«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIХ века

На мой взгляд, ситуация вокруг XVIII – первой половины XIX века в определенной степени объясняется историко-историографическим восприятием творческого наследия предшественников, в частности А. М. Лазаревского, который снова превращается в «знаковую фигуру украинской историографии» 442 . И тут обнаруживается интересная вещь. Казалось бы, большое временн'oе расстояние само по себе способствует переосмыслению того, что было сделано историком Гетманщины, – переосмыслению с учетом подходов современного крестьяноведения. Но в юбилейных статьях начала XXI века вновь утверждается забытый историографический образ историка-народника, «даже не столько в смысле его политических императивов, сколько в понимании им движущих сил и хода исторического процесса» 443 . Соответственно, стереотип социально-экономических отношений второй половины XVII – XVIII века, воспринятый от Лазаревского, не только не подвергается уточнению, корректировке, а, по сути, канонизируется. Проанализировав работу «Малороссийские посполитые крестьяне», В. И. Воронов сделал вывод, справедливый относительно творчества Лазаревского, – «одно из лучших достижений в научном наследии ученого», – но, думаю, печальный для современной украинской историографии: эта работа, написанная в 1866 году, и на сегодняшний день – «одно из наиболее глубоких исследований по истории украинского крестьянства» 444 .

442

Воронов В. I. О. М. Лазаревський як історик та археограф // УIЖ. 2009. № 3. С. 63.

443

Там же. С. 62.

444

Там же. С. 52.

Концепция Лазаревского поддерживается без основательного анализа и только иллюстрируется дополнительным источниковым материалом 445 . Поэтому и сейчас представления об особенностях социальной ситуации в Гетманщине в последний период ее существования остаются на уровне начала XX века. А «ответственность за повторное введение крепостного права в Украине (после его временной ликвидации во время Освободительной войны середины XVII века)» продолжает возлагаться «не только на российское самодержавие, но, частично, и на украинскую казацкую старшину и дворянство». Этот тезис Лазаревского считается «абсолютно бесспорным», «справедливым и аргументированным» 446 . Оказывается, дело не в особой социально-экономической и общественно-политической ситуации, сложившейся в результате Хмельнитчины и к созданию которой были причастны массы казаков, показаченных посполитых и шляхты, а только в сосредоточении в руках старшины всей полноты власти, позволявшей им легко «превратиться в господ».

445

См., например: Путро О. I. Гетьман Кирило Розумовський та його доба (з історії українського державотворення XVIII ст.): В 2 ч. Київ, 2008. Ч. 1. С. 181, 184.

446

Там же. С. 50–51.

Примечательно, что украинские историки именно в связи с Лазаревским заговорили и о крестьянской реформе 1861 года как о «рубеже, разделившем все модерное российское прошлое на до- и пореформенную эпохи». Реформа вновь стала «Великой», заняла место «где-то рядом с такими незабываемыми, знаковыми явлениями, как Гражданская война 1861–1865 годов в Соединенных Штатах Америки и революция коммунаров 1871 года во Франции»; подчеркивается ее влияние на «тектонические сдвиги в историческом сознании современников», на «коренное переформатирование российского культурного пространства» 447 . Желание показать значение и величие Великой реформы подтолкнуло и к достаточно непривычным определениям. Реформа 1861 года, оказывается, положила начало общественным и культурным практикам, которые «составляют уникальный узор» из «позитивистских и просветительских компонентов» в творчестве Лазаревского 448 .

447

Ясь О. В. Два образи Старої України: візії О. Лазаревського й О. Оглоблина // УIЖ. 2009. № 3. С. 67–68.

448

Там же. С. 71.

Однако крестьянско-дворянский вопрос в контексте тесно связанной с ним проблемы 1861 года пока выглядит довольно туманно. Не очень четко поставлены темы в немногочисленных проблемно-историографических исследованиях, диссертациях, своеобразных «итоговых» и юбилейных статьях, которыми подводится черта под предыдущей традицией. Они не свидетельствуют о существенных сдвигах и в значительной степени закрепляют уже имеющиеся оценки.

В подобных очерках история дворянства интересует специалистов по XIX веку и историографов, к сожалению, главным образом в контексте процесса взаимоотношений украинской элиты с имперским центром, в контексте социальной психологии «элитарных слоев общества как носителей полной информации о социокультурном наследии нации» 449 , в контексте политической культуры или проблемы бюрократии. Как составляющая крестьянского вопроса, социально-экономической истории прошлое социальной элиты украинскими историками пока не воспринимается, что подтверждают обзоры достижений флагмана отечественной науки – Института истории Украины 450 . Остается неизменной в украинской историографии и крестьяноцентричность «крестьянского вопроса». Аграрно-крестьянский вопрос продолжает отождествляться исключительно с историей крестьянства. Дворянство же, как и другие социальные группы, в аграрное пространство не вписывается. Да и сам крестьянский вопрос тоже трактуется довольно узко – преимущественно как «принципы и методы ликвидации крепостного права» 451 .

449

Матях В. М. Сучасна українська новістика та перспективи наукових пошуків. С. 159.

450

Вона ж. Український цивілізаційний процес раннього нового часу в наукових проектах Iнституту історії України НАН України. Київ, 2011. С. 124, 154.

451

Мазурик В. С. Дворянські проекти вирішення селянського питання на Україні в першій половині XIX ст. (до 1857 р.) // Iсторичні дослідження. Вітчизняна історія. Республіканський міжвідомчий збірник наукових праць. Київ, 1989. Вип. 15. С. 77.

Сказанное полностью относится и к зарубежной украинистике, где не сложилось традиции изучения социально-экономической истории Нового времени. Это подтверждают и библиографические обзоры 452 . Показательным в данном контексте представляется аннотированный список рекомендуемой, преимущественно англоязычной литературы, помещенный в соответствующие разделы недавней обобщающей работы по истории Украины американско-канадского историка Павла Магочия 453 . Несмотря на авторское замечание, что «немало англоязычных работ посвящено социально-экономическому положению украинских земель в составе Российской империи», подавляющее большинство из названных касается «национального вопроса», «формирования украинской национальной идеологии», отражает биографии выдающихся деятелей национального движения, преимущественно Т. Шевченко, а также П. Кулиша, Марко Вовчка, И. Франко, М. Драгоманова и др. История дворянства, крестьянства, социальных взаимоотношений, очевидно, выпала из поля зрения зарубежных украинистов, если не считать названной англоязычной книги французского историка Даниэля Бовуа о правобережной шляхте. Исследования по социально-экономической истории дореформенного времени здесь совсем отсутствуют.

452

«Український історик». Журнал українського історичного товариства. Покажчик змісту 1963–1992. Нью-Йорк; Київ; Мюнхен, 1993; Гарвардські українознавчі студії. Покажчик до томів I–XV. Київ, 1992; Ланской Г. И. Проблема модернизации аграрного сектора России второй половины XIX – начала XX в. в зарубежной историографии и трудах академика И. Д. Ковальченко 1970–1980-х гг. // Проблемы источниковедения и историографии: Материалы II Научных чтений памяти академика И. Д. Ковальченко. С. 184, 185; Темірова Н. Р. Реформа 1861 р. через призму поглядів іноземних дослідників // Проблеми історії України XIX – початку XX ст. Київ, 2011. Вип. 18. С. 75, 76; Kappeler A. Ukraine in German-Language Historiography // Synopsis: a collection of essays in honour of Zenon E. Kohut. P. 245–264.

453

Маґочій П. Р. Iсторія України. Київ, 2007. С. 594–598.

Сам текст работы Магочия в части «Украина в Российской империи» также не слишком перегружен сюжетами по социально-экономической истории, которые к тому же персонологически почти не насыщены. Но главное, что в этой новейшей синтезе закрепились традиционные для народнической украинской историографии положения: о полном бесправии крестьянства первой половины XIX века, которое, «кроме права на собственные орудия труда», не имело никаких прав, о крепостных как о «живом движимом имуществе», «стоившем меньше, чем скот» и т. п. 454 Все это показывает, что зарубежная украинистика так же далека от современного крестьяноведения, как и «материковая», что исследования по истории крестьянства не только не ведутся, но и не пересматриваются в той своей части, где «осели» давно сложившиеся представления 455 . Не говорю уже о том, что стереотипы касательно украинской крепостнической действительности в значительной степени были построены на примерах из русской истории, на основе, скорее, нелучшей научной продукции, поскольку в качественных исследованиях даже советских русистов 1970–1980-х годов картинка уже значительно уточнялась и более ярко раскрашивалась. Нечего и говорить о современной российской историографии крестьянской проблематики, точнее – зарубежной русистике, обращение к которой в поисках нового образа крестьянского вопроса оказалось наиболее оправданным и плодотворным.

454

Там же. С. 280.

455

Известный мыслитель Серебряного века русской культуры Владимир Францевич Эрн, рассуждая о применении исторического метода, заявленного Адольфом фон Гарнаком в книге «Сущность христианства», по поводу власти научной традиции над исследователем писал так: «Традиция страшна и опасна тем, что, всем своим авторитетом надавливаясь на исследователя, она заставляет не только решать вопросы в определенном, уже заранее обозначенном направлении, но влияет решающим образом и на самую их постановку. Она слишком часто обезличивает (выделено автором цитаты. – Т. Л.) эти вопросы, делает их какими-то вопросами „вообще“, т. е., другими словами, в частности не захватывающими никого и потому, может быть, никому и не нужными, и так как вопросы „вообще“ несомненно удобнее, спокойнее и менее мучительны, чем вопросы в частности, на которые ответить не так-то легко, то у всякого исследователя является великий соблазн закрыться от мучительных личных вопросов вопросами безличными, т. е. традиционными формами их постановки» (см.: Эрн В. Ф. Сочинения. М., 1991. С. 247).

Разумеется, я не ставила себе такой дерзкой задачи, как обзор современной российской историографии проблемы, особенно с учетом вышеупомянутого сюжетного ее разнообразия. Тем более что довольно солидные историографические очерки уже представлены современными специалистами, например Ю. А. Тихоновым, В. Я. Гросулом, в монографиях которых проанализировано большинство значимых (в том числе и появившихся в недавнее время) исследований по истории российского крестьянства, сельского хозяйства, помещичьей и крестьянской усадьбы, проблем социального взаимодействия, основ бытования крепостного права и феодальных порядков, формирования гражданского общества и его взаимоотношений с властью и т. п. 456

456

Тихонов Ю. А. Дворянская усадьба и крестьянский двор. С. 5–82; Гросул В. Я. Русское общество XVIII–XIX веков: Традиции и новации. М., 2003. С. 10–49.

Учитывая эти обзоры и постановку тем в целом ряде историографизированных исследований ученых-русистов, отмечу только некоторые важные, с моей точки зрения, изменения в разработке крестьянского вопроса. Причем еще раз подчеркну положение о сохранении преемственности в исследовании социально-экономической истории при существенном обновлении подходов и оценок, что произошло как благодаря формированию «единой историографии России» 457 , т. е. поиску точек соприкосновения между российскими и зарубежными, преимущественно американскими, русистами, так и благодаря ориентации вчерашних советских исследователей на достижения и подходы мировой гуманитаристики.

457

Глисон Э. Великие реформы в послевоенной историографии. С. 8–23.

Уже в начале 1990-х годов теоретический семинар по аграрной истории под руководством В. П. Данилова ознаменовал ориентацию российских историков на достижения зарубежного крестьяноведения. Первые заседания были посвящены обсуждению работ ведущих специалистов в этой области – Дж. Скотта и Т. Шанина. А материалы и выступления участников семинара почти сразу же публиковались 458 . Новации в крестьяноведении касались и изучения особенностей социального взаимодействия, в том числе и между крестьянством и дворянством. В частности, Л. В. Милов уже в ходе обсуждения концепции Шанина, обращая внимание на специфику влияния природно-географического и климатического факторов на экономики Западной и Восточной Европы, отмечал необходимость учета, кроме эксплуататорской, и страховой функции помещичьего хозяйства, разрыв с которым крестьянского хозяйства в пореформенный период во многом объясняет резкую пауперизацию бывших крепостных 459 .

458

Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // ОИ. 1992. № 5. С. 3–29; Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Там же. 1993. № 2. С. 3–28; Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Там же. 1994. № 2. С. 30–59.

459

Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Там же. 1993. № 2. С. 19.

Потребность в обновлении, конечно, не означает, что историографическая инерция не давала себя знать. В частности, «История крестьянства России с древнейших времен до 1917 г.», третий том которой появился в 1993 году, еще не претерпела серьезных изменений. Кстати, здесь еще содержались и разделы о крестьянах Украины, написанные во вполне традиционном для советской историографии духе 460 . Но материалы многочисленных крестьяноведческих конференций уже в начале 2000-х годов демонстрировали переход в новое качество и значительное расширение сюжетно-тематического спектра исследований 461 . В контексте данной темы важно, что российские историки считали необходимым с помощью обновления теоретико-методологической и источниковой основы освободиться от предубеждения против самостоятельности крестьянской экономики и возможности специфической крестьянской аграрной эволюции, отказаться от характерного для предыдущей традиции взгляда на аграрное развитие «как на постоянное приготовление деревни к революции», акцентировали внимание на изучении хозяйственного этоса, духовной жизни главных участников аграрных отношений 462 .

460

История крестьянства в России с древнейших времен до 1917 г.: В 3 т. М., 1993. Т. 3. С. 568–587.

461

Данилова Л. В., Данилов В. П. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграрное развитие России (XIX–XX вв.): Материалы международной конференции. 14–15 июня 1994 г. М., 1996. С. 22–39; История крестьянства в России: Материалы Шестнадцатой Всероссийской заочной научной конференции. СПб., 2000; История крестьянства и сельского хозяйства западно-русских и белорусских земель: прошлое, настоящее, перспективы: Материалы международной научно-практической конференции. 28–29 сентября 2000 года. Смоленск, 2001; Россия в новое время. Образованное меньшинство и крестьянский мир: в поисках диалога. Материалы межвузовской научной конференции 21–22 апреля 1995 г. (Российский государственный гуманитарный университет). М., 1995.

462

Савельев П. И. Пути аграрного развития России в дискуссиях российских историков. С. 25–53.

Значительные изменения произошли и в изучении истории российского дворянства. Здесь, так же как и в крестьяноведении, важны были пересмотр предыдущих оценок и тематическое расширение. Причем историки все чаще стремились отойти от образа «эксплуататора» и не забывать, что

великая русская культура, которая стала национальной культурой и дала Фонвизина и Державина, Радищева и Новикова, Пушкина и декабристов, Лермонтова и Чаадаева и которая составила базу для Гоголя, Герцена, славянофилов, Толстого и Тютчева, была дворянской культурой (выделено автором цитаты. – Т. Л.). Из истории нельзя вычеркнуть ничего. Слишком дорого приходится за это расплачиваться 463 .

463

Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. С. 15, 28.