Полное затмение

Жак дю Пилэ подошел к женщине, внимательно глядя на нее.

– Бернадетта Карлен, вот четыре Евангелия. Положите на них правую руку и поклянитесь говорить правду, как о самой себе, так и о других. Вы клянетесь перед Богом своей душой?

– Клянусь, – произнесла женщина неуверенным тоном.

– Разумеется, вы знаете, что клятвопреступление не только осквернит вашу душу, но и навлечет на вас гнев инквизиторского суда.

– Знаю, сеньор. Моя душа чиста, и Господь может в этом удостовериться.

– Итак, несколько дней назад вы сделали нам странное признание. Запоздалое, но умело составленное.

– Я не умею ни читать, ни писать, сеньор, и поэтому продиктовала свои слова публичному секретарю.

– Хм… Так вот в чем дело. И что же вы нам хотите сообщить?

Жак дю Пилэ начал читать спокойным голосом:

Сеньору инквизитору,

которому поручено расследовать убийство доминиканца Никола Флорена.

Сеньор!

Тайна, которую я храню вот уже два года, становится слишком обременительной, поскольку в городе ходят слухи, что мужчина, граф д’Отон, может быть осужден за убийство сеньора инквизитора Никола Флорена. Он не виновен, и я не могу больше хранить молчание. До сих пор я молчала, чтобы защитить имя моих детей, оградить их от нового бесчестья. Ужасная репутация отца и так легла тяжким бременем на их юные плечи. А мне этот грубиян, вор, бабник и лжец испортил жизнь. Полгода назад Господь призвал его к себе, и я не утверждаю, что это повергло нас в печаль. Он умер также, как и жил: как негодяй. Собутыльник, которому мой муж отказался заплатить карточный долг, пронзил его кинжалом, когда они вместе выходили из притона. Я, сгорая от стыда, клянусь перед Богом, что именно мой муж убил сеньора инквизитора Флорена, горожанина, как он говорил мне. Мой муж встретил его в таверне, и они напились до такой степени, что сеньор инквизитор стал делать ему непристойные предложения. Только через несколько дней мой негодный муж узнал, кто на самом деле стал его жертвой. Обезумев от страха, он решил избавиться от украденных драгоценностей. Ночью он вернулся к дому сеньора Флорена и бросил их в сточную канаву.

Я нисколько не сомневаюсь, что Ваши следователи подтвердят: мой муж пользовался отвратительной репутацией, и они также расскажут Вам о моей репутации.

Это истинная правда. Клянусь перед Богом.

Ваша нижайшая Бернадетта Карлен.

– Вы готовы отказаться от своих слов, мадам?

– Ни в коем случае. Я подтверждаю свои слова и клянусь, что это правда. Невиновный не должен отвечать за преступления моего подлого мужа. Мы и так много выстрадали.

Раздался неприятный писклявый голос брата Робера Анселена:

– Кто и сколько вам заплатил за это ложное свидетельство?

Бернадетта Карлен закрыла глаза, словно от пощечины. Потом она внимательно посмотрела на доминиканца и твердым голосом произнесла:

– Мсье, я, конечно, всего лишь бедная женщина, которая трудится денно и нощно, чтобы прокормить троих детей. Но я никогда не воровала. Да я лучше умру, чем нарушу клятву, данную на Евангелиях.

Она перекрестилась и повернулась в Жаку дю Пилэ, ни на секунду не спускавшему с нее глаз. Что-то в ее поведении вызывало у сеньора инквизитора удивление. Несмотря на поношенную, но безукоризненно чистую одежду, чепец из толстого льняного полотна, пальцы, израненные острыми золотыми нитями, эта женщина держалась с таким естественным достоинством, что ей хотелось верить. В ее пользу говорили и многочисленные свидетельства, собранные в ходе предварительного расследования. А вот свидетельства, касавшиеся ее вечно пьяного грубияна-мужа, не пощадили его. Бернадетта Карлен вела замкнутый образ жизни. Она откладывала работу в сторону только для того, чтобы заняться детьми, которые, по общему мнению, были хорошо воспитанными и умными. Дом она покидала лишь для того, чтобы отправиться на базар или в церковь. Никто никогда не видел, чтобы она сидела в таверне или сплетничала с кумушками. А тот факт, что ей доверяли мотки золотых и серебряных нитей, свидетельствовал о ее безукоризненной честности. Но Жак дю Пилэ, будучи грозным знатоком человеческих душ, был уверен, что она лгала. Знала ли она, что он мог вырвать у нее правду под пыткой? Возможно, ведь она была умной женщиной. Так почему она так рисковала, подвергала себя такой серьезной опасности, от которой многие мужчины, не раздумывая, бросились бы бежать прочь, как от огня? Ради денег, ради своих детей, разумеется. В гробовой тишине зала он прислушивался к ее дыханию, которое она пыталась сделать ровным. Странный народец эти женщины, думал Жак дю Пилэ. Они приходят в ужас при виде мыши, но храбро лгут инквизиторскому суду, чтобы сделать жизнь своих детей лучше. Пилэ выждал еще несколько минут. По сути, эта женщина предлагала ему прекрасное лекарство от всевозрастающего недовольства. Ведь ему действительно не нравилось то, что он вынужден держать в заключении монсеньора д’Отона, твердо зная, что граф невиновен. Будучи ловким политиком, он все равно не смог бы освободить графа, даже несмотря на дополнительное расследование. А вот это свидетельство, данное в присутствии представителей Церкви, было послано ему самим провидением. Неважно, что оно было ложным. И Жак дю Пилэ, всю свою долгую жизнь неустанно преследовавший ложь, вдруг услышал свой голос, говоривший с напускной досадой:

– Братья мои, всей своей душой и всем сердцем я считаю, что мы можем доверять словам этой женщины. Но все же ей придется дать три девятидневных молитвенных обета, чтобы Господь простил ее за столь долгое молчание. Нотариус, извольте записать вынесенный нами приговор. Монсеньор д’Отон свободен. Аньян, немедленно сообщите об этом графу.

Молодой клирик стремглав кинулся к двери, не бросив ни единого взгляда на Бернадетту Карлен, которой несколько дней назад предложил заключить столь выгодную для нее сделку.

Завтра на рассвете он отдаст ей обещанный кошелек. Через год – чтобы не вызвать подозрения – Бернадетта переедет в Шартр. Там она будет жить, не беспокоясь о завтрашнем дне.

Молодому человеку пришла в голову ободряющая мысль: право, убийство чудовища Флорена искупалось сторицей.

Ватиканский дворец, Рим, октябрь 1306 года

– Кто автор этого послания?

– Не знаю, – ответил секретарь, склоняясь еще ниже. – Один из стражников, стоящий у крепостной стены, уточнил, что его передал запыхавшийся всадник, французский гонец. Я подумал, что речь идет не о бесчисленных просителях, которые досаждают вам каждый день. Значит, к лучшему, что отправитель не стал ставить печать на воск и писать свое имя на свитке.

Гонорий Бенедетти отпустил секретаря легким кивком. Он вертел послание в руках, тщетно ища подпись. Его рот скривился от недовольства. Что это? Анонимное письмо. Какая наглость! Тем не менее он решил ознакомиться с содержанием послания. По мере того, как он расшифровывал высокий стремительный почерк, его сердце билось все сильнее. Ему казалось, что в его мозг вонзались острые лезвия. Он был вынужден по несколько раз перечитывать невыносимые слова прежде, чем до него доходил их смысл.

Ваше святейшество!

Мы сочли необходимым сообщить Вам о кончине мадам Од де Нейра, которая, как нам сказали, была Вашим другом. Произошел ужасный несчастный случай. Похоже, мадам де Нейра случайно потревожила улей, а вырвавшийся оттуда рой набросился на нее.

После заупокойной мессы в соборе мадам де Нейра похоронили в Шартре, где она и жила.

Вот и все. И ничто. Бесконечное ничто. Мысли вылетели из головы, в груди перестало биться сердце. От острой как клинок боли камерленго почти лег на стол. Широко открыв рот, он глотал воздух, но все равно задыхался. В его памяти ожило множество ужасных картин, отвлечь его от которых были способны лишь миндалевидные изумрудные глаза. Вдруг его оглушил бесконечный стон. Сначала он даже не понял, что этот стон вырвался из его груди. Ручьем потекли слезы. От них стала мокрой рука, на которую он, словно отчаявшийся ребенок, положил голову. Неужели все, за что он столько лет боролся, действительно не имело никакого смысла? Неужели он с самого начала заблуждался? Неужели Господь послал ему последнее предупреждение?

Бенедикт, которого он любил как брата, даже сильнее, чем своего старшего брата по крови, Бенедикт, умерший у него на руках. Од, лучезарная Од, спасенная им от топора палача в Осере и теперь погибшая по его вине. Он запретил себе представлять это прелестное лицо распухшим от яда. Два человека, которых он искренне любил. Два человека, которые были способны сделать его дни радостными.

Один-одинешенек. Его жизнь превратилась в зловещее кладбище, по которому он бродил в полном одиночестве. Ни один нежный призрак не сопровождал его, блуждавшего среди безымянных, ничего не простивших могил. Такова была цена его проклятия. Он хотел спасти людей от самих себя во имя любви к божественному агнцу. Но вместо этого он уничтожил единственное, что оставалось у него непорочным: свою бесконечную нежность к Бенедикту, свою неизмеримую потребность в Од. Странно. Он, никогда не страдавший корыстолюбием, никогда не интересовавшийся ни деньгами, ни славой, ни даже властью, оказался один в королевстве теней, созданном его собственными руками и крепко запертом на засов. Этот лабиринт ловушек, уловок, гротескных отвратительных масок сегодня вызывал у него стойкое омерзение.

Огромная, бесконечная печаль. Печаль титана, вдруг осознавшего, что власть ускользнула из его рук. Печаль старика, который, оглянувшись назад, понял, что оставил за собой пустыню. Пустыню и ничего другого.

Камерленго выпрямился и вытер лицо обшлагом рукава, пытаясь сдержать рыдания, упрямо вырывавшиеся из груди.

Что прошептал Бенедикт XI перед смертью? «Свет, я вижу Свет. Он заливает меня… До встречи у Господа, мой милый брат». А потом пальцы Папы сильно, словно тиски, сжали руку Гонория. Но вдруг они разжались, оставив камерленго совсем одного в этом мире.

Что Од сказала ему во время их последней встречи, когда он любовался ее улыбкой, всегда приносившей ему спокойствие? «Значит, вы обрекаете нас на несовершенный мир?» И на какое-то мгновение грусть заставила потускнеть лучезарный взгляд изумрудных глаз.

«Ненаглядный агнец, я не могу больше заблуждаться. Признаюсь, моя слепота сравнима лишь с моим упрямством. Я так Тебя люблю. Прости меня, что я разочаровал Тебя, не понял смысла тех знаков, что Ты любезно посылал мне в своем бесконечном великодушии. Но, как ни странно, я и сейчас уверен, что был прав: только порядок, установленный нами, может спасти людей от хаоса. Но я всего лишь насекомое. Мне ведомо лишь прошлое и настоящее. Ты же знаешь будущее. Ты есть будущее. Но будет ли оно озарено Твоей славой, или оно превратится в кровавую баню? Не знаю. Странно, но это больше не имеет значения, поскольку Ты указал мне, что я не принадлежу к числу тех, кто установит будущее. Что касается всего остального, моих кровавых преступлений, в совершении которых я признаю себя виновным, то я с нетерпением жду Твоего приговора и наказания. Заплатить за все. Отделаться от угрызений совести. Заснуть наконец».