Полярные байки

Следующий день был ненапряжным: самолет прилетел после обеда, пока разгружались, пока то да сё – начинать работу уже не имело смысла. Краем глаза Борис подмечал, что двое молодых топиков вели себя необычно тихо, уединялись при удобном случае каждый на своей лежанке, писали что-то в тетрадках, взятых у начальника, и вообще были похожи на заговорщиков. Главным итогом интриги Бориса было достижение конкуренции среди молодых. Более возрастные и семейные, а также тракторист покуда посвящены не были.

Вечером конкурсанты попросили отсрочку еще на сутки: не каждый, мол, день такие задачи решаем, хочется все по уму, не зря чтобы, значит… Тут заинтересовались семейные. Молодые засуетились, сказали, ничего особенного, начальник по-соседски попросил журнал цифрами вычислений заполнить – так, ерунда, отдыхайте!

Следующий день начали рано. Погодка отличная: морозец, без ветра – беги себе на лыжах да о высоком думай. Начальник с теодолитом направление выставил, и начали молодые первый промер гнать.

Впереди по створу с охапкой вешек, как лучник со стрелами, шустро тянул мерную ленту маленький злой ловкий рыжий Ришат по прозвищу, само собой, Татарин. Сзади тоже с вешками конец мерной ленты держал Копченый. Его задача – следить за створом и остановиться, когда желтая метка на конце поравняется с уже воткнутой в снег вешкой. Тогда Татарин втыкает впереди следующую вешку и получается ровно двадцать пять метров.

Витя Крюков, здоровенный лоб, недавно из армии, где служил танкистом, в партии успел поработать на самом старом тягаче, из недр которого не вылезал по причине постоянных ремонтов, все время в мазуте, за что и назван Копченым, когда тягач окончательно рухнул, в ожидании нового был временно переведен в топобригаду.

Он автоматически выполнял свои нехитрые обязанности, а сам думал о Маяковском. Он знал поэта из школы, помнил «достаю из широких штанин», еще что-то смутно про облако. Учительница вроде говорила о поэте как о воспевающем развитой социализм. Копченый как раз жил в эту эпоху, и сомневаться, что социализм именно развитой, ему в голову не приходило.

Он силился вспомнить, метров через двести пятьдесят неожиданно всплыли чудные слова:

Если парень боксами увлекся,он — рукой – канат, а шеей — вол…

«Чего хотел сказать? – думал Копченый. – Чего хотел, то и сказал. Руки натренировал, стали они сильные и длинные, как канаты. А шея сама накачалась, там в боксе упражнения специальные есть…»

Татарин тем временем вспоминал другие строчки. В отличие от Копченого у него с советской властью было не все гладко. Сильно пострадали в свое время родители, старый сморщенный дед вообще принципиально отказывался говорить по-русски, а сам Татарин уже успел ходку сделать.

Он нутром почуял, что Маяковский на что-то намекает:

…дальше своего расквашенного носане мерещится парнишке ничего.

«Ага, – обрадовался Татарин, – ебнули ему по сопатке, так он все и позабыл. Вот они, комсомольцы-добровольцы херовы, пиздеть только горазды, а чуть что – и видеть ваше блядское соцсоревнование не желаю…»

* * *

Вечером, ближе к полуночи, на стол с ватманом упали две школьные тетрадки. Копченый написал крупным округлым понятным почерком, но мало. Борис зачитал вслух, стараясь сохранить оригинал:

– «Маяк радуется советскому спорту, по старинке называет его красным. Он хочет, чтобы все советские люди занимались – "…нужен массу подымающий спортсмен". Чтобы значит сам бабайки накачал и народ подтянул. Государство заботится о спорте и само собой о спортсменах – "И растет приобретенный чемпион безмятежней и пышнее, чем пион…"

Спорт, говорит Маяк, из кого угодно человека сделает – "…чуть не в пролетарии произведут из торгаша". А станешь хорошим спортсменом – тебе послабления разные так что занимайся не хочу – "…могут зря (как выражаются провинциалы) всех девиц в округе перепортить". И правильно – чего на них смотреть товарищ начальник на то и девицы чтобы портить».

Понять, что написано в тетрадке Татарина, не представилось возможным из-за грязи, кривых букв и перечеркиваний. Борис велел автору самому прочитать. Тот с готовностью утвердился у стола, глянул было в соседний отсек, но махнул рукой – бенефис важнее – и выкрикнул:

– Доклад! «Товарищ Маяковский не такой уж оказался вам всем и товарищ». Я, когда говорю «вы», не вас имею в виду, а всех строителей коммунизма. Вы-то тут ни при чем. «Козырный чувак с самого начала свару начал – "Товарищи, поспорьте о красном спорте". Короче, предъяву бросил, а вы рвите друг друга. Слова хорошего для гандонов-спортсменов не нашел – "…нагоняя мускулы на теле, все двуногие заувлекались спортом".

И вот ведь к чему ведет, падла. К примеру кент бегать от конвоя хорошо наловчился, время показывает. А наш туз тут как тут – "За такими, как за шерстью золотой овцы, конкурентову мозоль отдавливая давкой, клубные гоняются дельцы, соблазняя сверхразрядной ставкой". У нас, значится, третий разряд, а такой бегун получит сразу пятый, в тундре его не найдешь, наряд на него закрой, а он на стадионе выебываться будет. Такой вот у коммунистов любительский спорт, а поэт коммунистический еще подсевает.

И все ведь простить можно спортсмену. Где это видано, чтобы происхождение позорное менять, если ты, скажем, прыгаешь высоко? Вот, полюбуйтесь что пишет – "Чтобы жил привольно, побеждая и кроша, чуть не в пролетарии произведут из торгаша". Издевается над коммунистами и ихними органами. А дедушку Калинина вообще евреем сделал – "…назовет товарища Калинина "Давид Василичем"".

Понятное дело, спортсменов поголовно в алкаши записал – "…говорят, что двое футболистов на вокзале вылакали весь буфет". И развратные действия в спорте сделал как здрасте – "…всех девиц в округе перепортить!"»

Доклад свой Татарин отбарабанил, почти не заглядывая в тетрадь, победно огляделся и заключил:

– Вот такие у коммунистов поэты, яму еще, – посмотрел в конец стиха, – еще в 1928 году рыть начал, а то в школе «читайте, завидуйте, я, бляха, гражданин» – давай, начальник, мой приз!

Бориса Каюрова, однофамильца знаменитого актера, давно уже не удивляли антисоветские выступления на Крайнем Севере. И не каких-то тихих интеллигентов в своем кругу на кухне – работяги кляли советскую власть и компартию, абсолютно не стесняясь на публике. Он вдруг припомнил ту загадочную улыбку матери, но углубиться не успел. Подошел тракторист со своей половины с законным вопросом: