Половина желтого солнца

— Это Элис, — объяснила тетушка Оджи. — Она приехала, когда взяли Энугу. Вначале вообще ни с кем не разговаривала, а теперь хотя бы здоровается. Она живет в комнате одна. Никогда не выходит во двор и никогда не стряпает. Никто не знает, что она ест. Когда мы в прошлый раз прочесывали буш, она с нами не пошла — это, мол, ниже ее достоинства. Все соседи искали, не прячутся ли в буше вандалы, а она носа не высунула из дома. Кое-кто из соседок даже грозился заявить на нее ополченцам.

Музыка все лилась из окна — наверное, Бетховен, но Оланна не была уверена. Оденигбо узнал бы. Потом зазвучало что-то быстрое, яростно-настойчивое, набиравшее высоту, — и вдруг музыка оборвалась. Вышла Элис. Хрупкая, миниатюрная. Оланна при взгляде на нее почувствовала себя неуклюжим переростком. В светлой, почти прозрачной коже и тонких пальчиках Элис было что-то детское.

— Добрый вечер, — поздоровалась Оланна. — Меня зовут Оланна. Мы ваши новые соседи.

— Добро пожаловать. Я видела вашу дочку. — Рукопожатие Элис оказалось вялым, словно она берегла себя, не позволяла себе резких движений.

— Вы чудесно играете.

— Что вы, я слабо играю. — Элис покачала головой. — Откуда вы?

— Из Университета Нсукки. А вы?

Элис помедлила с ответом.

— Из Энугу.

— У нас там были друзья. Есть у вас знакомые в Нигерийской школе искусств?

— Ой, туалет свободен!

Элис развернулась и торопливо ушла, удивив Оланну своим бегством. Затем она снова скрылась у себя в комнате, и оттуда послышалась музыка, медленная, протяжная.

Оланна часто думала об Элис, о ее хрупком изяществе, о небывалой мощи ее игры. Когда она, собрав во дворе Малышку, Аданну и других ребятишек, читала им вслух, то надеялась, что выйдет Элис и присоединится к ней. Но Элис почти не покидала своей комнаты, выходила только в туалет, а на стук Оланны не отзывалась.

Однажды они встретились на рынке. Едва рассвело, и Оланна блуждала в лесной прохладе, обходя толстые корни. Она долго торговалась за маниоку с розовой кожицей — когда-то Оланна считала ее ядовитой, до того ярко-розовыми были клубни, но миссис Муокелу заверила, что их можно есть. В кронах деревьев кричали птицы. Оланна остановилась у прилавка с обветренными, сероватыми кусочками сырой курятины, мечтая схватить их и броситься наутек. Если купить курицу, больше ни на что денег не останется, и Оланна купила четыре улитки среднего размера. Улитки помельче, в витых раковинах, лежавшие горками в корзинах, стоили дешевле, но Оланна не могла представить, что их едят, она всегда воспринимала их как игрушки для деревенской детворы. Перед самым уходом Оланна заметила Элис.

— Здравствуйте, Элис.

— Доброе утро, — отозвалась та.

Оланна хотела было обнять ее по-соседски, но Элис чопорно протянула руку.

— Нигде не могу найти соли, нет ее и в помине, — пожаловалась Элис. — А у тех, кто втянул нас в эту войну, соли хоть отбавляй.

Оланна удивилась ее наивности: разумеется, соли здесь не найдешь. В шерстяном платье с поясом Элис выглядела изящной, подтянутой — такому платью место в витрине лондонского магазина. Посмотреть со стороны — и не скажешь, что это биафрийка, пришедшая на рассвете на лесной рынок.

— Говорят, нигерийцы без остановки бомбят Ули и вот уже неделю ни один самолет с продуктами не может сесть, — сказала Элис.

— Да, я слышала, — отозвалась Оланна. — Вы уже домой?

Элис устремила пристальный взгляд в сторону, в густую лесную чащу.

— Попозже.

— Я могу подождать, пойдем вместе.

— Это ни к чему. До скорого!

Элис повернулась и пошла в сторону прилавков грациозной, но манерной походкой, словно ее ввели в заблуждение, что так ходят настоящие леди. Оланна постояла, глядя ей вслед и гадая, что скрывается за ее внешностью. По дороге домой она завернула в центр помощи, посмотреть, не привезли ли продуктов, — вдруг какому-нибудь самолету все-таки удалось приземлиться? Двор был пуст. Драный плакат на стене здания за запертыми воротами когда-то гласил: «ВСЦ, Всемирный Совет Церквей». Теперь надпись была жирно перечеркнута углем, а ниже нацарапано: «ВСЦ, Все Съела Церковь».

Подходя к молотилке, Оланна увидела, как из дома у дороги выбежала женщина вдогонку за двумя солдатами, тащившими под руки рослого паренька. «Возьмите лучше меня! — кричала женщина. — Берите! Мало вам одного Абучи?»

Оланна отступила в сторону, а дома пришла в ярость, застав Угву у ворот за беседой со стариками-соседями.

— Поди-ка сюда. Ты что, спятил? Я же просила тебя не выходить!

Угву взял у нее из рук корзину и промямлил:

— Простите, мэм.

— Где Малышка?

— В комнате Аданны.

— Дай мне ключ.

— Хозяин дома, мэм.

Оденигбо никогда не возвращался с работы так рано. Он сидел на кровати сгорбившись, неподвижно, только плечи поднимались и опускались.

— Что случилось? — Оланна бросилась к нему.

— Я слишком мало делал для мамы, — выдохнул он и зарыдал в голос. Каждый всхлип напоминал Оланне Малышку; Оденигбо плакал, как его дочь.

— Ничего, — прошептала Оланна. Она тоже жалела, что не очень-то старалась поладить с его матерью, избрала легкий путь обиды и отчуждения. Жаль, что уже ничего не исправишь.

— Мы никогда по-настоящему не помним о смерти. Мы жили бы совсем иначе, если б помнили, что все умрем. Все мы умрем.

Оланна крепче прижала его к себе.

— Я подумываю об армии, нкем, — продолжал Оденигбо. — Пожалуй, мне надо вступить в новую бригаду Его Превосходительства.

Оланна долго не отвечала, борясь с желанием вцепиться ему в бороду, выдрать клок с мясом.

— Если уж ты решил покончить с собой, Оденигбо, найди лучше веревку покрепче и дерево потолще.

Не глядя на него, Оланна встала и включила погромче радио, наполнив комнату звуками песни «Биттлз».

— Надо построить бункер, — сказал Оденигбо и пошел к дверям. — Здесь необходим бункер.

Его пустые, стеклянные глаза, поникшие плечи тревожили Оланну, но если он рвется что-то сделать, пусть лучше строит бункер, чем уходит в армию.

У ворот дома Оденигбо что-то обсуждал с дядюшкой Оджи и еще несколькими мужчинами.

— Видите банановые заросли? — спрашивал дядюшка Оджи. — Все бомбежки мы в них пережидали — и ничего. Не нужен нам бункер. В банановой роще ни пули, ни бомбы не страшны.

Взгляд Оденигбо был холоден, как и его ответ:

— Что может дезертир смыслить в бункерах?

Оденигбо принялся вместе с Угву размечать площадку за домом и рыть яму. Вскоре подоспела на помощь молодежь, а к закату взялись за работу и старики, в их числе и дядюшка Оджи. Оланна следила за их работой, гадая про себя, что думают они об Оденигбо. Все вокруг смеялись и отпускали шуточки, кроме него. Он говорил только о деле. Его потная майка прилипла к телу, и Оланна впервые заметила, как он исхудал.