Полуночная свадьба

Г-н де Клере имел после отца большое состояние, но быстро его спустил на разгульную жизнь, картежные долги и женщин. Теперь он умирал почти бедняком. У него не оставалось другой недвижимости, кроме поместья Ла Фрэ. Он сожалел, что может оказаться последним из Клере. Его имя угаснет вместе с ним. Осведомленный в генеалогии, он мысленно обозрел его древность и славных представителей с чувством сожаления, оттого что не продлит первой и ничего не прибавит ко вторым. Его кончина, хотя и героическая, казалась ему несколько скромной. Он предпочел бы смерть среди доброй атаки с наставленной пикой и развевающимся значком. Стена госпиталя и шесть пуль в теле, как там ни рассуждай, — скромный конец. И он поглядел на свой мушкетон и горшочек с вареньем. Горшочек быстро опустел. День клонился к закату, а пруссаки все не показывались. Вошла монахиня, сопровождаемая мэром. Честный Гильом посвятил добрых сестер в воинственные планы г-на де Клере. Они побежали к мэру, чтобы оповестить его о том, что решил сделать де Клере, но должностное лицо удалось разыскать не сразу. Наконец его нашли, и он пришел умолять бесстрашного воина не навлекать разрушение и грабеж на Арле. Если один из их людей окажется убитым здесь, враги не замедлят отомстить за него всему городу. Бригадир Клере смягчился, тем более что нога его стала болеть еще сильнее. Он разрядил свой мушкетон и согласился лечь в постель. Бравый Гильом поступил точно так же, и г-н мэр унес их оружие и военную форму, чтобы запрятать то и другое в надежном месте. Таким образом они превратились в обыкновенных больных на попечении мирных арлезианских монахинь.

Тем временем прибыл доктор Вермонте. Перелом у бригадира оказался простым и перевязка легкой, так что де Клере, хорошо спеленутый, уснул на своей белой кровати при кротком свете ночника в фарфоровой чашке. Что касается пруссаков, то они вовсе не явились в Арле ни в этот день, ни в следующие, равно как и дивизия ле Ардуа, отступившая в направлении к Туру. Де Клере пробыл в госпитале, пока не поправился. В больнице его баловали, лелеяли и чтили. Он стал героем города. Показывали окно, из которого он собирался стрелять, и стену, у которой его без сомнения расстреляли бы. Он скушал на досуге все сливовое варенье добрых сестер и перед отъездом попросил рецепт, чтобы приготовить себе точно такое же в Ла Фрэ, когда он женится, ибо он твердо решил вступить в брак и не дать прекратиться имени, которое едва-едва не погибло вместе с ним.

Родившись в Ла Фрэ, г-н де Клере не знал матери, а отец его умер, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Он вспоминал его без нежности. Багровое лицо отца, резкого в речах, неприятно вставало перед ним, когда он навещал его раз в год во время вакаций и забота которого о сыне заключалась в проверке того, хорошо ли он следит за мессой по требнику, где отец отмечал ему крестиком место из Евангелия на данный день. Г-н де Клере-отец отличался набожностью и крикливостью. Его красное лицо и коричневые руки вызывали отвращение. Он брал святую воду из кропильницы, чтобы передать ее сыну жестом, похожим на пощечину, в то время как на его указательном пальце сверкал большой золотой перстень, украшенный гербом. За обедом перстень стучал о посуду и серебро; г-н Ипполит де Клере никогда не снимал его, даже ложась спать.

Отец долго и тяжело болел. Когда он умер, кольцо само соскользнуло с его исхудалого пальца. Молодой Александр де Клере поспел в Ла Фрэ из Ванна, где воспитывался у иезуитов, лишь к самым похоронам. Погребение происходило шумно от множества людей, собравшихся на церемонию. После того как священник произнес за поминальным столом благочестивое напутствие, Александр де Клере, встав из-за стола, поднялся к себе в комнату. Через некоторое время к нему зашел его дядя и опекун, г-н де Палеструа, чтобы утешить его. Речь свою г-н де Палеструа довольно быстро свернул на соображения чисто материальные, касавшиеся земель, ферм и мельниц, которые покойный оставил сыну и которыми он, Палеструа, считал себя обязанным управлять должным образом. Воспользовавшись случаем, он расхваливал свои агрономические познания и методы хозяйствования, высказав сожаление, что собственное его имущество не позволяло ему их применить в полной мере. Поместье, с которого он жил, было скудным, но замечательным в смысле охоты. Г-н де Палеструа сам порядочно походил на старого зайца со своими бачками на манер заячьей лапки.

Александр де Клере, рассеянно прислушиваясь к речам своего опекуна, небрежно играл большим отцовским перстнем, и так как его ободок был слишком широк, он сгибал сустав, чтобы удержать кольцо на пальце. Драгоценность стала единственной вещью, которую он взял с собой, покидая Ла Фрэ, чтобы вернуться в колледж. Г-н де Палеструа пожелал сам проводить его туда. Прежде чем добраться до Ванна, Александр заехал в Палеструа, возобновив там знакомство со своей теткой, г-жой де Палеструа, особой сухой и безукоризненной. Супруги Палеструа имели двухлетнюю дочурку, которую звали Клеманс. Ребенок стал играть толстым золотым перстнем молодого Клере. Родители увидели в этом доброе предзнаменование. Почему бы их дочери не выйти когда-нибудь замуж за своего взрослого кузена?

Возвратясь в колледж, Александр де Клере воспользовался своим новым положением как предлогом, чтобы ничего больше не делать. Он и раньше проявлял мало рвения к учению, хотя обладал способностями и умом. Однако лень пересиливала его натуру. После смерти своего отца он создал для себя особый круг интересов и, так сказать, ушел в самого себя. Учителя попытались отвлечь его от его мыслей и, видимо, неискусно, ибо дело обострилось до того, что пришлось взять молодого Александра из школы. Дядя Палеструа мужественно перенес подобное событие, устроив своего племянника в Париже и наняв ему воспитателей. Воспитание Александра дало г-ну де Палеструа повод для неоднократных поездок в столицу. Он стоически выполнял свои обязанности, погашая расходы из средств опекаемого и вписывая в счет ему завтраки, которыми угощал своего племянника у лучших рестораторов в каждый из своих приездов.

Наконец, достигнув девятнадцати лет, Александр де Клере сдал экзамен на бакалавра при Сорбонне. Его учение закончилось, но до совершеннолетия оставалось еще два года. Он, справедливо рассуждая, не мог их провести в имении Палеструа, потому что в последний раз, когда он гостил там, прискорбный случай отметил его пребывание. Маленькая горничная в замке пожаловалась, что г-н Александр де Клере в одно из воскресений, в час вечерни, пытался вести себя с ней самым непристойным образом. Г-жа де Палеструа разразилась шумным негодованием. Г-н де Палеструа решил отправить племянника путешествовать. В окрестностях Ла Фрэ проживал некий г-н Вильрейль, занимавшийся местной археологией и историей. Он написал несколько брошюр о ванейских шуанах и опубликовал проект реставрации Парфенона. Г-н де Палеструа доверил своего племянника этому славному человеку, кроткому, безобидному и немного свихнувшемуся. Они отправились вдвоем в Грецию, где Вильрейль должен был исполнять роль гида, объясняя Александру знаменитые места и славные развалины древней страны. Затем они намеревались посетить Святую землю. По истечении шести месяцев юный путешественник вернулся один. Г-н Вильрейль в свои пятьдесят лет влюбился в трактирную служанку в Афинах и женился на ней.

Неожиданное возвращение племянника поставило г-на де Палеструа в затруднительное положение, из которого Александр весьма удачно вывел его. Путешествие его в страну Демосфена внушило ему, как он уверял, вкус к адвокатуре. Итак, он намеревался отправиться в Париж изучать право. Месячное содержание, которое назначил дядя своему племяннику, показалось молодому человеку приличным, но умеренным, и де Клере уехал опять в Париж. Его снова увидели в Палеструа, лишь когда он явился, чтобы принять отчет от опекуна. Из сумм, врученных ему, г-н де Клере уплатил долги в размере восьмидесяти тысяч франков, в которые ему обошлись последние годы до совершеннолетия. Дядя Палеструа пришел в ужас. Александр оказался кутилой.

И в самом деле, молодой человек не представлял себе иного занятия в мире, как только сладко жить, а такая жизнь стоит дорого. Де Клере не разорился только потому, что не был достаточно богат. Никогда не бывает достаточно богат тот, кто любит удовольствия больше денег. Его средства доставляли ему множество приятных вещей. Он не отказывал себе в удовольствии иметь друзей и любовниц. Он испытал все, что бывает обычно в жизни человека. Он болел и имел две дуэли, окончившиеся для него благополучно, но так как оба раза вина лежала целиком на нем, он не получил даже царапины. Он решил, что он неуязвим и решил вступить в армию, когда вспыхнула война. Ему и здесь повезло. Он провел всю кампанию благополучнейшим образом, если не считать перелома ноги в Арле. Но и здесь он сохранил довольно хорошие воспоминания. Ему приятно было сознавать, как он храбро убил одного офицера из вюртембергских драгун ударом пики и как вел основательные беседы с денщиком Гильомом, который раньше занимался сутенерством, а горшочек сливового варенья, съеденного им у окна в арлезианском госпитале навевал на него ностальгическое настроение.

Когда де Клере покинул мирное убежище госпиталя и возвратился в свое имение Ла Фрэ, он опирался на трость, не потому что он и в самом деле хромал, но чтобы показать всем, как он рисковал жизнью на войне. Поднявшись по каменной лестнице Ла Фрэ, сел в кресло с мягким изголовьем, между тем как его слуга стал разбирать его чемодан и доставать оттуда необходимые туалетные принадлежности. Старая служанка принесла горячей воды в кувшине и холодной в ведре. Слуга налил той и другой в узенький тазик, тот самый, в котором де Клере-отец некогда мыл руки, положив предварительно на мрамор умывальника свой большой золотой перстень. Александр, так же, как и отец, бережно положил туда свое украшенное изумрудом кольцо, которым он заменил отцовский перстень. Затем вымылся, вытерся полотенцем и подошел к окну, выходившему на зеленый двор. Справа и слева помещались службы; в самом конце стояла круглая башня голубятни с шиферной крышей; далее — пруд, вдоль которого шла аллея старых деревьев, служившая дорогой в Ла Фрэ. Далее виднелись крыши фермы. Во дворе арендатор распрягал лошадь экипажа, в котором он ездил на станцию встречать де Клере. Дом предстал таким же мрачным, как и пейзаж. Де Клере обошел его, опираясь на палку. От обширной, выложенной плитами кухни до паркетной гостиной с безобразной обивкой, от кресел и жардиньерок, еще полных выцветшего мха, — все навевало глухую и неизбывную тоску. На камине, однако, стояли прекрасные часы Буль, а на стенах висело несколько хороших старых портретов. Другие портреты в столовой взирали на пустой стол. Два парных буфета стояли один против другого. Де Клере вышел наружу, поднявшись всего на две ступеньки. Основание дома было ниже уровня земли, создавая впечатление, что невысокое приземистое строение понемногу опускается под собственной тяжестью. Его крыша осела. Окрестная природа, дикая, хмурая, пустынная, подчеркивала какой-то разбойничий вид этого вандейского дворянского гнезда, которое смахивало на засаду или ловушку. Отсюда, из старинного убежища шуанов г-н Арман, как звали в народе деда де Клере, выступил во главе приходских парней навстречу синим. Г-н де Шарет подолгу живал в Ла Фрэ. На чердаке еще показывали деревянную койку, на которой он спал. Отец Александра де Клере ради таких воспоминаний не пожелал ничего менять в Ла Фрэ. Его жена хотела перестроить дом, но он упрямо отказывался. Вместо того чтобы тратить, он стал копить, благодаря чему сыну досталось в наследство шестьдесят тысяч ливров ренты. Старик откладывал из своих доходов, и, кроме того, в последние годы жизни он играл на бирже и, невероятное дело, выигрывал довольно крупные суммы, хотя играл наугад, не вылезая из своей норы и руководствуясь одними газетными сведениями. Он обдумывал свои операции за мессой и делал подсчеты карандашом на каменной скамейке в саду. Скамейка тоже еще существовала. Александр де Клере посидел на ней, выкурив сигару после завтрака. Он скучал, посмотрев на поросшие травой дорожки и запущенные грядки цветников. Взор его проследил в небе за полетом голубей из голубятни. Они напомнили ему Париж, осаду, тот Париж, где он так весело жил. Затем он закурил вторую сигару.

Закончив прогулку и выкурив две сигары, де Клере пошел домой и заперся в библиотеке, полной полок с книгами и картонов со старыми бумагами. Родословное древо занимало целый простенок. Клере принадлежали к хорошему роду, о чем красноречиво свидетельствовал портрет Клода де Клере, маршала королевской армии и командора святого Людовика. Его косоглазое бритое лицо, парик и красная лента не могли принадлежать проходимцу. Род их насчитывал и других славных представителей, в их числе значился Гектор де Клере, который, навоевавшись в Италии, вывез оттуда секрет изготовления стекла, прославившись замечательным стеклодувом. Он построил стекольный завод в Нижней Вандее. Дворяне-стекольщики обладали привилегией, согласно которой не теряли своего звания и благородства от соприкосновения с печью. Из рук этого искусного человека выходили блюда с рисунками, флаконы изумительной формы и прозрачности и всякого рода иные изящные и причудливые изделия. В Нантском музее его работы представлялись во всем блеске. Там же висел и его портрет, изображающий маленького коротконогого человечка с брыжжами вокруг шеи, в шляпе с перьями и с такими надутыми щеками, как если бы он только что выдул в тростниковую трубочку несколько занятных и законченных вещиц из числа тех, которые украшали королевский стол.