанье третьего родиться.Потому любовь земная – бремяТемное. Она безликаИ всегда во всех себе подобна.И любовники в любови неповинны:Нету духам в мир иного входа,Как сквозь чрево матери. Ключарь жеСам не знает, для кого темницуЮдоли земной он отпирает.Вечный дух, сливающийся с плотью,Сразу гаснет, слепнет и впадаетВ темное беспамятство. ОтнынеДолжен видеть он очами плоти,Помнить записями вещества.Потому входящий в жизнь в началеПробегает весь разбег творенья:В чреве матери он повторяет пляскуДревних солнц в туманных звездовертях.Застывая в черный ком земли,Распускается животной, дремной жизньюНезапамятного прошлого – покаместВсё кипенье страстных руд и лавНе сжимается в тугой и тесный узелСлабого младенческого тела.И, прорвав покровы чревных уз,С раздирающим, бессильным крикомПадает на дно вселенных – землю.Богородица сама для СерафимаИзбрала четуИ час рожденья:Сидора с Агафьей Мошниных,В граде Курске,В месяце июле,Девятнадцатого дня,За шесть лет до смертиГосударыни ЕлисаветыДочери Петра Великого.Сын рожденный наречен был Прохор.Дремной жизнью жил младенец Прохор.Дивные виденья озарялиДетский сон. В душе звучали хорыАнгельских далеких песнопений.Жития подвижников пленяли50 Детский дух преодоленьем плоти.И о чудесах повествованьяБыли милы, как напоминаньяОб утраченном, живом законе жизни.Лет семи с верхушки колокольниОступился он. Но чьи-то крыльяВзвились рядом, чьи-то рукиПоддержали в воздухе и невредимымНа землю поставили.Мать шептала про себя:«Что убо будетОтроча сие?» И, прозреваяДивные предназначенья, сынаК жизненным делам не понуждала.Прохор же читал святые книги,В церкви служб не пропускал и в храмеЧувствовал себя как в доме отчем.Вырос Прохор юношей. И сталКруглолицым, русым и румянымСтатным русским молодцем. СлавянствоПлоть имеет детскую – нетронутую тленьем,Чистую от записи страстейИ как воск готовую принятьПламя духа и сгореть лучистым,Ярким светочем пред темною иконой.Стало Прохора тянуть в пустыню,Прочь от суеты, в лесные скиты,К подвигам, к молчанью и к молитвам.Девятнадцать лет имел он от рожденья.Дух небесный врос в земное тело,Земный узел был затянут туго.Духу наступало время сноваРасплести завязанное.

II

Богородица сама избрала местоНа Руси меж Сатисом и СаройДля подвижничества Серафима.Погиб гор порос от века бором,Дремный лес пропах смолой и зверем,Жили по рекам бобры и выдры,Лось, медведи, рыси да куницы.Место то незнаемо от человека.Сотни лет безлюдья и пустыни,Сотни лет молитвы и молчанья.Разверзалось небо над лесами,Звезды и планеты колдовалиИ струились пламенные токи,И, пронизаны неизреченным светом,Цепенели воды и деревья.Раз пришел на гору юный инок.Много лет провел один в молитвах.И срубил из сосен церковьВ честь Пречистой Девы Живоносных Вод.Основал обитель. Был над ней игумен.В старости замучен был в темницеГрешною императрицей Анной.Так возник в лесах дремучих Саров.Поздней осенью, замерзшими полямиПрохор шел в обитель. Было ясно.Изморозь березовые ряснаУбирала к утру хрусталями.В Саров он пришел в канун Введенья.Слышал в церкви всенощное бденье,Восторгаясь пенью и усердьюИноков в молитве.Прохор послушанье нес в столярне.Сладок подвиг плотничьей работы,Ибо плоть древесная – безгрешнаИ, не зная боли, радуетсяВзмаху топора и ласке струга,Как земля – сохе, как хворост – искре.Плоть сосны благоухает солнцем,Телом девичьим нежна береза,Вяз и дуб крепки и мускулисты,Липа – женственна, а клен – что отрок.Больше всех других дерев любил онКипарис – душистый, с костью схожий.Резал крестики для богомольцев.Всё же время ни за отдыхом, ни за работойУмственной не прекращал молитвы.Стала жизнь его одною непрерывной,Ни на миг не прекращаемой молитвой:«Господи Исусе Сыне Божий,Господи, мя грешного помилуй!»Ею он звучал до самых недрКаждою частицей плоти, как звучитКолокол всей толщей гулкой меди.И, как благовест, – тяжелыми волнамиВ нем росло и ширилось сознаньеПлоти мира – грешной и единой.Как ни туго вяжет плоть земная,Как ни крепко выведены сводыИ распоры тела, но какой темницеУдержать верховный омут света,Ураган молитв и вихри славословий?Тело Прохора не вынесло напораДуха. Прохор слег в постель. Три годаБолен был. И саровские старцыОт одра его не отходили.Иноки служили литургииИ справляли всенощные бденья,Чтобы вымолить его у смерти.А когда больного причастили,У одра явилась Богоматерь,Протянула руку и сказала:«Сей есть рода нашего. Но раноЗемлю покидать ему». КоснуласьПравого бедра. Раскрылась рана,Вытекла вода, и исцелился Прохор.Выздравев, был Прохор посылаемПо Руси за сбором подаяний.Он ходил по городам, по селам,По глухим проселочным дорогам,По лесным тропам, по мшистым логам,Голым пашням, пажитям веселым.С нежной лаской лыковые лаптиПопирали и благословлялиЗемлю темную, страдальную, святую.Так минули годы послушанья.Возвратившись в монастырь, он вскореУдостоен был монашеского сана.Старец же Пахомий, прозреваяПрохора божественную тайну,Повелел, чтоб в иноческом чинеОн именовался Серафимом,Что означает «пламенный».

III

Служба утром шла в Страстной Четверг.Серафим-иеродьякон служитЛитургию. Воздух в церкви полонВещим трепетом незримых крыльев,Молнийные юноши сверкаютВ златотканных белых облаченьях,И звенит, сливаясь с песнопеньем,Тонкий звон хрустальных голосов.Говорит священник тайную молитву:«Сотвори со входом нашим входуАнгелов, сослужащих нам, быти!»Вспыхнул храм неизреченным блеском;В окруженьи света, сил и славы,Точно в золотистом, пчельном рое,С западных церковных врат к амвонуСын Господний в лике человечьемК ним идет по воздуху. ВошелВ образ свой, и все иконы церквиПросветились и обстали службуСонмами святых. ПреображеньеБыло зримо только Серафиму.Онемел язык и замер дух.Под руки ввели его в алтарь,Три часа стоял он без движенья,Только лик – то светом разгорался,То бледнел, как снег.

IV. Тварь

Не из ненависти к миру инокУдаляется в пустыню: руслаИ пути ему видней отсюда,Здесь он постигает различеньеВсех вещей на доброе и злое,На поток цветенья и распада.Мир в пустыне виден по-иному,За мирским виднее мировое,Мудрость в нем рождается иная,Он отныне весь иной – он Инок.Серафим из монастырской кельиЖить ушел в пустыню со зверями.Сам себе в лесу избу построилНа речном обрыве возле бора,Огород вскопал, поставил ульи.(Пчелы в улье то же, что черницы.)Мох сбирал, дрова рубил, молилсяПо пустынножительскому чину.Раз в неделю он ходил за хлебомИ, питаясь крохами, делилсяСо зверьми и птицами лесными.В полночь звери к келье собирались:Зайцы, волки, лисы да куницы,Прилетали вороны и дятлы,Приползали ящерицы, змеи,Принимали хлеб от Серафима.Тишину и строгость любят звери,Сердцем чтут молитву и молчанье.Раз пришла монахиня и видит:Серафим сидит на пне и кормитСухарями серого медведя.Онемела и ступить не смеет.Серафим же говорит: «Не бойся,Покорми его сама». – «Да страшно —Руку он отъест». – «Ты только веруй,Он тебя не тронет... Что ты, Миша,Сирот моих пугаешь-то? Не видишь:Гостью-то попотчевать нам нечем?Принеси нам утешеньица».Час спустя медведь вернулся к келье:Подал старцу осторожно в пастиПчельный сот, завернутый в листы.Ахнула монахиня. А старец:«Лев служил Герасиму в пустыне,А медведь вот Серафиму служит...Радуйся! Чего нам унывать,Коли нам лесные звери служат?Не для зверя, а для человекаБог сходил на землю. Зверь же раньшеЧеловека в нем Христа узнал.Бык с ослом у яслей ВифлеемскихДо волхвов Младенцу поклонились.Не рабом, а братом человекуСоздан зверь. Он преклонился долу,Дабы людям дать подняться к Богу.Зверь живет в сознаньи омраченном,Дабы человек мог видеть ясно.Зверь на нас взирает с упованьем,Как на Божиих сынов. И звериВеруют и жаждут воскресенья...Покорилась тварь не добровольно,Но по воле покорившего, в надеждеОбрести через него свободу.Тварь стенает, мучится и ищетУ сынов Господних откровенья,Со смиреньем кротко принимаяВесь устав жестокий человека.Человек над тварями поставленИ за них ответит перед Богом:Велика вина его пред зверем,Пред домашней тварью особливо».

V

Келья инока есть огненная пещь,В коей тело заживо сгорает.И пустынножительство избравшийТрудится не о своем спасеньи:Инок удаляется в пустынюНе бежать греха, но, грех принявНа себя, собой его очистить,Не уйти от мира, но боротьсяЗа него лицом к лицу с врагом,Не замкнуться, но гореть молитвойОбо всяком зле, о всякой твари,О зверях, о людях и о бесах.Ибо бесы паче всякой твариМилосердьем голодны, и негдеИм его искать, как в человеке.Бес рожден от плоти человечьей:Как сердца цветут молитвой в храме,Как земля весной цветет цветами,Так же в мире есть цветенье смерти —Труп цветет гниеньем и червями,А душа, охваченная тленьем, —Бесами, – затем, что Дьявол – духРазрушенья, тленья и распада.Человек, пока подвластен мируИ законам смерти и гниенья,Сам не знает, что есть искушенье.Но лишь только он засветит пламяВнутренней молитвы, тотчас бесы,Извергаемые прочь, стремятсяПогасить лампаду и вернутьсяВ смрадные, насиженные гнезда.Грешник ходит – и не слышно беса.Вслед же иноку они клубятся стаей.Потому-то монастырь, что крепость,Осаждаем бесами всечасно.Бес уныния приходит в полденьИ рождает беспокойство духа,Скуку, отвращение, зевоту,Голод и желанье празднословить,Гонит прочь из кельи точно хворост,Ветрами носимый, иль внушаетТо почистить, это переставить,Ум бесплодным делая и праздным.Бес вечерний сердце жмет и тянетГорестной, сладимою истомой,Расстилается воспоминаньем,Соблазняет суетою неизжитой.Бес полуношный наводит страхи,Из могил выходит мертвецами,Шевелится за спиной, стучится в окна,Мечет вещи, щелкает столами,На ухо кричит, колотит в двери,Чтоб отвлечь сознанье от молитвы.Бес же утренний туманит мыслиТеплым телом, манит любострастьем,Застилает мутным сном иконы,Путает слова и счет в молитвах.Хитры и проникновенны бесы.Но в обителях со вражьей силойБратья борется, как с голубями,А пустынники – те, как со львамиИли с леопардами в пустыне.Ибо к тем, кто трудится в пустыне,Дьявол сам с упорством приступает.

VI

Серафим лицом к лицу боролсяС дьяволом и с бесами. НельзяАнгелу в лицо взглянуть от блеска,Так же нестерпимо видеть бесов.Ибо бесы – гнусны. Всё, что скрытоЧеловеку в собственной природеТемного, растленного и злого,Явлено ему воочью в бесе:Сам себе он в бесьем лике гнусен.Серафим, приняв всю тягу плоти,Чрез нее был искушаем бесом.Русский бес паскудлив и озорист,Но ребячлив, прост и неразумен.Ибо плоть славянская незрелаИ не знает всех глубин гниенья.И когда он вышел из затвора,То увидели, что лик егоСтал сгущенным светом, всё же тело —Что клубок лучей, обращенных внутрь.В небеБлиже всех он был у Бога,Здесь же стал убогим Серафимом.Был на небе он покрыт очами,А теперь его покрыли раны.Ибо раны – очи, боль есть зреньеЧеловеческой смиренной плоти.А над поясницей развернулосьШестикрылье огненное, окуНевидимое. И стал согбененСерафим под тягой страшной крыльев.И ходил он, опираясь на топорик.А затем, чтоб пламенным порывомОт земли не унестись, с тех порНа плече носил мешок с камнямиИ землей, а сверху клалСамую большую тягу,Приковавшую его к земле:Евангелье Христово. А так как крыльяНе давали ему ни сесть, ни лечь – он спал,Став на колени, лицом к земле,На локти опершисьИ голову держа в руках.

VII

Так, очищенный страданьем, прозорливый,Растворил он людям двери кельиИ отверз свои уста, уча.Хлынула вся Русь к его порогу.В тесной келье, залитой огнями,Белый старец в белом балахоне,Весь молитвами, как пламенем, овеян,Сам горел пылающей свечой.Приходили ежедён толпамиПраведники, грешники, страдальцы,Мужики, чиновники, дворяне,Нищие, калеки и больныеИ несли ему на исцеленьеПлоть гниющуюИ омертвелый дух.Приводили ребятишек бабы,Землю, где ступал он, целовали,Лаяли и кликали кликуши,В бесноватом бес в испуге билсяИ кричал неистово: «Сожжет!»Серафим встречал пришедших с лаской,Радостный, сияющий и тихий,Кланялся иным земным поклоном,Руки целовал иным смиренно,Всех приветствовал: «Христос воскрес!»Говорил: «Уныние бываетОт усталости. Не грех веселость.Весел дух перед лицом Творца!Надо скорбь одолевать, нет дороги унывать.Иисус – всё победил, смертью смерть Христос убил,Еву Он преобразил и Адама воскресил!»Говорил, встречая темный народ:«Ох, беда-то какая ко мне идет...Люди с людьми-то что делают...Что слез-то пролито, что скорби тут».Матери, которой сын резвилсяСредь лампад, стоявших пред иконой:«С малюткой ангел Божий играет, матушка.Дитя в беспечных играхКак можно останавливать!»О свечах горящих говорил он:«Телом человек свече подобен.Как она, он пламенем сгорает.Вера – воск. Светильник есть надежда.Огнь – любовь. Будь Господу свечой!Если кто ко мне имеет веру,За того горит перед иконойУ меня свеча. Потухнет – преклоняюЗа него колени, ибо знаю,Что он впал сегодня в смертный грех.Как не может воск не разогретыйОттиск дать печати, так и души,Не смягченные грехами и страданьем,Не воспримут Божию печать».Прибежал однажды утром в СаровМужичонко в зипуне, без шапки,Спрашивал у встречных у монахов:«Батюшка, ты что ли Серафим?»Привели его. Он бухнул в ноги,Говорит: «Украли лошадь.Нищий я. Семья... Кормить чем буду?..Говорят, угадываешь ты...»Серафим, за голову обнявши,Приложил ее к своей и молвит:«Огради себя молчаньем, сыне!Поспеши в посад Борисоглебов,Станешь подходить – сверни налево,Да пройди задами пять домов.Тут в стене калитка. Против входаПрямо у колоды конь привязан.Отвяжи и выведи. Но молча!»Как сказал, так и случилось всё.Он вникал во все дела людские,Малые, житейские, слепые,Говорил с душевным человекомО мирском, с духовным – о небесном.А таких, кому речей не надо,Деревянным маслицем помажет,Даст воды испить из рукавички,Даст сухарик, напоит виномИ с души весь слой дорожной пылиОтряхнет и зеркало протрет,Чтоб земные души отразилиБожий Лик в глубинах темных вод.