Полузабытая песня любви

Димити вывела мать из своей спальни, где на узкой кровати лежал Чарльз, и тихо закрыла за собой дверь.

– Он останется здесь. Это мой мужчина, и я должна о нем заботиться.

Она пристально посмотрела на мать, и Валентина ответила ей тем же. Димити быстро выдохнула, засучила рукава и приподняла руки, готовая к схватке. Сердце в груди билось медленными, размеренными ударами.

– Он здесь не останется. Поняла? Не хватало нам только укрывать дезертира. Здешние не упустят такого шанса, чтобы доставить нам крупные неприятности. Неужели не ясно? Как долго, по-твоему, ты сможешь его прятать? Здесь все про всех знают. Кто-нибудь его непременно увидит…

– К нам заходят только твои гости, – фыркнула Димити.

– А то, черт побери, я этого не знаю, моя девочка! И не забывай, что именно они обеспечивают нам крышу над головой и еду на столе, которой едва хватает для двоих. Так что нам совсем ни к чему бесполезный мужчина, которого тоже придется кормить.

– Они, может, и заставляют твою кровь быстрее бежать в жилах, но наша еда – дело и моих рук!

К попытке Валентины дать ей оплеуху Димити была готова. Она перехватила материнскую руку и держала ее в воздухе. Обе дрожали от напряжения.

– Итак, ты наконец решила со мной подраться, – произнесла Валентина, скривившись. – И, спрашивается, из-за кого? Из-за бедолаги, который сейчас лежит в твоей спальне? Вот как? Из-за этого ходячего недоразумения? Из-за человека, который воняет собственным дерьмом и вздрагивает при звуке шагов? Вот из-за кого ты готова со мной сразиться впервые за столько лет?

– Да! – без колебаний заявила Димити.

– Ты его любишь или считаешь, что любишь. Это понятно. Чего еще ждать от дурочки, которая еще ни разу не спала с мужчиной. Поверь, в этом я не вижу ничего удивительного. Но вот что я тебе скажу, а ты слушай внимательно. Это мой дом, а не твой, и в нем нет места для этого человека, который не сможет зарабатывать деньги и способен довести нас до тюрьмы. Ты меня слышишь? Он жить здесь не станет.

– Нет, станет.

– Ему здесь не место, заруби это себе на носу! Выметайся вместе с ним в «Литтлкомб», если хочешь. Я об этом не заплбчу.

– Мы не сможем жить там… нас уж точно заметят. Потребуется платить за аренду, и жители деревни увидят свет в окнах…

– Ну, это уже не мои проблемы. У меня и так их довольно, а добавлять новые мне ни к чему. Делай с ним все, что захочешь, но только не у меня в доме.

– Мама, пожалуйста… – Димити почувствовала удушье, произнося эти слова.

Она знала, насколько бесполезно умолять Валентину, и только отчаяние могло заставить ее предпринять еще одну попытку. Внутри у Димити все сжалось. Презирая себя, она схватила руки матери, стараясь ее убедить:

– Пожалуйста…

Но Валентина оттолкнула дочь и предостерегающе подняла указательный палец. Грязный палец, показавшийся Димити символом родительского проклятия.

– Чтобы его не было здесь к утру. Его или вас обоих, как тебе больше нравится. А то я сама сдам твоего миленка в полицию. Поняла?

Ночь была длинной, а кроме того, еще и черной, как деготь. Димити не спала. Принося один за другим тазики с теплой водой, она вымыла Чарльза от макушки до пят, использовав все полотенца и фланелевые мочалки, которые имелись в доме. Когда его грязная, сальная голова стала чистой, она взяла гребень и вычесала из волос столько вшей и гнид, сколько смогла. Потом отерла кровь с раны на щеке и аккуратно сшила края. Чарльз даже не вздрогнул, когда толстая игла вонзилась в его кожу. Затем, сняв с него трусы и зардевшись оттого, что прежде никогда этого не делала, она смыла с его срамных мест всю грязь и нечистоты. Чарльз, казалось, не усмотрел в этом ничего дурного и принимал ее заботу спокойно, даже послушно. Еще она остригла ногти у него на ногах и маленькой щеточкой вычистила грязь из-под ногтей на руках. По его телу все время пробегала дрожь, которая напомнила Димити о Селесте, но девушка постаралась не обращать на это внимания. Ее собственные руки не затрепетали ни разу: она была совершенно уверена в себе. Старую одежду следовало сжечь и подыскать новую. Она тут же прикинула, с каких веревок для сушки белья ее можно украсть легко и незаметно. Чарльз заснул – нагишом, в чем мать родила. Димити аккуратно подоткнула со всех сторон одеяло, долго смотрела на спящего, а потом нежно обвела пальцем контуры его лица. Она не видела, каким притихшим он стал, не замечала пустой взгляд, которого не было раньше. Не обращала внимания на то, что огонь, горевший в нем прежде, погас, а быстрота и уверенность движений и слов пропали. Ей было достаточно, что он здесь, с ней.

В конце концов Димити отошла от спящего. На кровати не хватило бы места для двоих, да и не хотелось ложиться. Она не могла вспомнить, когда еще так мало хотела спать, как в эту ночь. Девушка подтерла оставшиеся на полу после омовения Чарльза лужи, отнесла его одежду на задний двор и бросила в кучу приготовленного к сожжению мусора. Близилось начало нового дня, и на востоке слабый серый свет уже просачивался сквозь черноту неба. Скоро летнее солнцестояние, поэтому ночи короткие. Год как бы подходил к своей наивысшей точке, к своему пику. Знаменательный момент, время перемен. Димити чувствовала сердцем, что оно настает. «Дозор» был погружен в тишину, но девушка чувствовала, что коттедж на нее смотрит. Глядели солома и штукатурка, дерево и камень. А еще Валентина – неумолимое, черствое сердце этого дома. Зоркая, как сторожевая собака, мать все время за ней наблюдала. Димити налила молока, медленно выпила, затем сполоснула стакан и стала подниматься вверх по лестнице, к материнской комнате.

Валентина спала глубоким сном, запрокинув руки над головой. Ее волосы разметались по смятым подушкам. Их было две, словно постель оставалась наполовину пуста и ожидала, когда в нее ляжет второй человек. Наступающий бледный рассвет делал лицо матери серебристым, а волосы окрашивал в разные оттенки серого и белого тонов. Димити оно показалась почти красивым. Изящные скулы, изысканный и женственный нос, все еще полные губы. Но даже теперь, во сне, когда лицо стало вялым и расслабленным, на нем виднелись следы обычного выражения, неизгладимо врезавшегося в кожу. Бороздки между глазами, оставшиеся от хмурого взгляда. Резкие морщинки на лбу. Язвительные складки в уголках рта. Тонкие морщинки над верхней губой, которая кривилась, когда изо рта матери вылетали жестокие слова. Грудь Валентины тихонько поднималась и опускалась от размеренного, ровного дыхания. Димити посмотрела на нее и подумала, какой маленькой выглядит мать, какой беззащитной. Девушка никогда этого не замечала. Сама подобная мысль не могла раньше прийти Димити в голову, но теперь она внезапно увидела это со всей ясностью. Беззащитная. Валентина всегда была здесь. Горькая сердцевина ее жизни. «Ты всегда присутствовала в моей судьбе, чтобы сделать ее еще тяжелей», – сказала Димити мысленно. Грудь матери поднималась и опускалась, нос втягивал и выпускал воздух, втягивал и выпускал. Димити смотрела, и постепенно ее собственное дыхание подстроилось под тот же ритм. На короткое время они сосуществовали в полной гармонии. Но чуть позже, когда Димити вышла из спальни, ощущая в пальцах странную боль, ее собственное дыхание оставалось единственной песней, которая продолжала звучать.

Димити спрятала Чарльза перед тем, как явилась полиция. Девушка уговорила его выйти из спальни, спуститься вниз и усесться на деревянное сиденье в уборной на заднем дворе. Сперва он никак не мог взять в толк, кто должен прийти и почему следует затаиться. Затем, когда Димити объяснила, Чарльз решил, что полиция придет за ним и его опять заберут на войну. Он весь дрожал, когда она уходила от него, постаравшись перед этим придать ему уверенности долгим поцелуем в губы.

– Они тебя не найдут. И придут по совсем другому поводу. Клянусь, – сказала она ему.

Пот капельками выступал у него на лбу и тек по вискам. С тяжелым сердцем Димити закрыла дверь уборной, заперла ее на щеколду, вернулась в дом и стала ждать, когда прибудет полицейский констебль Дибден. Констебль был молодой человек, мать которого водила с Валентиной дружбу, хотя и не такую близкую, как его отец, умерший три года назад от сердечного приступа после особенно напряженного дня, проведенного в «Дозоре». Молодой человек был смущен и все время поглядывал на труп, снимая с Димити свидетельские показания и поджидая приезда начальства.

Валентина лежала в той же позе, в которой спала, – на спине, с закинутыми за голову руками. Димити тоже смотрела на нее, рассказывая полицейским, что к матери накануне вечером приходил посетитель, лица которого ей не удалось разглядеть. Только его затылок на секунду мелькнул перед тем, как этот человек скрылся за дверью спальни. Она смотрела на мать, желая удостовериться, что грудь по-прежнему остается неподвижной и дыхание не вернулось, что глаза по-прежнему закрыты. Димити не доверяла Валентине: та едва ли захочет, чтобы все прошло для дочери гладко. Девушка дала описание человека, которого якобы видела. Среднего роста и телосложения. Короткие каштановые волосы. Одет в темную куртку, такие носят все мужчины в окрэге. Полицейский констебль Дибден, повинуясь долгу службы, записал все эти приметы, однако выражение его лица красноречиво говорило о том, насколько мало они способны помочь найти убийцу. Отпечатков пальцев на шее не было, никаких признаков насилия тоже. Вероятно, сказал полицейский, Валентина умерла естественной смертью, а ее гость просто сбежал в панике. Димити согласилась, что это вполне возможно. Она искусала ноготь большого пальца до крови, но так и не смогла вызвать на глазах слезы. «Шок», – сказал полицейский констебль Дибден гробовщику, когда они тем утром выносили Валентину из спальни, где приехавшие криминалисты искали отпечатки пальцев. Там их были сотни, это Димити хорошо знала. Многие сотни.