Полтавское сражение. И грянул бой

— Встретим, — пренебрежительно бросил Яковлев. — Нас втрое больше, так что приветим дорогих гостюшек от всей души и попотчуем на славу — мало не покажется.

— Хотелось, чтобы случилось так. Да только и гости к тебе не с пустыми руками поспешают, отдарят тоже от всей души. А казачья душа ух какая широкая, — ухмыльнулся Кандыба. — Кстати, гостюшки не желают заставлять нас долго ждать себя. Слышишь?

В Сечи звонко пропела труба, и из-за стены дальнего куреня выплыла морская чайка, выглядевшая в сравнении с речными лодками грузной, неповоротливой. На ее носу, гордо подбоченясь, стоял казак с обнаженной саблей над головой: голый по пояс, с закатанными до коленей шароварами, босой, с заброшенным за ухо оселедцем.

Казачья труба пропела снова, и запорожцы прямо с крыш куреней принялись прыгать в лодки, разбирать весла, отталкиваться ими от стен. Направляясь к Днепру, чайка проплывала мимо них, и казак на носу, потрясая саблей, что-то кричал, а сечевики, вставая с лавок, приветствовали его криком и размахиванием рук.

— Любо! — донеслись до Яковлева их приглушенные расстоянием возгласы.

Чайка достигла днепровской волны, взяла курс наперерез русской флотилии. За ней, на ходу разбиваясь на три группы, растекались во всю ширину реки лодки. Лоснились от пота спины гребцов, ритмично поднимались и опускались весла, у фальконетов [91] на носу лодок примостилось на корточках по казаку с зажженным фитилем в руке. Чайка с одной группой лодок держали направление на русское флагманское судно, две другие группы охватывали первую линию флотилии с флангов.

91

Фальконет — название артиллерийского орудия калибра 45-100 мм (итал. falconetto)

Русская флотилия и запорожские лодки быстро сближались, и Яковлев в подзорную трубу смог хорошо рассмотреть казачьего главаря на носу чайки. Молодой, широкоплечий, скуластый, с длинными усами — ничего примечательного, обычный казак, на каких полковник вдоволь нагляделся в Лифляндии, Польше и уже здесь, в Малороссии.

— Кошевой Богуш? Неужто сам предводительствует бунтовщиками? — полюбопытствовал он у Кандыбы.

— Нет, это не Яким, — ответил тот. — Однако от этого нам не легче. Казачину, что атаманствует над лодочным отрядом, я то же добре знаю — два или три раза ходил с ним в морские походы на Туретчину. Это сотник Дмитро Недоля из Ирклиевского куреня. Чертяка, а не хлопец, ни умом, ни храбростью его Господь не обделил.

— Ничего полковник Урн укоротит хвост твоему чертяке, — пообещал Яковлев.

— Дай Бог, дай Бог, — ухмыльнулся в усы Кандыба.

Русская флотилия первой открыла пушечный огонь. Однако канониры, не имеющие опыта стрельбы с раскачивавшихся на волнах палуб, не могли наводить орудия точно в цель, и результаты их пальбы были плачевными. Правда, русские ядра и бомбы падали так густо, что две лодки получили случайные попадания и затонули, а очутившиеся в воде казаки были подобраны другими лодками. Запорожцы не отвечали на неприятельскую стрельбу ни единым выстрелом ни из мушкетов, ни из фальконетов.

Чайка с атаманом на носу стремительно приближалась к флагману русской флотилии, заходя к его левому борту, лодки, рассредоточившись в стайки по три-четыре суденышка, атаковали остальные суда первой линии флотилии, предварительно стеганув по их палубам снопами картечи из фальконетов.

Чайка ловко увернулась от русского судна, пытавшегося преградить ей дорогу к своему флагману, оказалась почти борт о борт с ним. Атаман что-то скомандовал, и большинство казаков перестали грести, а оставшиеся на веслах лишь удерживали чайку рядом с русским флагманом, не отставая и не опережая его.

— У Недоли три десятка сабель, а у полковника Урна шестьдесят штыков, — сказал Яковлев. — Сейчас он покажет бунтовщикам кузькину мать.

— Казацкие сабли пойдут в дело после мушкетов и пистолетов, — ответил Кандыба. — А для боя на воде каждый сечевик имеет, помимо всегдашних при себе четырех пистолетов, два мушкета, причем огонь из них ведут лучшие стрелки, а другие их перезаряжают и подают им. Скажу честно, мне не очень хотелось бы оказаться на месте полковника Урна и его солдат.

Борт чайки был всего на два-три локтя ниже вражеского, расстояние между ними не превышало шести-семи шагов, и лучших условий для абордажа нельзя было представить. Атаман взмахнул саблей, и у противоположного русскому флагману борта чайки поднялся в полный рост десяток казаков с мушкетами у плеча. Казачий залп — и несколько спешивших к чайке солдат рухнули на палубу, а стрелки, бросив разряженные мушкеты под ноги, схватили с лавок новые. Прозвучал второй залп, третий, четвертый — казачьи пули поражали на вражеском судне всех, кто пытался появиться из-за укрытия или произвести ответный прицельный выстрел.

Атаман снова взмахнул саблей, и на чужой борт легла абордажная лестница с острыми крючьями на конце, а стрелки участили огонь, пустив в ход и пистолеты.

— Слава! — и атаман — сабля в зубах и по пистолету в каждой руке — первым ринулся по абордажной лестнице на палубу флагмана и спрыгнул на нее.

— Слава! — и вслед за ним на палубу посыпались другие сечевики, в том числе прекратившие вести огонь стрелки.

Не опасаясь больше пуль, навстречу им спешили русские солдаты со штыками наперевес, впереди них были полковник Урн с двумя офицерами. Выставив шпагу, полковник бросился на атамана, и тот принял вызов, а солдаты и казаки расступились в стороны, давая им место для поединка.

Сабля и шпага сперва схлестнулись в воздухе, затем сабля отвела вбок направленный в грудь ее хозяина колющей удар, после этого шпага приняла на себя сабельный клинок, остановив его у шеи своего владельца. Полковник по праву слыл опытным фехтовальщиком, его шпага была длиннее сабли, однако атаман был не менее искусен во владении холодным оружием, а то, что он был бос, позволяло ему чувствовать себя свободнее и увереннее противника в тяжелых, скользивших по мокрой, раскачивавшейся палубе ботфортах.

Уклоняясь от очередного вражеского удара, Урн слишком резко качнул корпус вправо, его ноги разъехались в небольшой лужице. Пытаясь сохранить равновесие, он потерял всего какой-то миг, но этого оказалось достаточно, чтобы атаман, перебросив саблю в левую руку, коротким прямым ударом пронзил его руку выше локтевого сгиба. Полковник едва успел перехватить эфес другой рукой, как сабля с силой опустилась ему на плечо, и атаман с «потягом» рванул ее на себя, разваливая врага до пояса надвое.

— Слава! — и казаки ринулись в рукопашный бой.

Выругавшись, Яковлев опустил подзорную трубу, раздраженный, какое-то время не наблюдал за продолжавшимся на Днепре сражением. Когда он вновь приложил трубу к глазам, его взору предстала удручающая картина. На реке горели несколько русских судов, три из них, объятые вовсю пламенем и, видимо, покинутые людьми, плыли по течению, на остальных команды и солдаты боролись с огнем и вылавливали из воды товарищей. Запорожские лодки, выстроившись по-прежнему тремя отрядами, прикрывали вход в Сечь, возглавляла их чайка, на носу которой все так же возвышался атаман Недоля.

— Одиннадцать, — прозвучал голос Кандыбы.

— Что значит «одиннадцать»? — не понял Яковлев.

— Потеряны одиннадцать судов, — пояснил Кандыба. — Почти вся первая линия.

— Почти, да не вся, — возразил Яковлев. — На всю у бунтовщиков силенок не хватило. Наскочили, куснули, по своему разбойничьему обыкновению, и убрались восвояси, покуда жареным не запахло. Их любимая повадка.

— Нет, силенок у них хватило бы и четверку уцелевших судов добить, и второй нашей линии добрую трепку устроить, — сказал Кандыба. — Только зачем это Богушу? На реке пролилась не только наша кровь, но и его казаков, а ему это ни к чему. Нас вшестеро больше, и даже плати мы пятью своими трупами за один запорожский, победа все равно окажется на нашей стороне. Богушу нужно иное — выиграть время, чтобы к нему на подмогу успела подойти орда, и, самое меньшее, сутки он сейчас выиграл. Если, конечно, господин полковник, ты не прикажешь второй линии и резерву продолжить атаку до ее победного завершения.