Помощник. Книга о Паланке

И сон не идет, хотя раньше он засыпал, едва добравшись до подушки. Ему нравились многие женщины, но ни одна не лишила его сна. Он, как мальчишка, не может дождаться, когда увидит ее, и она, как видно, это уже заметила — с тех пор как они тайком ездили осматривать то хозяйство, у нее всякий раз появлялись дела, когда им выпадало пообедать вместе. А он-то, господи, какой баран, надеется, что она снова соберется с ним в лес и предоставит ему новый случай, ждет, когда она придет на бойню, так, чтобы он мог поверить, что она пришла только к нему… Ищет каких-то намеков в ее словах, караулит ее взгляды и в то же время боится, избегает ее глаз. У него делается вид виноватого дурня, сопляка, который никогда не видел баб! Запутывается, запутывается! А ведь всегда умел владеть собой, мог приказать себе не касаться ничего недоступного, обходил за сто верст, чтобы попусту не мучиться и не стать посмешищем.

В ее присутствии он теряет уверенность, в ее глазах он, наверное, становится все более ничтожным, смешным, того и гляди она начнет командовать им, как своим мужем, которому из-за ее каприза приходится спать на кухне, о чем шушукается весь город, потому что старая служанка всюду раззвонила об этом… На него скоро тоже станут пальцами показывать — посмотрите, вот он, дурачина, Волент-приказчик, что втюрился в жену мастера, как осел в копну сена, и теперь у нее на побегушках. Что-нибудь в этом роде. Для всех он станет посмешищем. А ему придется помалкивать и покорно вкалывать на чужих за слово похвалы, за то, что его вроде бы считают своим, за улыбку признания — какой он, дескать, ловкий и удачливый торговец.

Нет, боже упаси! Он должен пересилить себя! Должен! Никаких любовных интрижек, думать только о делах! И о своих планах. Ведь если мастер что-то заметит — конец всему, она же рассказывала, какой он ревнивый. Выгонит в два счета, как своего ученика.

С чего он размечтался-то? Почему так осмелел? Оттого что она тайком была с ним в лесу? Господи, что его во всем этом так волнует?! Разве было в этом что-то обещающее, чтобы он так уж сходил с ума? А? Что ему на обратном пути так уж вскружило голову? Что такого необычного, если он даже немножко нравится ей как мужчина? Несомненно только то, что она с ним заодно. Но почему? Потому что она расчетливая. Потому что ей мало того, что у нее есть. Потому что она знает, что Речана уже не раскачать, действительно не раскачать, ему уже надоели ее штучки. Потому… Да, потому, что она хочет стать еще богаче, ей все мало. Для дела. Только для дела. Только ради этого она избрала его своим сообщником. А он, осел, размечтался.

Томится дни и ночи напролет, бродит, не посидит, точит зубы, собирается с духом, а потом снова поддается слепой страсти к этой хитрой женщине. Рисует себе фантастические картины, снова и снова представляет, как она приходит ночью сюда, пока ему не покажется, что она на самом деле пришла, и он вскакивает с кровати к окну. Иногда мысли о ней так завладевают им, что он не думает о работе, шатается и смотрит на часы, не пора ли уже идти наверх, к обеду. Она разлагает его, мешает сосредоточиться и стремиться к заветной цели — стать совладельцем оптовой мясной. Он злится на нее, минутами ненавидит, но снова и снова подчиняется страстному желанию — пережить с ней все.

Оказалось, что он совсем не такой неуязвимый, как сам считал. Возжелав интимной близости с женой мастера, он поддался главной юношеской мечте о прекрасной женщине.

Он вздрогнул — кто-то шел сюда, почувствовал, что это Речан, хотя было непонятно, зачем тот явился в такой поздний ночной час. Волент испугался. Чего он от него хочет? Что это значит?

Речан вошел, смущенно извиняясь, что так поздно беспокоит его, и со всякими экивоками начал спрашивать, что у Волента за счеты с приказчиком Полгара. Сам пан Полгар полчаса назад был у него дома. Ланчарич, как только немножко опомнился, конечно, заявил, что ничего у него с приказчиком Полгара не было, и даже рассердился, что, мол, это за дела, он сам зайдет к Полгару и спросит его, почему тот возводит на него напраслину.

У Речана отлегло от сердца, и он уже спокойнее рассказал, что хотел от него коллега мясник.

Приходил-то он из-за политики. Рассказал, что готовится, и намекнул, за кого будет он, Полгар, и все порядочные торговцы голосовать. Он, не таясь, сказал, что все порядочные торговцы будут голосовать за демократов, что того же ожидают и от него, уважаемого коллеги Речана. Упомянул, как все они помогают друг другу, как он, Полгар, всегда бескорыстно предупреждает всех о контролерах, за что Речан, конечно, поблагодарил его. Полгар даже не побоялся сказать, что многие торговцы делают взносы для обеспечения успешного хода выборов. Пока Речан размышлял, делая вид, что ничего не понял, Полгар только так, между прочим, спросил, что за счеты у их приказчиков. Но сразу перешел на другую тему. Реакция Речана была для него неожиданной, и он, видно, решил, что тот ни о чем таком понятия не имеет. Но Речана это взволновало, и он, чтобы отделаться, вручил Полгару небольшую сумму для обеспечения успешного хода выборов. Потом, сам не зная почему, испугался этого и начал говорить, что он тоже знает, что ему полагается делать, за кого он будет голосовать.

Полгар ушел, а Речан помчался к Воленту, чтобы посоветоваться.

Дело в том, что ему совсем не ясно, за кого голосовать. Ведь агитацию ведут не одни демократы. К Речану приходили коммунисты, тот самый Добрик, из управления. Речан сразу сообразил, о чем будет речь, и, как только тот сел, сразу выложил, что он, конечно, знает, кого он должен благодарить за бойню, сам предложил взнос, но Добрик ответил, что если у него есть такие добрые намерения, то взнос можно послать по почте в секретариат партии. Речан был рад, что мог каким-то образом отблагодарить Добрика, и вдруг его захватил врасплох Полгар. Речан корил себя: сидит на двух стульях, но что он мог поделать, он так перепугался, ведь если Полгар что-то про них пронюхал, то может погубить.

Ланчарич не захотел ничего советовать хозяину, у него своих забот хватало. Господи, мастер совсем ополоумел, как он может, осел, сидеть на двух стульях?! Что он, в своем уме, хочет угодить и тем и этим, а о делах, по его, Волента, представлениям, абсолютно не думает.

— Кретин, — зарычал он, когда Речан ушел. Заперев за ним ворота, Волент начал метаться по двору, сам не зная зачем.

Наконец ворвался на кухню, вытащил из буфета стаканы и тарелки и, проклиная обоих Речанов, шваркнул их об пол, отчего бешенство в нем сразу превратилось в жалость к себе самому. Он зажег свечу и стал пить, сетуя на Бога, что тот мучает его здесь, как маленького Христосика, пока не опьянел совсем и не начал пороть чушь.

7

Старшину КНБ [45] Штефана Блащака считали в Паланке, пожалуй, самым авторитетным жандармом. Человек он был бескомпромиссный, настоящий служитель закона, двухметрового роста и стройный, как мачта. Влюбленные в любую исключительность, паланчане буквально гордились, что у них таковой имеется. К тому же мундир сидел на нем как влитой. А ведь провинциалы всегда были влюблены в мундиры.

Старшина расхаживал по городу как павлин, и все загодя уступали ему дорогу, чтобы он ненароком на них не наступил, а может, и для того, чтобы иметь возможность им полюбоваться. Блащак был олицетворением безопасности, и, если он находился поблизости, люди веселее слонялись по вечерней площади или по рынку. Ведь многие жители этого захолустного пограничного города были запуганными, да и человеческий дух, огрубевший в годы войны, отнюдь не всегда отличался благородством, так сказать, порождал не одни благие порывы, но правда и то, что если уж таковой порыв пробивался на свет божий, то был наивысшего качества. Он был исключением, но в то же время и вестником того, что исстрадавшийся род людской снова рвется к высотам и в нем живет неистребимая жажда воспарить над всеми этими подвалами, окопами, кошмарами.

45

КНБ — Корпус национальной безопасности.

Блащак олицетворял безопасность, в его внушительной фигуре виделось воплощение всеобщей мечты о сохранении и защите доброго старого закона, приличного и спокойного сосуществования, мечты о покое и порядке.

В послевоенном Паланке жандармы пользовались невиданным уважением, они принадлежали к числу самых почитаемых жителей города, к новым его элементам, не дискредитированным в предшествующие годы и при прежних режимах.

Блащак со своей молодой женой после кино прохаживался по площади. В теплом вечернем воздухе был разлит запах табака. Жандарму захотелось пить. Он предложил жене зайти выпить кофе и «шприцер»: дескать, у них дома дети не плачут. Жена могла бы принять вторую половину фразы и за маленький упрек, ведь они жили больше года, а о ребенке и помина не было, но она не возразила, потому что вообще никогда не возражала, а только заботливо заметила, чтобы он не забывал, что утром заступает «круглосуточную», самую тяжелую службу, с обходом всего района. В окрестностях сейчас бесчинствовали шайки бродяг и кочевых цыган — истинное бедствие южных деревень: пока люди были в поле, они обворовывали дома и хлевы.

Блащак кивнул, но все же направился ко входу в гостиницу «Централ», куда его манили свет, музыка, дразнящие запахи и профессиональная привычка поинтересоваться, а кто там сидит и о чем идут разговоры. Он всегда делал то, что считал нужным, культивируя в себе решительность, инициативу, способность действовать и принимать решения самостоятельно, но, может быть, этим он компенсировал издержки, вытекающие из обременительной для его свободолюбивой натуры служебной субординации.

В первом этаже гостиницы «Централ» были ресторан, кафе, игорный и танцевальный зал с баром, откуда слышалась музыка: рояль, скрипка, контрабас, ударник, кларнет, саксофон.