Полоса невезения

– Да, - послышалось в трубке.

– Димка, - сказал я.
– Ты дома?

– Конечно, Константин Антонович. Вы же сказали.

– Никому не открывай, никуда не выходи. Я постараюсь за тобой кого-нибудь прислать. Хорошо

– Да, но почему так...

– Ну, - протянул я.
– Так вышло.

– Ладно, - на этот раз в его голосе нет обиды - одно удивление. Кажется, мой рассказ насторожил его и заставил разволноваться.
– У вас все в порядке, Константин Антонович?

– Да, у меня все нормально. Не волнуйся, пожалуйста.

– Хорошо. Тогда до свиданья.

– Пока, - я убрал "мыльницу" в карман.

– Вряд ли за ним кто-то поедет, - не вставая из-за компьютера сказал Маус.
– В здании одна охрана. Даже техники все куда-то подевались. Райком закрыт, все ушли на фронт!

Надо же! Я думал, его поколение уже и слов таких не знает...

4.

Я совершенно не понимал, зачем мне идти туда, в пыльную пустоту - и тем не менее шел, поднимался по серым выщербленным ступеням. Усталости не было, хотя счет ступеням наверняка перевалил бы за тысячу, если бы я и в самом деле вздумал их считать.

И справа, и слева тянулись бетонные стены - неокрашенные, в трещинах и выбоинах, словно по ним долго и сладострастно лупили из пулемета. Но если правая стена была монолитной, то в левой изредка встречались темные ниши. В моем фонарике, похоже, разрядились батарейки, он светил тускло и скучно. Наверное, скоро мне придется идти наощупь. Туда, на самый верх, в ту самую жуть, которую я боялся назвать по имени, хотя и догадывался, что она такое.

Стояла тишина, но не та, какая означает всего лишь отсутствие звуков. В этой тишине угадывалось некое присутствие. И когда впереди, из ближайшей ниши, раздался всхлип, я даже не удивился.

Там, в метровом углублении, стоял мальчик лет десяти-одиннадцати, в лазоревой майке и застиранных шортах. На бледном лице россыпью разлетелись веснушки, а тонкие словно карандаш пальцы сжимали нечто, сперва показавшееся мне короткой дубинкой. Но при ближайшем рассмотрении это оказалась деревянная флейта.

Выходит, Коридор Прощения превратился в Лестницу? И значит, мне туда, в Нижние Тональности?

Сейчас я принял это спокойно. В нижние так в нижние. Какая теперь разница, если нет больше ни Юрика, ни Димки, если ревущее желто-рыжее пламя сожрало странного мальчика Костю?

– Стоишь?
– попросту, словно давнего знакомого, спросил я мальчишку. Страха не было - лишь печаль и холод.

– Ага, - тихо, глядя себе под ноги, отозвался тот.

– А зачем? Ты не можешь уйти? Или не хочешь?

Мальчик поднял на меня глаза.

– Очень хочу. Но отпустить меня может только Флейтист. Только сюда не дойдет, не сумеет... это же внутри, а он ее знает только снаружи...

Я ничего не понял.

– Ты можешь объяснить нормально? Кто такая "она"? Кто тебя сюда поставил и зачем? При чем тут Флейтист?

– Слишком много вопросов, - как-то очень не по-детски усмехнулся мальчишка.
– Но тебе и в самом деле нужны ответы? Ты не боишься, что они тебя раздавят?

– Все равно хуже уже не будет, - махнул я рукой с фонарем, и метнулись по стене огромные зверовидные тени.
– Я и так слишком далеко зашел.

– Это верно, - кивнул мальчик.
– Но все равно тебе с ней не справиться - она ведь выросла не из твоего сердца. И нет у тебя над ней власти.

– Опять загадки? Да кто такая "она"?

– Ты и сам знаешь ответ, только боишься признаться самому себе, вздохнул мальчишка.
– Струна. Это Струна.

– Так что же, - задохнулся я, - ты хочешь сказать, что мы с тобой внутри Струны?

– Вот, ты ведь всё понимаешь, - кивнул он.
– Все вы думаете, что она исполнена тайн, а на самом деле она пустая и темная. И нет в ней ни добра, ни зла - вы сами это придумали. И сила ее - вовсе не ее сила.

– Тогда ответь: зачем я здесь?

– Думаешь, я знаю?
– мальчишка понуро опустил взгляд.
– Этого никто не знает, даже она. Только ты сам.

Мне сразу стало холодно, как и в ту ночь, на Лунном поле.

– Хорошо, а что я могу сделать для тебя? Как тебя освободить? Привести сюда Флейтиста?

– Я же говорю, - вздохнул мальчик, - ему сюда дороги нет. Но уже скоро... Ты, наверное, сможешь, - он одарил меня скептическим взглядом. Если успеешь. И если тебе помогут.

Я опять ничего не понял, но почувствовал - это уже неважно. Не для понимания я сюда пришел... или был приведен... для чего-то другого.

– Вот, - мальчишка протянул мне флейту.
– Возьми и сыграй, пожалуйста.

– Да ты чего!
– опешил я.
– Сроду на флейте не играл, не умею совершенно. Понятия не имею, как это делается.

– Нет, ты должен сыграть, - упрямо повторил он.
– Ты не поймешь, поэтому просто поверь: это очень важно. Без этого ничего не получится.

Можно ли отказать страдающему ребенку?

– Ладно, - неожиданно для самого себя я взъерошил ему волосы и принял из мальчишеских рук флейту. Едва ли не с локоть длиной, из темно-коричневой древесины, отполированная до зеркальной гладкости... Ну не умею я на ней играть. Куда дуть-то? Вот в эту дырочку? А эти отверстия перебирать пальцами?

Я набрал столько воздуху, сколько смог - и резко дунул. Так в полузабытом детстве мы стреляли жеваной промокашкой из трубочек. Лучше всего годились полые стебли лопуха...

Звук пришел сразу - точно весь окружающий воздух был полон им и ждал лишь команды, чтобы из тайного стать явным. Так от одной маленькой искры вспыхивает рассыпанный порох, так от одного слова срывается горная лавина.

Описать этот звук было попросту нельзя - он отличался от всей слышанной ранее музыки как настоящий "боинг" от пластмассовой модельки. Звук вобрал в себя все, растворил и стены, и ступени, и нас с мальчишкой. Он был всем, а мы были в нем.

И точно судорога поразила пыльное пространство, оно разорвалось по всем своим бесчисленным измерениям, осыпалось само в себя. И последнее, что я запомнил прежде чем меня засосало в черную воронку - это глаза мальчишки. Чего в них было больше, ужаса или радости, я так и не понял. Да и не в понимании дело - меня позвали сюда для другого. И теперь, падая в пустоту, я знал, для чего.

Все в мире повторяется. И хотя в одну реку не войти дважды, но в очень похожую - запросто. Вновь начинался день, и вновь я обнаружил себя на диване. Разница лишь в том, что этот не в пример удобнее. Здешний диван вполне мог бы служить двуспальной кроватью. А то и трехспальной.