Полное собрание стихотворений

Новгородское предание

Да, были казни над народом...Уж шесть недель горят концы!Назад в Москву свою походомСобрались царские стрельцы.Смешить народ оцепенелыйИван епископа послал,Чтоб, на кобылке сидя белой,Он в бубны бил и забавлял.И новгородцы, не переча,Глядели бледною толпой,Как медный колокол с их вечаПо воле царской снят долой!Сияет копий лес колючий,Повозку царскую везут;За нею колокол певучийНа жердях гнущихся несут.Холмы и топи! Глушь лесная!И ту размыло... Как тут быть?И царь, добравшись до Валдая,Приказ дал: колокол разбить.Разбили колокол, разбили!..Сгребли валдайцы медный сор,И колокольчики отлили,И отливают до сих пор...И, быль старинную вещая,В тиши степей, в глуши лесной,Тот колокольчик, изнывая,Гудит и бьется под дугой!...

Корона патриарха Никона

Ф. М. Маркову

Есть в Патриаршей ризнице -в МосквеСреди вещей, достойных сохраненья,.Предмет большого, важного значенья,Дававший пищу некогда молве,Теперь в нем смысл живого поученья,И этот смысл не трудно уловить...Корона Никона! В ней – быть или не бытьЦарева друга, гордого монаха,В ней след мечты, поднявшейся из праха;И так и чувствуешь какой-то смутный страх,Как бы стоишь у края грозной кручи...Двум бурям не гудеть из той .же самой тучи,Двум солнцам не светить на тех же небесах!И так и кажется: с церковного амвона,Первовестителем духовного закона,Он, Никон, шествует народ благословить;Покорный причт толпится; услужитьТоропится... На Никоне корона!Вот эта самая! По узкому путиВ неясном шепоте проносится толпою,Что будет летописью, быв сперва молвою:«Смотри, смотри! Бес вышел мир пасти!Два ценные венца несет над головою,Их будет семь! Он в злато облечен,Идет святителем, в нем бес неузнаваем,В святом писании он назван Абадонн...Слыхали ль? Нет? В ночи к палате царскойКольчатым змеем бес по лестнице всползал,Играл с венцом царевым, проникалВ синклит духовный и в совет боярский...Смотри, смотри, как шапка-то горит!Царев венец на ней не по уставу!То бес идет! Ведет свою ораву,Он тех прожжет, кого благословит»...Молва, молва! В твоем ли беспокойномЖивом сознанье слышится порой,В намеке быстром, в помысле нестройном,Призыв набатный силы вечевой!В твоем ребяческом и странном измышленьеГорит в глубокой тьме, в таинственном прозренье,Сторожевая мысль по дремлющим умам!Созданиям молвы, как детям в царство бога,Открыта издавна широкая дорогаДо недр истории, ко всем ее мощам...Корона! Шутка ли? Забытая, немая,Объята грезою несбывшегося сна,Она лежит теперь безмолвна и пышна,Того, что думалось под ней, не разглашая.Вокруг оглавия поднялись лепестки,Блестя алмазами, высоко проступилиИ царственным венцом отвсюду окружилиМонашеский клобук, зажав его в тиски.В ней мысль воплощена, рожденная недаром!Отвага в ней была и на успех расчет...В ней были мор и смрад, и веяло пожаромВсего того, чем силен стал народ!В ней что-то чуждое воочию слагалось:К родной нам церкви язва присосалась,Опасным замыслом был мощный ум объят,Годами бед и зол неслыханных чреват.Но где-то там, внизу, в толпах, сознали рано,Стихийной силою всей чуткости своей,Что может изойти из гари и туманаДвух перевившихся в единое огней!Борьбой неравною народ мог быть осилен!Как с патриархом быть – он сам пути нашел:Ведь Никон – еретик, он книги перевелНеверно с истиной, в них ряд улик обилен, —И Никон пал, и начался раскол...Народ метет порой великим дуновеньем...Наскучив разбирать, кто прав и кто велик,Сквозь мысли лживые, с их долгим самомненьем, —Он продвигает вдруг свой затемненный лик:«Я здесь, – гласит тогда, – и вот чего желаю!Вот это, – молвит, – мне по сердцу, по плечу!Чего мне надобно, ясней других я знаю,А потому-то вас, как грезу сна, свеваю,Вас, жаждущих того, чего я не xoчy!»Народ... Народ... Он сам сложил свое былое!Он дал историю! В ней все его права!Другим успех и мощь в том или в этом строе,Жизнь в наслоениях, законы в каждом слое,Призванья пестрые... Но нам нужна Москва,Москва единая над неоглядной ширьюРазбросанных везде рабочих деревень,Нам, нам, – нехитрый быт, родных поверий сеньИ святость догмата, с Каноном и Псалтырью!Нам песня, полная суровой простоты,И дни короткие, и жгучие метели,И избы дымные, и жесткие постели;Несдержанный разгул, безумные мечты...Нам заповедный труд томительных исканий,Особый взгляд на все, на жизнь, на смерть, на честь...Но у кого же, где в годины испытанийМы силы черпаем, которые в нас есть?Чей голос слышится, когда, гудя громами,Война кровавая струит свинцовый дождь?!Народ несет хоругвь отборными сынами, —Чтоб закрепить могильными холмамиЖивой своей души испытанную мощь!Народ давал руля, когда в глухих порывахТяжелых смут, среди кипящих волн,Случалось проводить в бушующих извивахСтремнин губительных наш заповедный челн...И будет так всегда...О! Кто ж вести возьметсяНарод на новый путь неясных благостынь!И что дадут ему за то, что отберется?Что тронет сердце в нем, и чем оно забьетсяНад усыпальницей развенчанных святынь?Кто душу новую, из новых сочетаний,Путем неведомых и темных волхвований,Как вызов божеству, на русский люд соткет,И этой новою, улучшенной душоюНаполнит в нем все то, что станет пустотою, —И что же, что тогда заговорит народ?..

Село Филемониха (Ростовское предание)

Задумались яновцы... Горе стряслось!Досталась победа Ростову!У яновцев ратное дело – хоть брось!Ростовскому князю побить их пришлось, —Ушли подобру-поздорову...А хуже всего, – это стыд у людей, —Ростовский княжой воеводаБез Фили, красавицы-дочки своей,Седлать не подумает ратных конейИ делать не станет похода.А дочка – куда как она хороша!На людях не в меру спесива,А в битве, когда разгорится душа,Красавица тяжким концом бердышаКрошит и изводит на диво.Взрастала – ребятам грозою была,На них расправляла ручонки,А выросла – косы и облик челаНе ферязь жемчужным кольцом обвила —Сдавила их сталь ерихонки.Один был у Фили от детства дружок,Товарищ всем ратным забавам,Даренный родителем пес Ветроног;Чутьем за три поприща слышать он мог,А силою – царь волкодавам.У яновцев только и речи о том:Как быть им для нового боя?И шлют, недовольные князем-отцом,В далекие страны гонца за гонцом,Чтоб княжича звать – Улейбоя.Приехал к ним княжич и сделал почин;Он ратное дело исправил,Он войско устроил, он выстроил тын...И едет разведать по утру один:Кого где ростовец поставил?Играет откормленный конь под уздой;Сверкая доспехи бряцают;Неладится княжичу! Сам он не свой:И грезится, словно в лесу, за листвойВсе девичьи лики мелькают...С досады коня своего горячит,А видит все то же да то же!Вот смотрит: поляна, конь ратный стоит,И ратник под кущей черемухи спит,И пес подле них на стороже!Залаял проклятый!.. То Филя! ОнаВскочила, готовится к бою,В седле очутилась, звенят стремена...А кудри так густы, а грудь так пышна —Глаза проглядеть Улейбою!«На меч мой, – кричит он, – я сдаться xoчy!»А Филя коня поднимает,Давно бы дала она волю мечу,Да только вот кудри ползут по плечуИ ей разобраться мешают?Да только вот солнце слепит, и невмочьБлистает доспех Улейбоя, —Тесна ей кольчуга в плечах – как помочь?И пятится конь боевой – тянет прочьОт злого, нежданного боя.И к стремени ластится пес, норовитСкорее подальше убраться,На диво ему, если Филя молчит!Поджал он свой хвост, скалит зубы, ворчит,А лаем не смеет сказаться!И как это сталось? Пошли наутек,Как будто бы сами собою,И конь златогривый, и пес Ветроног,И храбрая Филя... Им вслед ветерокБежал над помятой травою;С лазоревых цветиков шапки долойСрезались краями копыта,Чтоб кланялись Филе, с ее красотой,Пристыженной тем,' что не пышной фатой,А тяжкою сталью покрыта;Что сил нет управиться с буйным конем,Что повод коню отпустила;Что мчалась, зардевшись мечтой-забытьем,Боясь оглянуться, и в бегстве своем —Победу с собой уносила!Был сговор и свадьба... Веселье пошло,Как княжича с Филей венчали!В селе новый терем глядел так светло,В нем пир шел горою – и это селоС тех пор Филемонихой звали!

Витязь

Вышел витязь на поляну;Конь тяжелый в поводу...»Где, мол, быть беде, изъяну,Я туда теперь пойду.Там, где в тучах за морямиМучит деву Черномор;Злыми где богатырямиПолон темный, темный бор;Где недобрый царь изводитВойско доброго царя;Аспид-змей по людям ходит,Ядом жжет и душит зря, —Там нужда в моей защите...»Смотрит витязь: старичокВдруг предстал! В помятой свите,Желт, морщинист – как сморчок;Скорблен долгими годами,Очи востры, нос крючком,Борода висит клоками,Словно сбита колтуном.«Здравствуй, витязь! Ты отколе,А еще верней: куда? !» —»Погулять хочу на воле,Посоветуй, борода!» —«Про какую ж это волюТы задумал погулять?» —»Злым я людям не мирволю!Черномора б мне сыскать!От него спасу девицу!Злого змея поборюИ отдам свою десницуВ помощь доброму царю!» —«Значит, ищешь Черномора?Да какой же он на вид?Много, знать, в тебе задора.Сильно кровь в тебе кипит!Ну, да быть тебе с победой,И прославишься ты въявь!» —»Старче! Знаешь что – поведай?Силу витязя направь!» —«Что ж, могу...»И начал старчеМира зло перечислять...Что ни сказ, то лучше, ярче...Мастер был живописать!Говорит ему день целый,И другой он говорит...Витязь, словно очумелый,Жадно слушает, молчит!Созерцает он крамолу,Дерзость мерзости людской,Опустил он очи долуИ поникнул головой...И туда бы, значит, надо,И туда, и там беда!И, своим рассказам рада,Продолжает борода...Есть бы нужно! Выпить впору!И давно уж время в путь!Больше в россказнях задора,Не кончаются ничуть!Конь издох – лежит стреножен;Точит ржавчина копье!Меч глядит из ветхих ножен, —Борода же все свое.Витязь повести внимает...Говорят, что до сих порВыйти в путь ему мешаетИ морочит – Черномор!

Каменные бабы

На безлесном нашем юге,На степных холмах,Дремлют каменные бабыС чарками в руках.Ветер, степью пролетая,Клонит ковыли,Бабам сказывает в сказкахЧудеса земли...Как на севере, далеко,На мохнатых псах,Даже летом и без снегаЕздят на санях.Как у нас в речных лиманахСтолько, столько рыб,Что и ангелы господниСчесть их не могли б.Как живут у нас калмыки,В странах кумыса,Скулы толсты, очи узки,Редки волоса;Подле них живут татары,Выбритый народ;Каждый жен своих имеет,Молится – поет.Как, в надежде всепрощенья,Каясь во грехах,Много стариц ждут спасеньяВ дебрях и скитах;Как, случается порою,Даже до сих пор,Вдруг поймают люди ведьму —Да и на костер...Как, хоть редко, но бывает:Точно осовев,Бабу с бабой повенчают,Лиц недоглядев...Как живых людей хоронят:Было, знать, село —Да по бабью слову скрылось,Под землю ушло...Слышат каменные бабыС чарками в руках,Что им сказывает ветер,Рея в ковылях!И на сладкий зов новинкиШлют они за нимЗа песчинками песчинки...И пройдут, как дым!

Свадьба

Умерла дочка старосты, Катя.Ей отец в женихи Павла прочил,А любила она Александра...Ворон горе недаром пророчил.Отнесли парни Катю в часовню;А часовня на горке стояла;Вкруг сосновая роща шумелаИ колючие иглы роняла.Выезжал Александр поздно ночью;Тройка, фыркая, пряла ушами;Подходила сосновая роща,Обнимала своими ветвями.Заскрипели тяжелые петли,Пошатнулся порог под ногою;Поднял парень из гроба невестуИ понес, обхвативши рукою.Свистнул кнут, завертелись колеса,Застонали, оживши, каменья,Потянулись назад полосамиПашни, рощи, столбы и селенья.Расходились настеганы кони,Заклубились их длинные гривы;Медяные бубенчики плачут,Бьются, сыплются их переливы!Как живая посажена Катя:Поглядеть – так глядит на дорогу;И стоит Александр над невестой,На сиденье поставивши ногу.Набекрень поворочена шапка,Ветер плотно лежит на рубахе;Не мигают раскрытые очи,Руки – струны, и кнут – на отмахе.Понесли кони в гору телегу,На вершине, осажены, сели...Поднялась под дугой коренная,Пристяжные, присев, захрапели...Там, согнувшись красивой дугою,У дороги песок подмывая,Глубока и глубоко под неюПроходила река голубая...Занимается ясное утро,Ветер с кручи песок отвевает,Тройка, сбившись в вожжах и постромках,Морды низко к земле наклоняет.Над обрывом валяется шапка...Смяты, вянут цветы полевые...Блещет золотом розовый венчик,А на венчике – лики святые...

Слух

Идет, бредет нелепый СлухС беззубых ртов седых старух,Везде пройдет, все подглядит,К чему коснется – зачернит;Тут порычит, там заорет,Здесь прочихнется, отойдет.Он верно здесь? Посмотришь – нет,Пропал за ним и дух и след.А он далеко за глазаГудит, как дальняя гроза...С ним много раз вступали в бой:Стоит, как витязь он чудной,Неясен обликом своим,Громаден, глуп и недвижим;Сквозь сталь и бронзу шишака,Сквозь лоб проходят облака!В нем тела даже вовсе нет:Сквозит на тень, сквозит на свет!Ступнями Слух травы не мнет...Но пусть, кто смелый, нападет:Что ни удар, что ни рубец, —Он все растет и под конецПодступит вплоть, упрется в грудь,Не даст и руку замахнуть...А иногда своих сынковНапустит Слух, как комаров;Жужжит и вьется их народИ лезет в уши, в нос и в рот;Как ни отмахивай рукой,Все тот же шум, все тот же рой...А Слух-отец сидит при них,Читая жития святых...

Обезьяна

На небе луна, и кругла и светла,А звезды – ряды хороводов,А черные тучи сложились в телаБольших допотопных уродов.Одеты поля серебристой росой...Под белым покровом туманаВон дроги несутся дорогой большой, —На гробе сидит обезьяна.«Эй! Кто ты, – что думаешь ночь запылить,Коней своих в пену вогнала?» —«Я глупость людскую везу хоронить,Несусь, чтоб заря не застала!» —«Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!Не вся же тут глупость людская?И кто ж хоронить обезьяну послал,Обрядный закон нарушая?» —«Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:Я родом великая личность:У вас философией в мире зовусь,Порою же просто практичность;Я некогда в Канте и Фихте жила,В отце Шопенгауэре ныла,И Германа Гартмана я родилаИ этим весь свет удивила.И все эти люди, один по другом,Все глупость людей хоронилиИ думали: будто со мною вдвоемУма – что песку навозили.Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,Сдаешься не хитрым, и только:Хороним мы глупости много веков,А ум не подрос ни насколько!И вот почему: чуть начнешь зарывать,Как гроб уж успел провалиться —И глупости здешней возможно опятьВ Америке, что ли, явиться.Что ночью схоронят – то выскочит днем;Тот бросит – а этот находит...Но ясно – чем царство пространнее, – в немТем более глупостей бродит...» —«Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!Проклятая ведьма – болтунья!..»Но дроги неслись далеко впередиВ широком свету полнолунья...

В пути

В Заонежье

Верст сотни на три одинокий,Готовясь в дебрях потонуть,Бежит на север неширокий,Почти всегда пустынный путь.Порою, по часам по целым,Никто не едет, не идет;Трава под семенем созрелымМежду колей его растет.Унылый край в молчаньи тонет...И, в звуках медленных, без слов,Одна лишь проволока стонетС пронумерованных столбов...Во имя чьих, каких желанийТы здесь, металл, заговорил?Как непрерывный ряд стенаний,Твой звук задумчив и уныл!Каким пророчествам тут сбыться,Когда, решившись заглянуть,Жизнь стонет раньше, чем родится,И стоном пролагает путь?!

Цинга

Когда от хлябей и болотИ от гнилых торфяниковТлетворный дух в ночи идетВ молочных обликах паров,И ищет в избы он пути,Где человек и желт, и худ,Где сытых вовсе не найти,Где вечно впроголодь живут, —Спешите мимо поскорей,Идите дальше сторонойИ прячьте маленьких детей:Цинга гуляет над землей!«Ах, мама! Глянь-ка из окна...Там кто-то есть, наверно есть!Вон голова его видна,Он ищет щелку, чтоб пролезть!Какой он белый и слепой!..Он шарит пальцами в стене...Он копошится за стеной...Ах, не пускай его ко мне!..»Дитя горит... И сух язык...Нет больше силы кликнуть мать...Безмолвный гость к нему приник,Припал! дает собой дышать!Как будто ластится к нему,Гнетет дитя, раскрыл всего,И, выдыхая гниль и тьму,Себя .он греет об него...Так, говорят, их много мретВ лачугах, маленьких детей, —Там, где живут среди болот,У корелы и лопарей!

На волжской ватаге

Это на Волге, на матушке, было!Солнце за степью в песках заходило.Я перебрался в лодчонке к рыбацкой ватаге,С ромом во фляге, —Думал я, может, придется поднестьВыпить в мою или в ихнюю честь!Белая отмель верст на пять бежала.Тут-то в рогожных заслонах ватага стояла.Сети длиной чуть не в версту на древках торчали,Резко чернея на белом песке, просыхали...Домик с оконцем стоял переносный;Края далекого сосны,Из Ярославля, знать, срубом служили,Смолы сочили...Вижу: хозяин стоит; он сказал:«Ваше степенство, должно быть, случайно попал?Чай, к пароходу, поди, опоздали,Заночевали?»Также сказал, что улов их недуренИ что, хоть месяц был бурен,Все же у нихРыбин большихМного в садке шевелится!Может, хочу убедиться?В ближнем яру там садок пребольшущий стоял.Был поделен он на. клети; я шесть насчитал;Где по длине их, а где поперекСходни лежали из тонких досок.Каждая клеть была рыбой полна...Шумно играла в них рыбья волна!Стукался толстый лосось, и юлила стерлядка;В звучно плескавшей воде, посреди беспорядка,Чопорно, в белых тесьмах, проходила севрюга;«Есть, – говорил мне хозяин, – у нас и белуга!»Сунул он жердь и по дну поводил,Поднял белугу! Нас дождь окатил,Чуть показалась она... Мощным плесом хлестнула,Точно дельфин кувырнулась и ко дну юркнула...Ночь налегла той порой...ОчереднойСети закидывал; прочие кучей сидели;Два котелка на треногах кипели;Яркий огонь по синеющей ночи пылал,Искры метал...Разные, пестрые люди в той куче столпились...Были такие, что ближе к огню протеснились;Были такие, что в мрак уходили, —Точно они свои лица таили!«Что его, – думали, – к нам сюда носит?Ежели вдруг да про пашпорты спросит?Правда, далеки пески! Не впервой уходить!Дернула, видно, нелегкая нас посетить!..»Фляга с ямайским осталася полной при мне:И повернуть-то ее не– пришлось на ремне!Даже и к слову прийти не пришлось никому;Был я не по сердцу волжской ватаге, – видатьпо всему! —Выходцем мира иного,Мало сказать, что чужого...Только отъехавши с версту от стана,Лодкой спугнув по пути пеликана,Он на волнах уносившейся Волги дремал, —Что пеликаны на Волге бывают, того я не знал, —Издали песню я вдруг услыхал хоровую...В звездную ночь, в голубую,Цельною шла, не куплет за куплетом, —Тьму рассекала ночную высоким фальцетомИ, широко размахнув для полета великого крылья,Вдруг ни на чем обрывалась с бессилья...Чудная ночь эту песнь подхватилаИ в отголосках без счета в безбрежную даль проводила...