Поломанные Константы

– Зачем это? – спросила удивленная и проснувшаяся Катерина.

– Тсс! – Мужчина улыбнулся Наташе и, смяв цветок, кинул его в кипящую воду на огне, распростав над ним руки. Дивный свет разлился по комнате. Словно еще выше стал при этом сын Северной Бабушки, да неожиданно увидела Наташа, как огромные крылья раскрылись у него за спиной, белые, сильные, красивые.

– Вы… вы… вы… Азазелло! – воскликнула Наташа.

Ангел обернулся и, приложив палец к губам, подмигнул Наталье и, вновь отвернувшись, зашептал что-то над отваром.

– Заклятие нынче снимем, – в горницу вошла Северная Бабушка. – Уж и шаги слышу. Скоро трое в дом этот войдут. И Она, Сама…

Аннушка проснулась от неторопливого говора. За столом сидели все те же люди и еще двое новых гостей. Да это же Иван и… Слава.

– Слава, – прошептала она, натягивая на себя халат и делая робкий шаг к мужу.

– Аня… – Слава нахмурился, – ты опять с партией?

Аннушка замерла, но Северная Бабушка незаметно сунула ей в руки отвар со словами «Разлей всем, но не весь, оставь на треть». Аня послушно разлила из большого чайника в кружки сладковатый и пьянящий по запаху напиток. Ели и пили молча. Даже когда был выпит отвар и странное равнодушие разлилось негой по телу, ничего не произошло.

– Здесь и навсегда! – неожиданно произнесла бабушка. – Прощены и награждены!

Все недоуменно обернулись на нее…

– Пойду я, – вдруг сказала Аннушка, – пора нам, Наташа.

– Куда ты? – встрепенулся Слава, Анна удивленно обернулась на мужа, прочитав в его глазах забытую полыхающую любовь и страсть…

– Тебе же деток побольше, – улыбнулась бабушка Наташе. Да быстрей учебу заканчивай и на север возвращайся, домой. Чай жених тебя твой, рождественник, заждался, да ель волшебную сбереги и подарки ее! – ничего не поняла Наташа, но улыбнулась и поблагодарила.

– А ты прощен, – сказала она Ивану, – только награда твоя тяжка – потеряешь ты любовь тех, кто был твоей семьей…

– Неет… – прошептал Иван, – нет!!! – И выскочил в дверь избушки.

– Ну догоняй, значит, – вслед зашептал Азазелло, – коль Бог прощает, может, и Сову уговоришь, коль обычной женщиной спит она.

Двери с шумом раскрылись, и в ослепительных брызгах снега вплыла похорошевшая Марфа.

– Моряна, – прошептала Наташа, Северная Бабушка протянула ей кружку отвара.

– Выпей, внученька, чай, в дом ко мне за столько веков забрела впервые.

Моряна усмехнулась, но не ослушалась, а стала пить из протянутой кружки.

– Даша… – шепот, из-за которого Моряна уронила отвар.

– Ангел мой… – прошептала она.

Огромные крылья заполнили комнату, и Моряна, взяв Ангела за руку, увлекла его на свет из дома, за собой. Долго люди наблюдали, как кружили в воздухе Ангел и Моряна, пока снег не сокрыл их.

– Домой вам пора, – сказала Северная Бабушка, – а то Одетта волнуется уже.

– Марьюшку не нашли еще! – Наташа закусила губу, и на глаза накатились слезы.

– Зачем искать того, кто найтись не хочет? – удивилась бабушка и хлопнула в ладоши.

По лесу тем временем бежал Иван, сквозь сугробы да леса темные странные, волшебством сиреневым полные. Поскользнулся да упал в снег, а когда лицо поднял – глазам не поверил. Дома он, недоуменно на него Кузенька смотрит, да кот Мартын, будто знает что, урчит да щурится.

– Жди теперь, Ванечка, раз уж так вышло, – раздался голос Одетты Юрьевны, – вспомнит тебя и Кузеньку, вернется.

– Когда? – прошептал Иван.

– А сколько бы годочков ни минуло, может, и Кузеньке уж вдвое больше будет!

Весной, когда снега сходили, деревья лучам солнца пройти не давали, летом еще сильнее гнулись над колыбелью, Моряной сотворенною. Осенью разгибались, а зимой снег теплый пропускали, покрывалом новым укутывавший. Так год миновал…

«Уйдет морок, в чужой во След, спала ты семь годов, как век. Свободной стала, я оберегала, чары все уж поснимала… проснись, Судьба идет с Начала… Да будет так!»

«Песня мне чудилась? Странная, красивая. Никак, Моряна ее пела. Уж и домой пора, холодно здесь как. Вон и костер горит. К костру мне надо. Ноги занемели, руки тоже непослушные…»

– Здравствуй, Марья, – зазвенел мелодичный голос. И Марья, широко раскрыв глаза, увидела перед собой Моряну, потеплевшая улыбка, и Ангел невероятной красоты…

– Азазелло, Даша… – прошептала Марья.

– Роза на тебе Борейская, – кивнула Даша, – знать, не простая ты. Вот, возьми.

И Даша протянула желтый отрывок листа с половинчатым текстом и белый лист, новый, чистый.

– Веточку любую возьми, окончание напиши. Отпусти нас.

– Да я же не умею, – растерялась Марья.

– Можешь, раз Сила Борейская тебя слушает. И она лишь малое, что подвластно тебе. Ты попробуй, девочка.

Несмело Марья отломала прутик от приютившего ее дерева и стала писать…

Спешил Алексей, тайгу прочесывал. Уж и домой пора, уж и самолет ждет, а в который раз возвращается в эти места, сам не свой, покой потерял. Уж и понял давно, что сгинула странная девушка, Моряной обмороченная. А душа все звала в глушь таежную, хоть волком вой. Думал – одиночка, а нет, не за золотом столько прошел он и его рабочие. Любовь нашел, да потерял так же. Люди-то работали, а от него, Алексея, толку не было. Видели подчиненные и молчали, понимали, что если хозяин в тайгу в стужу лютую ушел – опять сердце неспокойно. Опять зовет его что-то, а кто против него пойдет, тому добра не видать.

Снег опять пошел, остановился Охотник, прислушался. Словно крылья гигантской птицы захлопали. Да человек на этих крыльях в искрящемся водовороте снежинок опустился. Расписной высокий туесок ему протянул.

– Там отвар, Алексей, – сказал Ангел, – выпей, а остальное отнеси туда, куда сердце поведет. Да только непростую судьбу выбираешь, испытывать тебя будут, а не пройдешь испытания – исчезнут дары великие.

Алексей послушно отпил, удивленно наблюдая, как вновь расправляет крылья Ангел…

– Вот… – Марья протянула Моряне листок, – все что смогла, даже силы кончились…

Рядом опустился на белоснежных крыльях Азазелло, взял листок и, не глядя в него, стал рассказывать глубоким тихим голосом написанное, отчего Марья вновь провалилась в сон.

«…За любовь мы многие платили, Боги, ангелы, простые человеки, как цветы за страсть к сиянью солнца, что в итоге в тех лучах сгорают…

Меч поднял бесстрашный Азазелло, меч поднял, осмелившись любить. Он пошел против устоев Бога, а за то положено платить. Нибелунги на него напали, сотня их, а он средь них один. Горек, страшен в гневе и несчастен, он такой в бою непобедим… Силой Слова Бога был он скован и низвергнут в каменную башню, где томится в сне и забытьи, многие и многие столетья…