Полымя

И опоясали остров, как бочку обручем. Плиты уложили встык, плотно, чтобы на века стали они защитой от своеволия волн и ярости ледохода. Но на века не получилось. С каким бы старанием ни подгоняли гранитные глыбы друг к другу, сколь бы неподъемными они ни были, время оказалось сильнее – как и всегда, как и везде. Дождевая вода просачивалась сквозь щели, размывая песчаную подложку. Ручьи, струясь по неведомым подземным протокам, тоже лишали камни опоры. По внутреннему краю гранитного пояса буйствовала зелень, с которой, как ни пытались, не могли справиться послушники и трудники, а при советской власти этим и вовсе никто не занимался. Эта сорная трава была не в силах своими немощными корнями раздвинуть плиты, но действовала исподволь. Земля становилась рыхлой, мягкой, да к тому же изъеденной муравьиными ходами, и вода все легче попадала под плиты. Замерзая в морозы, она разрывала гранитное кольцо, горбатя камни. По весне, с теплом, они ложились на прежнее место, как тротуарная плитка на московских улицах, но где-то застревали, а где-то опускались ниже изначального. И все же пояс держался, поражая своей крепостью и заставляя мужчин XXI века, оказавшихся на монастырском острове, морщить лбы и размышлять о том, как он был сделан и сколько сил было положено на его создание. Женщин подобные вопросы не занимали.

Лишь в двух местах берег был свободен от гранита. Осенью 1941 года несколько плит подняли и увезли, чтобы использовать при строительстве блиндажей. И получилось годно, крепко, вот только слишком много труда потребовалось, так что попробовали – и отказались. Не до того было, немец подступал все ближе.

В тех местах, откуда взяли камни, со временем образовались небольшие заливчики, и это лишний раз указывало, что гранитный обруч был сооружен не гордыни и не красоты ради. Полукругом у этих заливчиков, уже в наши дни, были установлены скамейки, чтобы притомившиеся паломники могли отдохнуть, успокоить ноги.

Обо всем этом – как возили камень и откуда, и зачем – Олег вычитал в путеводителе и пытался рассказать Ольге, но она не смогла скрыть своего безразличия, и муж замолчал, замкнулся. Сейчас она об этом жалела. Ну что ей стоило проявить хоть чуточку интереса? Пускай и фальшивого, Олег не стал бы разбираться в нюансах. Зато все могло повернуться иначе.

– –

– Ты уж прости, но не вижу я тебя с ним рядом. Нет у вас будущего. Разные вы. Слишком разные. Он грубый, черствый, и на душе у него темно.

– Зачем ты так? Просто я не знаю, что ему нужно, чего он хочет.

– Я и не говорю, что он плохой. А что грубый, так и есть.

– Ты не сердись на него. – Ольга коснулась рукой ладони подруги. – Он такой, его или принимаешь, или нет.

– А ты его принимаешь?

– Он изменился. И я изменилась. Раньше с чем-то легко мирилась, на что-то внимания не обращала. Теперь уговариваю себя: терпи!

– Чего ради?

Они сидели на скамейке, и разглаженное затишьем полотно озера расстилалось перед ними. На неподвижной воде сидели чайки. Если верить примете, завтра будет хорошая погода.

Туфли они сбросили, находились за день и настоялись.

– Столько лет вместе. И Лера…

– Что дочь? Лера уже студентка, ей вообще не до вас. А сколько прожито… Это как посмотреть. Сама говоришь: изменился. А так не бывает, чтобы человек враз менялся, все постепенно происходит, а мы до поры этого не замечаем или не хотим замечать. Вот и получается, что замуж ты выходила за одного человека, жила с другим, а сейчас он вообще третий. И сходилась ты с тем, первым, а этому последнему, третьему, ничего не должна. Чужой он тебе. Вы давно врозь живете?

– Почти год. У него квартира от отца. Бывшей жене ничего не оставил, только сыновьям. Младшему – дачу, хорошую, большую, от кольцевой дороги меньше десяти километров. Олегу – квартиру. Туда он и съехал.

– А мать его? Может, это она воду мутит?

– Нет, она Олега вообще не касается, ни советом, никак. Она вся в его брате, там дети маленькие, трое, и сноха безрукая, безвольная, легла под свекровь, в рот ей смотрит. А той только и надо – нужной быть. Кому нужна, только тот ей по вкусу. А Олег помощи ни от кого не ждет, поэтому ей неинтересен. Отец его тоже своим умом хотел жить. Они потому и развелись.

– Слушай, а может, у него кто-то есть? – оживилась подруга. – Ну, на стороне, любовница…

– Нет у него никого. Это я бы еще поняла. Я ему безразлична стала. И как женщина тоже.

– А он тебе?

– А мне обидно.

– Я не о том. Ты его любишь?

– Иногда так жалко его…

– Раз жалеешь, значит, любишь. Но ты спроси себя: нужна ему твоя жалость? Вот вытащила ты его сюда, и чем закончилось?

– Я хотела как лучше.

– Все мы хотим как лучше, по-христиански. – Подруга нашарила ногами туфли и стала втискивать в них ступни, а они у нее были широкие, с шишками у больших пальцев, и поэтому она морщилась. – А вместо благодарности известно что получаем.

Перед лицом Ольги появился кукиш, такой плотный, словно подруга только и делала на досуге, что складывала фигуру из трех пальцев.

– Пьет он! – с отчаянием проговорила Ольга. – Надо было что-то делать, хотя бы попытаться.

– Ты и попыталась. А теперь успокойся, тебе себя упрекнуть не в чем.

– Он ведь мне уступил, поехал с нами.

– И свинтил, – припечатала подруга. – Еще и гадостей наговорил. На прощание.

– Но ведь сопьется.

– Что?

– Сопьется он.

– Себя винишь? Ты эти мысли брось.

– Я ему сейчас позвоню.

– Не вздумай!

С колокольни за их спинами слетел и поплыл над островом и озером колокольный звон. Верующих сзывали на службу.

– Пора.

Они поправили платки, разгладили юбки и пошли вдоль берега, по тропинке. Подруга трещала без умолку в предвкушении того, что должно было произойти. Она так разливалась соловьем, что ее хотелось ощипать или хотя бы ущипнуть. Ольга даже пальцы напружинила, но в этот момент подруга сказала с подобающим благоговением:

– Может, сподобимся старца Иринея увидеть.

И Ольга опомнилась, подумав: «Беду надо переживать в одиночестве, тем более горе». Она опустила голову, словно ее только и занимало, как бы не споткнуться о приподнявшийся край гранитной плиты.

А тропинка у следующей заводи отрывалась от каменного пояса монастырского острова и уводила на храмовую площадь, к паперти.

* * *

Над перроном теплились огни фонарей. Голос с металлической хрипотцой уведомил, что начинается посадка. Поезд давно был наготове, а теперь, повинуясь расписанию и голосу из репродуктора, распахнулись двери вагонов. Проводницы прошлись тряпками по поручням.

В составе было семь вагонов, из них два купейных, остальные – плацкарт: ради нескольких часов в дороге люди разумные попусту тратиться не собирались, и так нормально, не баре. Был бы общий вагон, они бы и в нем поехали.

Олег предъявил билет. Проводница – средних лет, молодящаяся, с крашеной челкой –ощупала его глазами, задержавшись на пакете, в котором сквозь целлофан угадывались бутылки.

Время еще было, поэтому подниматься в вагон Олег не стал – закурил. Зачем дымить в тамбуре, когда можно на свежем воздухе? Тут он его лишь чуть-чуть подпортит.