Полтава

Вечерело. Король долго шагал внутри шатра, переставлял на столике безделушки. И вдруг понял, что стоит всё-таки убедиться, правильно он думает, нет ли... Он сегодня, сейчас станет на видном месте перед московитскими солдатами, пусть стреляют! Если кому-то иному суждено быть Львом Севера, то... Солдат стреляет, а пули носит Бог! Лучше умереть, чем отступить... Он не проиграл ни одной битвы... Если не убьют — не отрёкся Бог. Именно его избрала судьба на роль победителя.

Только нужно было, чтобы кто-нибудь из генералов увидел славную смерть или ощутил всё величие короля. На такую роль не годились ни Лагеркрон, ни Спааре, ни Реншильд. Из генералов можно было взять с собою Левенгаупта. Если убьют — поверят только словам Левенгаупта, поскольку он не станет напрасно хвалить великого полководца: король открыто и долго подчёркивал своё неуважение к этому военачальнику после Лесной. Но Левенгаупт не станет и врать — в том не может быть сомнения.

Правда, король и прежде никогда не прятался от пуль да ядер, но завтра — день его рождения. Завтра исполнится двадцать семь лет. В такие дни человек на особой заметке у своей судьбы.

Он разбудил разомлевшего от жары Левенгаупта и предложил ему удостовериться, действительно ли московиты собираются переходить речку Ворсклу. Генерал, опуская маленькие глазки на припухшем ото сна и без того огромном и будто бы даже отёкшем лице, не выразил восхищения, не показал удивления, а быстро оказался в седле. Они молча ехали берегом речки. Полтаву проглотили сумерки. На горе сверкнули огоньки монастыря, где теперь сидели московиты. Оттуда долетала протяжная песня. Похожее пение слышалось и на противоположном берегу. А ещё где-то там громко и заливисто лаяла псина, пылало много костров. Король и генерал остановились над водою. Отряд драбантов — на расстоянии. С московитского берега, от ближайшего костра, засвистели пули. Конь под Левенгауптом стал нервно бить копытом землю, бросая песок на королевского жеребца и на самого короля. Генерал не мог его успокоить, но не мог и терпеть проявлений неуважения к монарху пусть даже и от животного — немного отъехал. У короля же под свист пуль начала униматься тревога. Он спокойно ездил в сумерках. Внизу, под серыми во тьме копытами, белели пески. Королевский конь сохранил спокойствие. Можно было видеть, как на противоположном берегу шевелятся возле костров люди, как возле них раз за разом появляются короткие вспышки, и король уже мысленно издевался над царскими солдатами, которые не знают, в кого целятся, иначе делали бы это тщательней, их много, они действительно будто бы готовы переправляться через речку: там сереют на воде паромы, а на песке чернеют челны.

Генерал позади вдруг вскрикнул. Что-то тяжело упало на песок. Король не оглянулся. По-другому и быть не могло. Столько пуль, пролетая, могут миновать лишь человека, которому не суждено умереть.

Но генерал остался жив. Под ним убили коня. Животное скатилось с высокого берега, пропахав телом широкую и глубокую траншею.

— Ваше величество! — бежал по песку Левенгаупт, держа в руках тёмную шляпу. — Едем! Всё понятно! Убиты три драбанта. Сохрани Бог... Как без вас армия?

«Убьют? — мысленно завершил король. — Зачем тогда армия? Нужно до конца положиться на Всевышнего...»

Король не отвечал генералу, лишь крикнул уцелевшим охранникам подвести генералу другого коня, а сам начал спускаться ещё ниже, к краю переливающейся блеском при звёздах воды, раздумывая, как подать московитским солдатам знак, что перед ними сидит на коне король!

Генерала не было слышно, не было слышно и драбантов. Никто не приближался к королю. Пули пролетали уже плотнее — над головой, возле ушей. Он направил жеребца наверх, по песку, и хотя не подгонял, но уже верил, что никакая пуля не заденет шведского властителя, что он сейчас же поедет к Терезе, да, да, а на рассвете возвратится и сразу же прикажет штурмовать Полтаву. Её нужно взять. А царь пускай переправляет войска!

И в это мгновение огонь ожёг королю пятку. Он еле сдержал в себе животный крик, но сразу, хотя и понял, что это пуля пробила пятку и застряла в пальцах, поскольку их распирала невероятной силы боль, король заставил себя забыть о боли: он будет Львом Севера! А пуля в пятку — это просто знак, что за ним внимательно следит Бог!

2

Небольшой двор возле панского домика в селе Крутой Берег не вмещал карет и колясок. Их ставили вдоль извилистой улицы, сбегающей к оврагу.

Царь приказал генералам расположиться в яблоневом саду. Он быстро спустился с крыльца, и все, поднявшись, притихли, дивясь, что его тяжёлые ботфорты так тихо ступают по садовой земле. Царь открыто радовался, что крепость приковывает к себе силы врага, давая возможность стягивать к Крутому Берегу артиллерию и пехоту, которые прибывают из глубинных городов государства, но одновременно высказал и свои опасения: от заразы очень поредели все полки.

— Как удержать город? Что делать дальше?

Вопрос ставился ребром. Головкин, Шафиров, даже кабинет-секретарь Макаров, тулившийся в стороне, под яблоней, и что-то старательно записывавший в большую книгу, — все они чувствовали себя сейчас несколько спокойней, пока решалось воинское, а не гражданское дело, а уж военные люди сидели напряжённо, кроме разве гетмана Скоропадского, войска которого имеют задание от князя Меншикова не пускать шведов к Днепру, а потому и стоят они подальше от Полтавы.

Генералы увяли под пристальным взглядом, стремясь не попадать под солнечные лучи, прятались в тень. Когда же царь приказал высказываться — в генеральских речах сразу закипели не очень скрытые укоры: противник под самым носом штурмует нашу крепость, достаточно выйти из сада — её видать... Генералы избегали смотреть в царские глаза, даже сам Данилыч. Почёсывая длинный нос, одним пальцем поднимая парик, чтобы в щель проникал ветер, Меншиков украдкой посматривал в пространство между яблонями, где поблескивает Ворскла. А уж Шереметев — надутый, как сыч, и парик съехал почти что на брови. В летнюю жару, за эти два месяца, пока царь его не видел, Шереметев похудел, и в похудевшем теле появилась решительность. Что же, много чему научился Шереметев, действуя с войском в королевском тылу.

Царь, вышагивая, слушал внимательно. Собственно, у него за несколько предыдущих дней созрел план. Остановившись, чтобы видеть всех, царь приказал переправлять полки за Ворсклу. Он тыкал трубкой в генеральские груди, каждому поручал, что делать, и все записывали, не удивляясь, что он лично даёт конкретные указания, хотя прежде это делал обычно Шереметев, или Алларт, или Меншиков, командиры дивизий, а он раздавал указания разве что им — нет, теперь все понимали важность момента. Первым получил задание кавалерист Ренне, потом генерал Алларт, потом Шереметев. Данилыч, когда настала его очередь, вскочил с места, засмеялся, посмотрел царю прямо в глаза.

Шереметев тоже дёрнулся, чуть ли не вырвался вперёд, уже держа парик в руке и не побаиваясь царского гнева, — так торопился дать войскам приказы, за ним Алларт, Репнин, которому за добрую службу снова возвращён генеральский чин, — побежали все, будто молодые парни. Лишь гетман Скоропадский глядел на пуговицы царского кафтана, утирая лысую голову вышитым платком, подарком Насти Марковны.

— Вам, господин гетман, — начал царь, и гетман осмелился посмотреть ему в глаза, — нужно подводить казацкие полки к селу Жуки!

— Славно! — радостно кивнул Скоропадский, опасавшийся перед тем, наверно, как бы не пришлось ему издали смотреть на подвиги других, — что бы сказала тогда Настя Марковна, она же при войске! — и заспешил к своей карете.

Первыми перешли Ворсклу полки генерала Ренне. Возле села Петриковка, вёрстах в десяти к северу от Полтавы, они насыпали на высоком берегу редут и тем подготовили позиции для главных сил. Правда, в наступление на них пошёл фельдмаршал Реншильд, имея намерение столкнуть смельчаков в реку, но к вечеру фельдмаршал неожиданно отвёл войска к селу Жуки — гуда со стороны Днепра уже подходили казаки Скоропадского, — возможно, фельдмаршал намеревался помешать им приблизиться к русским главным силам? Это казалось резонным, но царь заподозрил, что шведы приготовили сюрприз. Царь решил оглядеть переправу на Ворскле, куда уже подтягивалась дивизия Алларта.

Смеркалось, когда в сопровождении Данилыча и небольшого эскорта драгун царь приблизился к мельнице, где остановился Алларт. Данилыч был возбуждён мыслями о будущей баталии на высоком противоположном берегу.

— Господин полковник! Твою цидулку перебросили! У меня такой артиллерист... Не артиллерист — дамский цирюльник!

Царь молчал. Возле мельницы было пусто, все толпились на переправе. Алларт одиноко сидел в низком сыром помещении, примостясь на куче наполненных зерном мешков. На тёмном столе колыхалось пламя сальной свечи, выгнутой, будто сабля. В высоком бокале искрилось красноватое вино. Вместительные ботфорты, как две собаки, лежали на деревянном полу, и генерал не успел их напялить на свои толстые волосатые ноги, стоял перед царём в белых шерстяных носках, лишь кратко отрапортовал, что всё делается так, как и предвиделось. Полки начали переправляться. В авангарде — опытные офицеры. Видя спокойствие царя, генерал рассказал, что король ранен в ногу, известно точно. Позавчера вечером на чужом берегу вертелись какие-то всадники, наши солдаты стреляли — известно точно.