Полукровка

– Ну? – он пролистал и откинул в сторону. – Могила оформлена, печати стоят. Можете хоронить.

– Там вода. Так же нельзя. Разве можно в воду? – она повторила отцовские слова.

– Низкий участок. Могилы роют с вечера. За ночь вода подымается, – лобные бугры ходили желваками.

– Но можно же как-то откачать... – она слушала свой жалкий голос.

– Я, что ли, пойду откачивать? Не желаете в воду, везите в крематорий, – глумливая улыбка тронула его рот. Покрутив на пальце золотое кольцо, он пододвинул другие бумаги. – Всё! Разговор окончен, – тяжелый взгляд смотрел мимо, словно в комнате не было живых.

Машина рука дрогнула и коснулась лба. Пальцы, скользнув по виску, добежали до верхней губы. В ноздри ударил запах мерзлого грунта. Она узнала этот запах. Перед могильщиком, закованным в золото, ее руки пахли так же, как пальцы профессора, поднявшегося из лагерной земли.

Тошнотворная вонь отдалась в глубине под желудком, и, положив пальцы на горло, она заговорила. Кровь, ходившая под спудом, нашла выход: грязные слова, рожденные волчьей пастью, играли в звериных связках.

Могильщик слушал внимательно. Тень, похожая на радость, легла на вздутые бугры. Мертвые глаза сверкнули живым восхищением: девка, не пожелавшая хоронить в воду, говорила на правильном языке.

Он усмехнулся и подтянул к себе могильные документы:

– Участок шестнадцать. Там, блядь, сухая. Оформишь в конторе – я распоряжусь.

– Сейчас едем на поминки, – мама склонилась к ее плечу. Институтский автобус остановился на перекрестке. Водитель пережидал красный свет. – Вообще-то... поминки у них не принято, – мама шепнула едва слышно. – Ой, боюсь, папа перенервничал, выпьет лишнего, – в первый раз она разговаривала с дочерью как с равной. – Может, ты ему скажешь?

Тетя Циля, сидевшая впереди, обернулась и закивала благодарно: благодарила за сухую могилу. Маша вспомнила клетчатое платье и подумала: я отдала долг. Им, не признавшим ее сестры, она должна была одно-единственное платье, украшенное красными пуговками.

В квартире, куда они приехали, хозяйничали тети-Цилины подруги. Столы были накрыты. Тетя Циля пригласила садиться и ушла к себе.

– Циля совсем измучилась, – мама шептала над ухом.

Маша вспомнила и пробралась к отцу.

– Мама просила, чтобы ты не очень-то... – она кивнула на череду бутылок.

– Молодец. Девка-гвоздь!

Так он хвалил ее только в детстве. Теплая волна хлынула в сердце, и, справляясь с собой, Маша ответила:

– Ладно тебе. Я же понимаю. Брат.

Общий разговор не складывался. Выпив за землю, которая должна стать пухом, Маша поднялась и вышла в коридор. Из кухни несло съестным. Кухонный пар покрывал стекла беловатой испариной. Пощелкав выключателями, она приоткрыла дверь.

На деревянной доске, положенной поперек ванны, сидел мужчина лет тридцати.

– Простите, – Маша отступила.

– Прошу, прошу... Нисколько не помешали. Скорее наоборот, – веселые глаза смотрели с любопытством.

– Вы... Тоже мой брат?

Время от времени полку аргонавтов прибывало. На семейной сцене появлялись приезжие братья.

– Надеюсь, что нет. Хотя, – он продолжил безо всякой связи, – сегодня главная героиня – вы. Все только и говорят о вас и вашем подвиге, – внятный ленинградский голос, изломанный легкой манерностью, звучал иронично. – Своим беспримерным героизмом вы оттеснили в сторону покойного.

«Нет, точно не приезжий».

Вялые кисти его рук сошлись на груди. «Не волк. Этот – травоядного племени». Продолговатое лицо усугубило сходство: его тотемом был кенгуру.

– В сторону? И в какую? – Маша ответила в тон.

– Ну...

Он замешкался, и она опередила:

– Меня зовут Мария.

– Начало многообещающее, – он улыбнулся. – Увы, не могу соответствовать. Больше того, в известном смысле иду поперек: Юлий, – привстав с доски, он поклонился вежливо и церемонно.

– И кем вы мне приходитесь? – Смысл его речей оставался туманным.

– Я, – он усмехнулся, – сын Екатерины Абрамовны, ближайшей подруги тети Цили. Мать моя, урожденная Циппельбаум, позвана в ваше изысканное общество в качестве добровольной прислуги. Мне, ее отпрыску, тоже нашлось местечко, правда, не очень теплое. Использовали в качестве мерина, – он поднял губу, обнажив передние зубы.

– Что-то я не заметила вас на кладбище, когда они тащили телегу.

– О, – Юлий махнул рукой, – для кладбищ я не годен. Исключительно на продуктовых дистанциях. Чего не скажешь про вас. Кстати, сколько вы там заплатили?

– А что, без денег не справиться?

Это травоядное явно переступало черту.

– Без денег? Увы... Есть такой грех. Однако, – верхняя губа дрогнула, – если желаете, перед вами я готов ответить за все грехи нашего все еще богоспасаемого государства...

– Этим сукам я ничего не платила, – она ответила спокойно и ясно, прямо в травоядные глаза.

– Верю, ибо абсурдно, – он кивнул, сохраняя серьезность. – Хотя и полагаю, что подвиг дался вам тяжело.

За стеной чей-то голос рассуждал громко и пьяно: «Надо было найти ход – на Преображенское».

Маша поморщилась.

– Вам не нравятся подобные сборища? – Юлий уловил гримаску.

– Пойдемте. А то сидим здесь. Как-то нехорошо...

– Как пожелаете, принцесса, – он согласился покорно.

В комнате стоял ровный гул. Присев с краешку, Маша прислушалась. Обсуждали текущие дела. Дядя Макс рассказывал о дачных участках, которые распределял их завод: Орехово или Малая Вишера. Он отдавал предпочтение северным территориям. Тети Цили за столом не было.

«Странно, – она подумала, – умер их брат... Как я и Татка».

Этого она не могла себе представить. Случись такое, она не открыла бы рта.

– Может, пойдем? – она подошла к матери. – Тетя Циля, наверно, устала...

– Надо посидеть, отец обидится, – мама ответила шепотом.

Те, кого Иосиф прозвал аргонавтами, сидели за боковым столом. Братья, к которым Маша не испытывала особых родственных чувств. Если не считать Иосифа.

«Если я умру, они все явятся на похороны...» Она поймала Ленькин взгляд. За общим столом он сидел молча. Маша подошла и встала за его спиной.