Полвека любви

Я предложил Вале Булыкину переселиться ко мне — во вторую комнату моей мансарды. Он притащил свой чемодан и большую связку книг, среди которых были книги на английском языке. Валя прилично знал английский, и мы часто «спикали» на нем.

В тот вечер, когда Булыкин поселился в моей мансарде, мы затеяли философский разговор. Собственно, в философии мы оба были профанами, но, знаете, для советских молодых людей, воспитанных на строгих догматах материализма, был совсем нетипичен наш разговор об идеальном, о потустороннем (или параллельном) мире, о переселении душ. Тогда еще мы не слыхивали о парапсихологии — но говорили и спорили о вещах, составляющих именно ее предмет. В клубах папиросного дыма, над чашкой без конца завариваемого эрзац-кофе, мы проспорили часов до четырех утра.

Я уже писал, что всегда тянулся к таким людям, близким по духу. И видимо, они тоже тянулись ко мне.

Учение!

Почти все офицеры штаба и политотдела бригады выходят в море. Выхожу и я. Впервые я на торпедном катере — маленьком дюралевом кораблике с авиационными моторами, развивающими скорость за 50 узлов, с двумя торпедами в желобах. Эти катера серии Г-5 прекрасно себя проявили в годы войны — на предельной скорости сближались с кораблями противника и, всадив торпеды в их борта, отправляли на дно. Конечно, это легко сказать. На самом деле торпедная атака — труднейшая и опаснейшая операция, и далеко не всегда она заканчивалась победной точкой взрыва.

Ранним сентябрьским утром группа катеров, прогрев моторы, малым ходом выходит из камстигальского бассейна, идет вдоль линии молов — и вот оно, открытое море. В лиловатой утренней дымке растворяется берег. Облака, вечно гонимые западным ветром, многоярусно плывут нам навстречу. Хорошее утро, без дождя и тумана. Волна небольшая — два балла.

Я стою в ограждении рубки за спиной молодого командира катера (не помню его фамилии). Сквозь рокот моторов слышу, как он что-то говорит — с помощью ларингофона, вделанного в командирский шлем, ведет радиопереговоры, а вернее — отвечает командиру группы, идущему на головном катере.

Знаю, что, по условиям учения, торпедные катера будет наводить на цель авиация. Но пройдет еще часа два (и ветер за это время посвежеет, и усилится волна), прежде чем мы, утюжа море на заданной позиции, увидим звено Ла-5, вынырнувших из-под облаков. Самолеты идут низко, гул их моторов смешивается с гулом катерных. Море полно движения, свежести. Скорей бы получить наводку на цель! Но скоро здесь меняется лишь погода (качка все заметнее, и облака густеют, темнеют, и вот уже накрапывает дождь). Поиск цели на море требует прежде всего терпения, терпения.

Тем быстрее, словно вскачь, несется время после обнаружения цели. Шел второй час дня, когда это началось. Командир группы, видимо, получил от воздушной разведки направление на цель и ее курс. Последовал ряд радиокоманд. Командир нашего катера сделал знак старшине группы мотористов, стоявшему слева от него. Тот плавно отжал рукоятки акселераторов — внизу, в чреве катера, резко усилился рокот моторов. Катер рванулся вперед и вправо, волоча выгнутые кверху белые «усы» пены. Вижу белые буруны, вымахнувшие у других катеров группы.

На ходу, на бегу катера перестраиваются. Шли строем уступа, теперь идут широким фронтом.

Боцман, рослый малый, стоящий рядом со мной, не отрываясь от бинокля, докладывает оглушительно громко (непросто перекричать моторный грохот):

— Справа двадцать — дымы!

А вскоре видно и невооруженному взгляду: идут корабли… три черных силуэта, три дыма…

Это всего лишь учебная атака, но — сквозь вибрацию палубы, сквозь неутихающий грохот чувствую нечто вроде охотничьего азарта.

И вот — по взмаху руки командира боцман, быстро перебирая фал, поднимает до топа коротенькой мачты сине-бело-синий флаг «рцы», означающий торпедную атаку. Механику командир показывает два пальца, это значит — две тысячи оборотов. Механик отжимает акселератор до упора. Моторы взревели, как голодные звери. Катер, выходя на редан (выступ под килем), задирает нос и мчится, как — не нахожу другого сравнения — стрела, спущенная с тугой тетивы. Встречный ветер из бесплотного превращается в плотный, трудно дышать в его напоре — ты оглушен, ты вцепился в ограждение, чтоб не вырвало ветром (кажется, что это возможно), чтоб не унесло…

Торпедная атака! Обвальный гром моторов, бешеная тряска, сплошной разбойничий свист ветра — сближение с целью идет непостижимо быстро. А на тех кораблях мигают прожектора, так имитируется огонь по катерам, но вот и защита от огня «противника» — один из катеров, вырвавшись вперед, тянет перед атакующим фронтом длинный шлейф дымовой завесы. Врываемся в химический туман, в белесый дым, в кислятину, щиплющую глаза и ноздри. Легкие заполняются дымом, но уже минуту или две спустя снова они продуты ветром — это мы выскочили из завесы, теперь отчетливо видна цель, до нее уже семь-восемь кабельтовых — это трофейный немецкий тральщик-шестисоттонник. А цели уже распределены, и командир нашего катера приник к визиру, рассчитывает угол встречи, рука в кожаной перчатке слегка поворачивает штурвал — ну, теперь! Пли!

Коротко вздохнув, сжатый воздух сбрасывает из желоба одну из торпед. В вихре пены, в облаке водяной пыли катер разворачивается, словно на пятке, и ложится на курс отхода. А торпеда идет к точке встречи с целью, ее быстрый бег прострочен пузырьками воздуха…

Но это, конечно, учебная — практическая торпеда. Ее боевое зарядовое отделение (БЗО) не заполнено тротилом, а залито водой. И углубление поставлено так, чтобы она — здоровенная стальная сигара — прошла под килем цели.

Потом она продуется (сжатый воздух выбросит воду из БЗО) и всплывет красным носом кверху. К ней подбежит катер-торпедолов, зацепит за скобу (рым) крюком (гаком) крана и, вытащив из воды, положит на палубу. Но мы этого не увидим. Снизив скорость, катера отходят от места «боя» и как бы остывают, получив передышку. Идут радиопереговоры. Командир, повернув голову, подмигивает мне совсем по-мальчишески. Значит, его торпеда «поразила» цель, атака зачтена…

Опять ожидание. Еще часа три болтаемся в море на свежеющем ветру, на пляшущих волнах. И — новое наведение на цель с воздуха, и снова мчимся на бешеных оборотах — и еще одна атака…

День клонился к вечеру, когда исхлестанные морем и ветром катера возвратились в Камстигал.

Бреду после ужина домой, в поселок, сапоги привычно разъезжаются в мокрой глине, в ушах еще посвистывает сумасшедший ветер торпедных атак. И Квакенбург приветствует меня мощным лягушачьим хором.

Кажется, это было последнее учение с участием катеров Г-5. Маленькие дюралевые кораблики выработали свой ресурс и подлежали списанию. Проще говоря, их отправят на корабельное кладбище, где они будут ржаветь и, так сказать, медленно умирать, вспоминая былые славные дни. Мне жаль вас, Г-пятые. Но что поделаешь…

Им, маленьким и неказистым, пришли на смену новые торпедные катера — американские «элько» и «воспера». Большие, солидно вооруженные, они вознесли над камстигальским бассейном свои круглые головы-радары на решетчатых мачтах. Раз или два мне доводилось выходить на «восперах» в море. Ничего похожего на Г-пятые. Скорость поменьше (30–35 узлов), нет страшной тряски и прыжков на волне, когда тебя ударяет под дых. Торпеды — не в желобах, а в трубах.

В море экипажи этих катеров не изматывались так, как на Г-пятых.