Полукровка

– Ну не знаю! Это ты здесь – ученый. А там – кто его знает? – Гена развел руками. – Неизвестно, как сложится...

– Да ладно тебе! – Вовка сморщился. – Всяко лучше, чем здесь.

Женщины собирали посуду. Маша вызвалась помочь.

На кухне, принимая стопку грязных тарелок, рыжеватая женщина улыбнулась:

– Спасибо, Машенька. Вы очень милая девочка, я на вас любуюсь. Меня зовут Екатерина Абрамовна.

– Урожденная Циппельбаум? – Маша спросила и осеклась.

– Как? О господи! – рыжеватая женщина засмеялась. – Нет-нет. Моя девичья фамилия Бешт.

– Давайте я помою, – Маша отвернулась к раковине, кусая губы.

– Ба! Гляжу и не верю: принцесса крови в рядах прислуги, – Юлий стоял в дверях. – Воистину буржуазная революция!

– Ах вот оно что! Вот кто наплел про мою девичью фамилию! Машенька, не верьте ни единому слову, этот человек – врун и демагог, – Екатерина Абрамовна любовалась сыном.

Освободив уголок стола, она расставила чашки:

– Машенька, Юля, садитесь, попейте чаю! Там еще выпивают – не приткнешься.

– Не удивляйтесь, – Юлий поймал Машин взгляд. – Так бывает, когда женщина не получает желаемого. Моя мать всегда мечтала о дочери, но родился я. Делать нечего, пришлось как-то выкручиваться. Кстати, будьте осторожны, этого сокровенного желания она так и не утолила. Теперь вот и к вам приглядывается.

– Юлий, ты дурак! – рыжеватая женщина отвечала с нежностью.

– А вот это, маман, вы зря! Грубые слова. Фи! Мария эдаких и не слыхивала, – Юлий подсел к столу. Его губы шутили, но глаза хранили серьезность.

– Вы, наверное, устали? – Екатерина Абрамовна обращалась к Маше.

– Да, шумно, – Маша ответила вежливо. – А потом, знаете, эти... – она помедлила, – разговоры...

– А что вы хотите: поминки. Где же еще поговорить... – Юлий размешивал чай.

– А моя мама, – Маша начала с напором, – сказала, что у евреев поминки не принято.

– Так то ж у евре-ев... – он протянул.

Маша оглянулась растерянно.

– А я вас предупреждала, – Екатерина Абрамовна подхватила пустой поднос. – Хотите слушать – слушайте. Что касается меня, возвращаюсь к своим прямым обязанностям. Иду собирать посуду, – ее глаза лучились радостью.

Маша отставила чашку:

– А разве вы?.. – она отлично понимала, что ведет себя глупо, но не могла сдержаться.

– ...Не еврей? – Юлий подхватил, помогая. – Еврей. Да. В каком-то смысле. На Западе это называется этнический. Теперь уже не вспомню, но кто-то из западных авторов писал: как только евреи отказываются от своих странных законов, уже во втором поколении они становятся христианами. Конечно, если поблизости есть христиане. Принимая эту точку отсчета, я, кажется, даже третье.

– Вы хотите сказать, они тоже?.. – Маша кивнула на тонкую стену, пропускавшую громкие голоса.

– Во всяком случае, не христиане. Боюсь, у западного мыслителя просто не хватило опыта, чтобы окончательно обобщить. Я же этот опыт имею. Поэтому полагаю так: они – нормальные советские люди, и этим, слава богу, все сказано. В нашем случае второго поколения дожидаться не приходится. Процесс начинается и заканчивается на первом.

– Глупости, – Маша отрезала. – А государство? Почему же оно ведет учет?

– Ведет. Причем строжайший, – он потянулся к чайнику. – Но это, поверьте мне... недоразумение. Наше государство само – трость надломленная...

Он сказал, и Маша вздрогнула. Тень того, кто шел по кладбищенской площади, мелькнула и погасла.

– ...А кроме того, оно – замысловатый гибрид: мещанский интернационал, замешанный на первобытной мистике. Примечательное сочетание, взрывчатое, своего рода порох, – теперь он говорил серьезно. – Хотя пороха они как раз и не выдумали. Да. По государству и граждане – наши с вами соотечественники. Впрочем, – он как будто опомнился, – пожалуйста, не обращайте внимания. Вы спрашивали: евреи ли те, кто собрался в соседней комнате? Отвечаю: возможно, среди них и встречаются евреи, но большая часть, увы...

«Мещанский... первобытной... мистика...» – то, о чем она догадывалась, он считал вопросом решенным. Если бы не этот тон, который ужасно злил.

– На вашем месте, – Маша начала непримиримо, – я бы не стала... В любом случае, я защищала бы своих...

– Но я, собственно... Вы неверно понимаете... Я мог бы объяснить... – Юлий заговорил торопливо, глотая окончания фраз.

– Не беспокойтесь. Я – полукровка. Меня совсем не касается, – она тряхнула головой и поднялась.

Рыжеватая женщина вошла в кухню с подносом грязной посуды:

– Машенька, вас ищет ваша мама, но прежде чем вы уйдете, я хотела бы взять с вас слово. Вы должны обещать, что придете ко мне в гости...

– Спасибо. Как-нибудь обязательно, – она не смотрела на Юлия.

От родителей Маша приотстала. Они уже вышли во двор. На выходе из парадной ее догнал Иосиф. Придерживая дверь, брат улыбнулся:

– Ну брось ты, Машка! Честное слово... – он желал мира.

– Что же ты один, без своей невесты? – Маша съехидничала.

– Знаешь, – Иосиф покачал головой. – Эта... – он подбирал слово, – твоя непримиримость... Можно подумать, тебе лет пятнадцать. Самой уже пора – с женихом.

Маша хлопнула дверью. Подвыпивший отец стоял в окружении родственников.

– Ты не знаешь, – Маша обернулась к брату, – что за странное имя – Юлий?

– Ничего странного, – Иосиф оглядывался, пытаясь найти своих родителей. – Плод еврейской эмансипации. Юлий – это Иуда.

– Так я и знала, – забыв о похоронах, Маша засмеялась громко.

Часть 2

Глава 11

 1

Двадцатисемилетний Юлий, весь день промыкавшись на подхвате, добрался домой к полуночи и, войдя в квартиру (мать осталась ночевать у подруги Цили), прошелся по пустым комнатам. Он унимал тягостное чувство, даже себе не желая признаться в том, что всеми силами души хочет снять с себя обвинение, брошенное этой странной девушкой. Меряя комнаты шагами, Юлий предавался одиночеству, позволявшему продолжить разговор. Теперь, когда она не могла лишить его слова, Юлий давал объяснения во всей полноте.