Полтора кролика (сборник)

– У меня много. Лучше я вам дам другой. Могу дать подборку целую. Больших, маленьких…

– Это потом. Для начала мы хотим напечатать именно этот.

– Да вот же у меня есть, – он достал из портфеля. – Тут несколько. Я взял. Посмотрите… Здесь хорошие. Все неопубликованное…

Максим, не глядя, сложил хорошие пополам и засунул проворно к себе в рюкзачок, лишь бы не спорить.

– Слушайте, этот устарел! – воскликнул Валентин Юрьевич. – Я уже не помню, что там у меня было, но боюсь, он сегодня будет выглядеть глупым, наивным… И я уже совсем другой. А это довольно личный рассказ.

– Себя стесняетесь, – произнесла Марина с упреком.

– Ничего не стесняюсь!

– Наив, конечно, присутствует, – сказал Максим. – Но кроме наива, там есть еще жесткость. И это сочетание наива и жесткости придает вашему тексту удивительную парадоксальность.

Марина сказала:

– Неужели вы думаете, «Бельведер» будет печатать случайную прозу? Перестаньте! Отличный рассказ!

– Да? – растерялся Валентин Юрьевич. – Вам понравился? Вот бы никогда не подумал, что подобное понравится молодым…

– Даже если оставить в стороне художественные достоинства, этот рассказ интересен как исторический документ, – сказал Максим. – Как пример непосредственной, очень эмоциональной реакции на крайне нестандартную ситуацию… Суть даже не в том, как было на самом деле, суть в неподдельной искренности, в неподражаемой интонации высказывания… Говорю вам вовсе не для того, чтобы сделать комплимент.

– Теперь так не пишут, – заключила Марина.

– Да что мы спорим, Валентин Юрьевич! Всего три страницы каких-то! Закончим формальности. Ставьте закорючку! И дело с концом.

Валентин Юрьевич поправил очки на носу.

– Вы приехали специально… заключить со мной договор?

– Вас это удивляет?

– Признаться, да.

– Уезжаем ночным поездом. Еще по городу хотим побродить. С вами, конечно, приятно беседовать, но… – он посмотрел на часы.

– Да мне-то что. Дело прошлое. Под вашу ответственность.

Демехин подписал договор.

– Я заметил, – сказал Максим, допивая кофе, – чем старше писатель, чем больше у него, так сказать, жизненный опыт, тем скорее он подпишет, не глядя. Ваше поколение ну очень доверчивое.

– Но вы не бойтесь, тут без подвоха, – сказала Марина. – А почему вы о гонораре не спрашиваете?

– Гонорар! – Валентин Юрьевич, словно вспомнил забытое слово.

– Здесь, – накладной фиолетовый ноготь Марины уверенно указал на соответствующую строку в договоре.

– О! – оценил Валентин Юрьевич, как его уважают.

– Вы все-таки рассказ перечитайте, – сказала Марина. – А то совсем себя уважать не хотите. Перечитайте – вдруг понравится.

– Вы читайте, а мы пойдем. Это ваш экземпляр.

– Рады были познакомиться. Спасибо за «Незримый луч». Успехов, здоровья.

Попрощались. Марина и Максим, прежде чем уйти, оба, не сговариваясь, посмотрели на худощавого субъекта за соседним столиком, но Валентин Юрьевич на этот раз не стал оборачиваться. Плевать.

Они ушли, а он, протерев стекла очков носовым платком, приступил к чтению своего давнишнего произведения.

Литературный вечер

Рассказ

Рифма к слову «человек», атмосферный осадок, белые мухи, просто снег. Просто, говорю, снег. Хлопья. Хлопнула дверь за спиной. Поднимаясь по лестнице, стряхиваю с воротника и шапки. Притоптывая ногами – с ботинок.

– Поздновато, голубчик. Уже все кончается, – хозяйка пустила меня в прихожую. – Давайте, давайте скорее, – кивнув на кучу шуб и дубленок, она поспешила в ту комнату.

Дверь в ту комнату была приоткрыта. Из той комнаты раздавался нечленораздельный бубнеж. Я торопливо разделся.

Однако еще минуту я топтался около вешалки, не зная, как пристроить тулуп – раз пять поднимал его с пола.

Наконец я прицепил тулуп к ручке холодильника и вошел в комнату.

Тех, кто посмотрел на меня, я приветствовал мимикой лица, обычной для таких ситуаций. Никто не ответил. Они слушали.

Я заметил: в их глазах отражались разные чувства – растерянность, брезгливость, испуг. Быть может, восторг у кого-нибудь, я не знаю. Я не рассматривал никого, но мельком увидел: кто-то отвернулся к стене, кто-то закрыл себе рот ладонью, женщина у окна теребит пальцами бусы.

Я посмотрел сразу туда – двое сидят за столом: один, он хозяин квартиры, глядит в потолок с холодной полуулыбкой, и другой – больной человек.

В области психопатологии я не сведущ. Я не знаю всех этих названий, я не разбираюсь в медицинских тонкостях. Я только знаю, больной человек.

Он умел читать. И, судя по всему, даже писать, потому что то, что он сейчас читал по слогам и глотая гласные, было придумано им самим, если это вообще было придумано. Читаемое было мерзостью. Поток грязи, а мы слушали. И это был не просто поток непристойностей, не просто брань, что у всех на слуху, с этаким, быть может, интеллигентским глянцем, не бытовая грубость, а гаже, – известным словам до осязаемости, до ощущения выпуклости, вдавленности, липкости возвращался их первозданный, буквальный смысл.

Женская уборная на железнодорожной станции. Он залез в выгребную яму. Он подглядывает.

Когда он кончил читать, никто не шелохнулся. Шок. Настоящий, неподдельный шок. Никто не мог проронить ни слова. И тогда… И тогда он пустил слюну.

– Друзья мои, – встал хозяин квартиры. – Я понимаю волнение всех охватившее. Я думаю, мы поблагодарим Поля за столь удивительный вечер и, я бы сказал, урок и пожелаем ему… пожелаем ему успехов. Так. Хорошо. Я прошу всех, кто хочет, остаться на обсуждение. Это будет минут через десять-пятнадцать, как раз чайник поспеет. Только, друзья, я хочу вам напомнить, что к двадцати двум ноль-ноль я обещал возвратить нашего друга Ольге Викторовне, поэтому давайте будем ценить время.

Мы выходили из комнаты. Некоторые пошли одеваться. Они одевались молча, хозяева их не задерживали. Один из гостей не выдержал. Уже одевшись, он вновь возвратился в общество. Он схватил хозяина за лацканы пиджака и стал трясти.

– Это ты, ты научил его, ты, сволочь!..

– Я ничему не учил, – отшатнулся хозяин, – он сам!

– Ты, гадина, ты, подонок!..

– Спокойно, спокойно, без оскорблений!

– Ты, гадина, ты!

Его оттащили.

– Он просто пьян, – сказал кто-то.