Полубоги

— Нужно же человеку что-то целовать.

— Дык меня целуй — и вся недолга, — предложил он.

Она воззрилась на него с изумлением.

— С чего это мне целовать тебя? Ты ж отец мне, да и не стар ли ты, как эти горки?

— Ну-ну, да ты потешница, скажу я тебе. Сними-ка шоры с ослиной морды, дай ему поесть; травы навалом, Бог свидетель, и хороша трава.

Мэри занялась шорами, а чуть погодя отец продолжил:

— Вот я чего хочу: чтоб люди-христьяне умели б есть траву, как звери, — и никаких тогда бед больше на белом свете. Ты меня слушаешь, Мэри, или ты осла слушаешь?

— Тебя я слушаю.

— Говорю я, кабы всякому хватало еды, никаких бед не было б на белом свете и мы б с тобой сражались вволю [5] . Что у тебя в корзине?

— Буханка, купленная в лавке в Кнокбеге [6] , да полбуханки, которые ты у той женщины с окна забрал, — свежeе, чем та, другая.

— Руку мою направляли, — сказал отец. — Поедим ее сперва, чтоб никто на нее не позарился. А еще что у тебя есть?

— Белая репа, которую я в поле нашла.

5

Отсылка к рассказу Рыцаря из «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера, пер. И. Кашкина, О. Румера.

6

Кнокбег («Маленький холм», ирл. An Cnoc Beag). Возможно, речь о деревеньке в графстве Лейиш. Здесь и далее топонимы транслитерированы так, как у Стивенза, а в сносках приводятся современные написания по-русски и по-ирландски.

— Большая питательность в репе: скотина жиреет на ней по зиме.

— А еще картошки пара горстей, которую ты собрал у поворота дороги.

— Зажарь ее на углях — только таким путем картошку готовить и можно. Как будем нынче кормиться?

— Сперва слопаем репу, затем хлеб, а следом съедим картошку.

— И вкусно же оно будет. Нарежу я тебе репы моряцким складным ножом.

* * *

День клонился к завершению. Звезды еще не вышли, не вышла и луна. Вдали на западе красная туча замерла на горизонте подобно исполинскому киту и от мига к мигу блекла, покуда не стала розовым румянцем, не более. В вышине облака, жемчужные и снежные, громоздились, и оседали, и уплывали в неспешных вояжах. Сумерки — сумерки такого покоя, что слышен тихий голос мира, шептавшего листвою и ветвью. Ни ветерка не качало кроны деревьям, не пробиралось сквозь буйство трав, чтобы плясали они, однако повсюду не прекращалось движенье и не стихал звук. На мили и мили окрест не обитал человек, не шевелился никто, не считая птицы, нырявшей, взмывавшей в спешном полете домой, или жука, что тащился мимо усталою пулей.

Мэри распрягла осла и велела ему, нежно поцеловав, наедаться до отвала. Осел постоял мгновенье, повесив уши и хвост, а затем вскинул и уши, и хвост, тряхнул косматой башкой, заголил крепкие зубы и яростно ревел две минуты. Покончив с этим, шустро сделал пару шагов, склонился к траве и принялся жевать так рьяно, что можно было б решить, будто еда в новинку ему куда больше, чем полагается ослу его лет.

— Голос этой животины действует мне на нервы, ей-ей, — заметил Патси.

— Могучий у него голос, что верно, то верно, Боже благослови его! Садись-ка вот тут у изгороди да разведи костер, пока я все приготовлю; ночь накатит с минуты на минуту — и будет она студеная.

Пока хлопотала она между повозкой и изгородью, отец взялся разводить в сморщенном ведре огонь на торфе. Когда разгорелось, достал Патси трубку — черную, как уголь, с чубуком, обломанным наполовину, — и сунул ее в рот. Погрузился в мысли, взглядом упершись в траву, а ногами — в землю, и раздумчиво произнес:

— Знаешь ли ты, Мэри, что б сделал я, окажись при мне в этом поле бутылка портера?

— Еще как, — отозвалась она. — Ты б ее выпил.

— Я б да, но сперва, думаю, сунул в нее конец этой трубки, бо треснула она по новой и пристает мне к губам так, что злит человека, желающего покурить, а если сунуть ее в портер, она б стала целенькая. Да только вряд ли найдется у тебя в повозке глоток портера!

— Не найдется.

— Потому что, найдись у тебя глоточек, я б смог этой ночью покурить, а также и выпить.

— Да ты потешник, — ворчливо сказала она.

— Видал я тут бутылку у тебя в руках, — продолжил он задумчиво, — и показалась она мне увесистой.

— Она до самого горлышка полна родниковой воды.

— А! — вымолвил отец и посмотрел на далекий горизонт, где розовое облако теперь едва виднелось розоватостью и на исполинского кита более не походило.

А миг спустя продолжил он беспечно:

— Передай-ка сюда бутылку с родниковой водой, aланна [7] , — смочить мне губы. Хороша она от жажды, говорят, да и здоровью полезна в придачу.

— Тот глоток воды я берегу, чтоб чаю заварить, когда нам его захочется.

— Ну, я всего капельку возьму — и пробку не потеряю.

— Сам и возьми, раз так, — сказала Мэри, — у меня дел навалом, а у тебя нет.

Отец, потирая пальцами крутой подбородок, подался к повозке. Отыскал бутылку, вынул пробку, нюхнул, попробовал.

7

Красавица (искаж. ирл. alainn, красивый).

— И впрямь родниковая вода, — подтвердил он, сунул пробку обратно, несколько осерчав, и вернул бутылку в повозку.

— Ты ж вроде попить хотел, — миролюбиво сказала дочь.

— Так и есть, — отозвался он, — но не выношу я мелюзгу ту, какая копошится в родниковой воде. Не желаю глотать их, не ведая того. А! В бочонках, какие в лавке покупаешь, они-то, мелочевка эта, не водятся, точно говорю.

Она как раз закладывала картошку в угли, когда отцово восклицанье застало ее врасплох.

— Что такое? — спросила она.

— Птица. Видел ее секунду против белого клочка облака, и вот те слово мое: здоровенная была, все равно что стог сена. Вот опять она, — взбудораженно продолжил он, — их там целых три.

Несколько минут провожали они взглядами трех поразительных птиц, но сумерки почти совсем ушли, и насупилась над землею мгла. Птиц тех стало не видно.

Глава II

Однако ж совсем неподалеку от того места, где встали лагерем отец с дочерью, впервые ступили на землю ангелы.

Без толку задаваться вопросом, каким переполохом ветра или причудой крыла принесло их на этот пустынный холм, а не куда-нибудь подостойней их величия, ибо и впрямь облачены они были роскошно в шелковые одеянья багрянца, золота и пурпура, на головах у них красовались венцы высокие, выделанные занятно да причудливо, а крылья, простиравшиеся на десять футов в ту и другую сторону, сияли многоцветно.

Но все же приземлились они и несколько мгновений постояли, озираясь, в той тишине и тьме.

Затем один заговорил.

— Арт, — молвил он, — мы слишком поспешно спустились и не огляделись как следует: приподнимись чуть-чуть и посмотри, нет ли поблизости какого-никакого дома.

Послушавшись, другой из троицы сделал три шага вперед и взмыл на двадцать футов; великие крыла его распахнулись, взмахнул он ими дважды и отправился в полет вокруг холма — ровный, бесшумный.

Вернулся через минуту.

— Здесь никаких домов, но чуть поодаль внизу я видел костер и двоих людей возле него.