Помощник китайца

Я представил, как еду на Айгыре по гальке где-нибудь в долине речки звук действительно жуткий, если зубами так скрипеть. Твердые копытца Айгыра вдавливают гальку, камешки скрипят, разъезжаются. У Айгырки копыта красивые - твердые такие, хорошей формы. Он поэтому по льду хорошо ходит, почти не скользит. А некоторые кони совсем по льду ходить не могут трясутся, торопятся, потом вообще начинают бежать и падают.

– Помнишь, Колька, как твой Серко морду разбил осенью на наледи, когда поднимались к Ташту-Колю?

– Да ну в пень на таких конях ездить. Я на него больше не сяду. Раскорячится, как мандавошка, и храпит.
– Колька тушит бычок пальцами и втыкает его в щель на стене.

– Слушай, парень, а может, рванем туда? В Ташту-Коль. За день дотуда доскребемся, если сегодня пораньше выйдем. Посмотрим, как там, чего. А?

– Давай. Мне самому охота посмотреть, есть там марал или нет. Как думаешь, есть или все ушли пониже?

– Придем - увидим.

– Ну, я все равно гречку варю? А то она последняя, больше вообще ничего нет.

– А, вари. Как-нибудь не подохнем.

И я выхожу на улицу варить. Подкидываю еще снега в котелки. Значит, пойдем туда, а не домой. Даже хорошо. Интересно взглянуть, как там. Мне все хорошо. И не надоедает, потому что я знаю, как неинтересно. Неинтересно, когда выстраиваешь себе будущее в голове, а потом ползешь к нему, как... как не знаю что, как эта самая мандавошка. Это как трахаться ради того, чтобы кончить.

А тут у меня будущего нет, вернее, оно так быстро меняется, что не уследишь. Пойдем, например, с Колькой в Экинчисуу, а по дороге неожиданно свернем в Таштумеес, в Таштумеесе не понравится - выберем себе какую-нибудь долинку покрасивее и туда потопаем. Зачем?
– посмотреть. Интересно же, если там никогда еще не был. А потом вдруг надоест, так домой, на кордон, вернемся.

Мне вот осенью приперло лису поймать, я и таскался вокруг кордона целыми днями, выслеживал ее. Как надоело - перестал. Сам себе хозяин, что хочешь, то делаешь. Жизнь, одним словом, удалась. Тупая, вроде бы, без смысла и цели, не устремленная вперед и вверх, как положено, а мне нравится. И еще, я никогда до этого, разве что в глубоком детстве, да и то не смогу поручиться, никогда не испытывал настоящего счастья. Только разве что удовлетворение от чего-то. А тут два раза испытал за эти два года.

Возвращались с одним алтайцем - с Сашкой - с охоты. На два дня поднимались в тайгу весной, в марте, по снегу еще. Подморозило хорошо, тропа скользкая такая была, думал, наверняка улечу с конем со склона, а слезать не слезал - лень было. Сашка - напарник-то мой - полпути пешком шел, а я не стал. Пролазили в тайге попусту и спустились. Ничего такого особенного или очень хорошего за это время не произошло, все как обычно. Даже зверя не видели. По дороге домой решили заехать к пастухам-пенсионерам на стоянку чай попить.

Бабка стояла рядом с домом у коновязи и следила, как мы подъезжаем. Взяла у меня повод и привязала коня.

– Саввантич-то дома?
– спросил Сашка.

– Мала-мала аракует дедка. Совсем пьяный, ездит туда-сюда. Проходите, чай пейте.

Седой Петр Саввантич на карей кобыле появился из-за сарая, покосившегося от весенних ветров, за его плечами прикладом кверху висела винтовка с укороченным стволом. Кобыла часто переступала ногами по мартовскому почерневшему снегу и вскидывала голову, выталкивая языком удила. Всадник остановился перед нами и молчал. Лицо его было расслаблено и взгляд неподвижен, тело иногда неожиданно покачивалось не в такт движениям лошади.

– Ты, Саввантич, опять на войну едешь?
– спросил Сашка и залюбовался боевой посадкой наездника. Старый Акпашев был действительно хорош. Седые волосы, чистый пиджак, гордая осанка и расправленная грудь, созданная для наград. Петр Саввантич ласково улыбнулся нам, кивнул.

– Пусть приходят - всех убьем.

– Вы опять с китайцами воевать хотите?
– спросил я.

– С китайцами.

У старика был такой пункт - как бабка арачки нагонит, так начинаются сборы на войну. Потенциальный противник был всегда один и тот же - Китай.

– Смотри, Серега, и тебя могут убить, ты же китайский язык в Москве учил.
– Сашка засмеялся и подмигнул мне.
– Ошибется кто-нибудь из наших и грохнет тебя на всякий случай.

Старый Акпашев по-прежнему ласково улыбался и смотрел на меня. Потом сказал:

– Убьем, конечно. Ты же чужой. Кто ты такой - не знаем, может, и шпион. Только шпион поедет из Москвы жить здесь. Только шпион тут жить будет.

Старику надоело стоять на месте, и он неожиданно легко тронул кобылу в галоп. Винтовка даже не шелохнулась за его спиной, когда он скакал от нас по дороге к лесу.

– Дурак он. Чего такое говорит - сам не знает, сволочь пьяный. Не слушай, сынка, дурака.
– Бабка махнула рукой.
– Идите, чай пейте.

Сашка смотрел на голубые вечерние горы, еще хранящие зимнюю чистоту и сияние.

– А китайцы нас, и правда, будут захватывать. Отец говорил, их тут раньше много было. Видел могилы по долине? Камни под вид пальцев поставлены - это китайские.

Я посмотрел на Сашку и подумал, что он и сам на китайца похож.

Пока сидели и чаевали, Сашка с бабкой по-алтайски говорил, а я ничего не понимал и просто думал себе чего-то. Вышел из дома. У коновязи стояли наши кони, Айгырка повернул морду ко мне и пошевелил губами. Я приспустил ему подпруги и стал курить, глядеть, как темнеет небо над лесом.

Эти пастухи, Петр Акпашев и его бабка, еще пасут колхозную скотину сорок бычков. Колхоза уже давным-давно нет, а они все пасут, причем забесплатно. В прошлом году районная администрация выдала им восемь килограммов сливочного масла в качестве поощрения. Скотина подрастает, плодится или дохнет - смотря по настроению, но сорок голов, которые пас Акпашев в тот момент, когда объявили о закрытии колхоза, всегда у него в наличии. Большинство пастухов уже давно приватизировали и скотину, и технику, и сами стоянки, но некоторые, самые упрямые, еще держатся. Ругаются, грозятся перерезать всех коров на мясо, сдать коммерсантам и зажить по-человечески, но снова ставят сено летом, снова чинят изгороди, запасают на зиму дров, а потом зимой выкармливают телят.

Не пастухи, а какие-то египетские пирамиды, фаусты с мефистофелями "ведь мы играем не для денег, а лишь бы вечность провести". Вот сейчас, наверняка, сидит бабка и жалуется Сашке на жизнь, а летом будет целыми днями без продыха пахать на покосе, как будто ей фронт кормить для победы нужно. В общем, по-своему проводят вечность.

А все равно хочет старый Акпашев, чтобы в историю попасть, хочет награду за свои труды. Это он только пьяный такой боец, а обычно-то не выступает и старуху свою слушается только так. И как я первый раз к нему заехал, сразу стал жаловаться, что его обошли с медалью "Ветеран труда". Кто-то когда-то ему пообещал, а потом забыли.