Помощник китайца
Шрифт:
У меня, в отличие от всех этих младенцев, никаких стрессов - я оказываюсь на том гусиане, который выбрал для себя сам. Стоит толкнуть обитую войлоком дверь и вдохнуть на улице пахнущий снегом воздух, и я понимаю, что не ошибся в своем выборе.
Морщатся от холода звезды, мигают. Некоторые из них горят на ветвях неподвижных елок и лиственниц. Я набиваю котелки немнущимся, деревянным снегом, вешаю их на таган и развожу под ним костер. Потом возвращаюсь в избушку, зажигаю керосиновую лампу и растапливаю печку. Сначала горит сорванный с крыши кусочек рубероида, истекает расплавленным гудроном, и в избушке начинает пахнуть асфальтовым, городским летом. Потом схватываются лучинки, которые наколоты с вечера, и вся топка
От асфальтового запаха просыпается Колька и курит, лежа в спальнике, ожидает, пока нагреется воздух. Кольке за сорок, сильный и беззлобный - он идеальный напарник в тайге. Да и характерами с ним сходимся. Психологическая такая совместимость, - это тоже важно. Поэтому с ним легко ладить и в походе, и дома, на кордоне. Он у нас начальник - старший госинспектор лесничества.
На кордоне живут две семьи и один холостяк. Холостяк - я. У Кольки с Юрчиком семьи. Два раза в год нам подвозят продукты и солярку, правда, не на кордон, нам приходится ездить за двадцать пять километров к тому месту, где заканчивается дорога. Каждый ведет в поводу еще одну, а то и двух заводных лошадей с грузом. За неделю все перевозим. У всех своя скотина, у меня тоже корова Ласточка и телка. Когда Ласточка отелилась и я нашел ее в кустах, в черемo'шнике, стоящую около мокрого, только что родившегося теленка, то даже оглянулся - вдруг здесь где-то висит трубка Сталина.
Кордон стоит в долине широкой и быстрой реки, окруженный сосняком. Долина зажата между горами - райское такое местечко для того, чтобы ни о чем не думать. Юрка смотался сюда из Питера, Колька из Бийска - в общем, резервация такая получается для сбежавших из города романтиков-ископаемых, убогих людей.
Хорошо мне здесь жить - вся моя городская жизнь отодвинулась на три тысячи километров, съежилась в одну маленькую точку где-то на западе, в той стороне, где Москва. Там осталась куча людей, которые знали меня и составили обо мне определенное мнение. Мощный такой буфер теперь между нами - три тысячи километров. И людей мало кругом.
Печка начинает гудеть, дрова занялись и потрескивают, на полу начинают плясать красноватые отблески. Сейчас воздух быстро нагреется, правда, избушка старенькая, сыроватая, быстро выстывает, под нарами растут какие-то бледные древесные грибы. А все равно после ночевок у костра эта изба кажется роскошью. Расслабляешься полностью. Вот сейчас тепло станет, и уходить тяжелее покажется, это всегда так. Стоит где отогреться - сразу корни начинаешь пускать.
Колька приподнялся на локте и поскреб голову.
– Сегодня мыши сильно бегали, шурудили всю ночь. Одна зараза прямо по голове пробежала.
– А я не слышал ничего, спал.
– Кого тебе слышать, тебе, молодому, поди, бабы снятся. Конечно, ничего не слышишь. А мне вот, парень, какая-то галиматья всю дорогу снится. Сегодня, главное, будто стою под деревом и смотрю на сову. Ага, потом, значит, сова слетает с ветки - и за птичкой, ну, за небольшой птичкой такой. А эта птичка от нее. От нее и раз, - мне прямо между ног. Да так больно, я даже проснулся.
– Колька откашлялся.
– Вот к чему такой сон может быть, а? Как считаешь?
– Тувинцев задерживать будем, и в перестрелке тебе отстрелят кое-что, отвечаю.
– Нет, я думаю, может, к старости? Наверное, пора мне переезжать отсюда куда-нибудь, где цивилизации побольше, где люди живут. Вот, Серега, почему ты на озере с Костоцким не остался работать, а? Там все-таки не такая глушь, как у нас.
– Да ну, народу слишком много, и начальство тоже рядом. В тайгу они там редко ходят, так - больше на огородах сидят.
– Зато там туристки каждое лето приезжают.
Да, туристок там летом куча. Это точно Колька сказал. Я ведь сначала из Москвы к Эрику Костоцкому приехал и жил на озере
до осени, только потом сюда перевелся. В тайгу вместе с ним на конях два раза сходили. Один поход длинный такой получился - на сорок дней. Устали тогда сильно, изголодались, спустились наконец из тайги к озеру, на маленький кордон, отпустили лошадей. Оттуда до поселка еще на катере нужно было добираться.Не успели даже перекусить на этом кордоне, а тем более в баню сходить, - "Меркурий" подчаливает. Володьку, капитана, спросили: "Возьмешь до Карлу?". Он говорит, грузитесь быстрее, у меня иностранцы, ждать долго не буду. По правде сказать, там ни одного иностранца не оказалось, одни иностранки, молодые девчонки из Бельгии. А с ними нянечка такая, Оля. Лет шестьдесят уже, а все Оля. Она за них ответственная была - и экскурсовод, и завхоз, и переводчик, и мамочка.
Я Эрику снизу вещи кидал, а он их на палубе складывал - седла, переметные сумки, скатки, потом ружья занесли, к Володьке в рубку поставили. Бельгийки смотрели на все это, фотографировали, Оля тут же стояла, следила за нами. Как только отошли от берега, она Эрика за локоть берет и говорит: "Мальчики, вы есть, наверное, хотите? Вернее, что вы хотите? У нас немного супа осталось, сейчас можем кашу с тушенкой по-быстрому приготовить. Сметана еще есть, три литра. Кофеечку, а?". Эрик молча только смотрел на нее и кивал. Тогда Оля повернулась к бельгийкам и говорит: "Девочки, быстро, ils ont faim". Через десять минут все уже внизу, в кубрике, сидели. Мы с Эриком в центре, на табуретках, с тарелками в руках, а они вокруг устроились и смотрят. Я в жизни не знал, что такая сосредоточенная тишина может быть. Только одна девчонка, которую, кажется, звали Марго, готовила добавку на плитке и немного гремела посудой.
И хоть бы одна про свой фотоаппарат вспомнила или там улыбнулась иностранцы все же, - нет, сидят серьезные такие, даже смешно немного. Передо мной одна сидела - ладошкой ладошку сжимает, локоточки вместе свела и хлебушек в руке держит. Мне по кусочку подает - один съем, уже другой протягивает. Эрик глаза от тарелки оторвал, тут же ему соль передают. "Смотри-ка, только хотел сольцы попросить! Вот это сервис!"
После кофе пили чай, потом ели сметану, потом уже до Карлу минут пятнадцать осталось. Поднялись наверх, закурили. Оля притащила банок пять сгущенки - "Девочки вам сувениры собрали". Я распихал эти банки по переметным сумкам.
Оля тоже прикурила сигарету и, глядя на приближающийся поселок, улыбнулась: "Знаете, мальчики, вот я до пятидесяти лет дожила, а только почему-то сейчас поняла, какое это удовольствие - кормить голодных, вышедших из тайги мужчин. Правда, скажу честно, попахивает от вас неслабо!".
Эрик еще долго вспоминал этих бельгиек. "Понимаешь, Серега, почему столько женщин сюда едет летом? Ты посмотри, сколько их тут, туристок, как курей... Норма эта твоя тоже, охота ей было ехать? У них тут, в глуши, все обостряется, понял, нет? Это настоящая романтика тебе. Как они кормили нас, а? Главное, ни слова по-русски, а как они чувствовали - с солью как угадали. Да и вообще".
Колька выбрался из спальника и начал его сворачивать.
– Домой возвратимся, я тебе, Серега, "Цитрон" подарю. Или "Цитрус", что ли, он называется?
– Какой "Цитрус"?
– Одеколон. С утра встанешь и не кушай ничего и чай не пей, а выпей одеколона. Весь фанфорик выпей и опять не ешь. У тебя все глисты и выйдут потом.
– Нет у меня никаких глистов. Откуда ты взял?
– Не знаю, откуда, а зубами ты по ночам так скрежещешь, что страшно. Как они у тебя еще не повылетали, твои зубы, - я не знаю. Будто верхом на коне по гальке едешь - такой же звук. Это глисты, точно, ну или, может, нервничаешь чего-нибудь, наверное.