Полупарюр

Игорь безмолвным свидетелем стоял у двери и ждал моих дальнейших распоряжений. Я пыталась придумать дальнейший план действий, и мой взгляд бездумно скользил по обстановке комнаты: платяной шкаф, книжные полки, письменный стол, а на столе… фотография Ирэн Брюгге! ТА САМАЯ, судя по обведенному на руке кольцу, Эллочкина.

– Так это ты его новая?

– Новая, кто? – не вникая в значение слов, спросила я, не отводя от фотографии глаз.

– Не изображай идиотку, – потом она пристально на меня посмотрела. – Конечно, как я сразу не догадалась: ты же почти моя копия, только моложе и без колес. Все-таки, он меня когда-то любил, – она всхлипнула. – Но ты не радуйся. Ты его тоже долго не удержишь. Зачем ты пришла? Позлорадствовать? – ее голос становился все громче, и я подумала, что сейчас, в довершение всего, мне придется выдержать еще и ее истерику. – Почему ты молчишь!? – Она проследила мой взгляд и уже совсем истерически засмеялась – А! Вот зачем ты пришла! Тебе нужно это фото! Ты тоже на нем свихнулась! Как и он, как и Элла!

– Нет. Мне не нужна фотография, – я постаралась сказать это будничным, спокойным голосом. – Мне нужно просто знать, откуда она у тебя? Ты получила ее от Эллы?

– Предположение неверно. Это Элла получила ее от меня. Я ее ей переслала.

– Она принадлежит вашей семье? – замирая, спросила я.

– Бог миловал.

– А откуда же…

– А ты у своего возлюбленного спроси. Он об этом может рассказать гораздо подробнее, – она снова засмеялась, потом начала бурно рыдать в маленькую диванную подушечку. Во мне зрело горячее желание отхлестать ее по щекам. Но я представила, как ее родители входят в квартиру, видят потоп и незнакомую негодяйку, хлещущую по щекам их драгоценную дочь. Нет, последствия лучше не представлять.

– Слушай, у меня два альтернативных предложения. Первое, я звоню в скорую. Они приезжают, находят у тебя в крови приличную дозу «экстази» и определяют тебя на принудительное лечение в богоугодное заведение, или сообщают в милицию. Второй вариант, ты успокаиваешься, мы пьем чай и спокойно разговариваем до прихода твоих родных. Выбирай.

Всхлипывания волшебно прекратились. Она все так же лежала лицом в подушку, но дыхание ее становилось ровнее с каждым вдохом.

– Я уже спокойна. Не надо звонить. Они мне больше не поверят.

Прекрасно. У девушки уже есть опыт общения с правоохранительными органами. Но это не мое дело. Мне нужно только с честью выйти из этой ситуации.

– Я поставлю на газ чайник. Ты пять минут моего отсутствия переживешь? – она кивнула.

Однако через пять минут, когда я принесла в комнату кипяток, Яна… спала. Дыхание ее было ровным, а на щеках играл здоровый румянец. Я вздохнула с облегчением. Пусть я почти ничего не узнала, кроме некоторых подробностей из личной жизни Дениса и Эллы, но сейчас мы с Игорем можем уйти, не знакомясь с родителями Яны. Пусть уж решают ее проблемы без меня. Мы переглянулись с Игорем и молча вышли.

Когда я вернулась домой, было уже поздно. Мама с укоризной посмотрела на меня.

– Что ты так долго? Ничего не случилось?

– Нет-нет. Просто засиделись с Игорем в кафе. Он, оказывается, тоже приехал на воскресенье. Ложись спать. Завтра расскажу все подробности.

Я попрощалась с мамой и нырнула в постель. Было, о чем подумать темной длинной, осенней ночью. Я криво усмехнулась своим мыслям и закрыла глаза, не надеясь заснуть. Но, по всей вероятности тревоги и приключения минувшего дня не прошли даром. Сон обрушился на меня, как снежная лавина, накрыл своей прохладной мягкой тяжестью, и я заснула крепко и без сновидений.

* * *

Отец таинственно исчез рано утром, и мне не удалось даже поздороваться с ним, поэтому наша семья собралась вместе только перед обедом.

– Привет, малыш! Рад твоему приезду, – услышала я с порога папин голос.

Я выскочила в прихожую, прижалась к его пиджаку и вместе с легким запахом сигарет вдохнула чувство безопасности. Он погладил меня по голове, а потом поцеловал в макушку. Мы сели вместе за стол, и прежде, чем продолжить свое повествование, я посмотрела на маму. Она кивнула, значит, отец был посвящен в сущность проблемы. Я начала рассказывать о своих родственниках, краем глаза наблюдая за ним. По выражению его лица можно было понять, что на него мой поход в прошлое родителей особого впечатления не произвел. Это меня приободрило, и мой рассказ был закончен фразой:

– В общем, сходила я напрасно. Никакого отношения к письму мои бывшие родственники не имеют. Наверное, кто-то просто что-то перепутал. А может, письмо было адресовано Эллочке.

– А может, это ты перепутала отцов? – улыбнулся отец. В его глазах прятался смех. Как мне всегда было легко с ним!

– Что ты имеешь в виду? – спросила мама.

Отец полез в карман пиджака и вытянул старый пожелтевший конверт и протянул мне. Я торопливо выхватила добычу из его рук и вынула содержимое. Внутри была пожелтевшая небольшая пачка писем и… фотография Ирэн Брюгге. Та самая! Еще один экземпляр которой находился в моей сумке. Только карандашом была обведена серьга в ухе девушки.

– Где ты это достал?

– У меня, конечно, совершенно пролетарское происхождение, а вот у моей бабушки по материнской линии не совсем. Как ни странно, но ее девичья фамилия Островцева. Тебе она ничего не напоминает? – отец улыбался.

Еще бы не напоминала! Это фамилия одного из трех молодых людей, обвинявшихся в краже драгоценностей! Все-таки письмо было предназначено мне! Отец засмеялся, глядя на мои выпученные от распиравших меня чувств, глаза.

– Когда твоя мама пересказала мне историю с фотографией, я вспомнил, что у моей бабушки был брат, расстрелянный в тридцатые годы, как враг народа. Это, собственно, и послужило основной причиной срочного переселения ее семьи из Киева в наш город.

– А почему его обвинили?

– Потому что он был из дворянской семьи. Вы же учили в школе, кто в первую очередь подвергался репрессиям в тридцатые годы? Правильно. А он был дворянин, да еще и врач. Это уже тянуло на смертный приговор. Он сам чувствовал, что скоро будет арестован. Никого из родных, кроме моей бабушки, у него не было. Поэтому все, чем предок отца дорожил, передал ей. Рассказывать о том, что твои родственники были репрессированы, в советское время было равноценно самоубийству. Поэтому она молчала обо всем, что было связано с ее братом. Бабушка Оля и сейчас боится. Десятилетия страха просто так не проходят. Об Илье Григорьевиче Островцеве она рассказывала шепотом, взяв с меня страшную клятву, что я ничего не разглашу. Я удивляюсь, что она не сожгла эти письма.

– Мы все будем немы, как рыбы, – я готова была дать обет молчания на всю оставшуюся жизнь, чтобы только узнать об этой загадке, которая начала слишком близко подбираться к моей семье.

– О жизни брата моя бабушка знала немного: она была поздним ребенком много моложе брата. В то время, когда он познакомился с Ирэн Брюгге, ей едва исполнилось три года. О какой-то его тайне она узнала из писем, которые Илья отдал ей на хранение. Кроме того, он просил не верить тому, что о нем могут сказать. Вот и все.

– Бабушка много лет ждала, что он еще постучит в ее дверь. Но не дождалась.

– А драгоценности?

– О них бабушка ничего не знает. Она говорит, что место, где лежат какие-то вещи, описано в одном из писем. Однако она никогда даже не пыталась искать их. Боялась. Да и не поняла ничего из этого письма. Брат иногда говорил ей, что, чем меньше она знает, тем безопаснее для нее. А тот, кому положено, все сообразит. И тогда его доброе имя будет восстановлено. Вот и все. Больше она ничего не помнит. Не забывай, ей уже восемьдесят, и ей слишком долго хотелось забыть то время.