Понаехали

А туман…

– Прочь, – от голоса Ежи молочные стены, готовые было сомкнуться, погрести его под собственной тяжестью, расступаются. И дышать становится легче. И тропа-то не исчезла, вот она, под ногами, отливает бархатной ночною тьмой.

– С-спасибо…

– Не за что.

Волчий вой заставляет туман вновь ожить. И в нем мечутся, суетятся тени, спеша убраться подальше от тех, кому тоже доступно запретное.

И рука Ежи сама ложится на пояс.

Правда, что-то подсказывает, что от пистолей толку будет немного.

Глава 18 В которой обсуждается важное дело замужества, а еще происходит непредвиденное

Если можно, а тем более нужно, то как-то оно и не хочется.

Из признания одной юной боярыни, которой было дозволено посетить ярмароку, а заодно уж дан наказ прикупить кое-что из нужного.

Анна Иогановна почти приняла судьбоносное решение, когда её покой был потревожен самым наглым образом. Дверь в светлицу распахнулась, впуская Лилечкину няньку, которая тотчас рухнула на колени, взвыв нечеловеческим голосом:

– Скрали! – голос её заставил Анну Иогановну вздрогнуть.

И миниатюра, присланная доброй старой приятельницей по знакомству, выпала да покатилась под стол. А вторую Анна Иогановна рукавом смахнула. С непривычки.

Кто ж знал, что за год мода так поменяется? Рукава-то ныне в Китеже носят не длинные, но широкие, да с кружевною отделкою.

– Кого скрали? – уточнила Анна, предчувствуя, что план её замечательный, почти уже даже в жизнь воплотившийся, – а как иначе-то? – вот-вот пойдет прахом.

– Лилечку скрали!

Анна закрыла глаза, надеясь, что уснула за размышлениями, и теперь ей просто сон снится. Дурной, но что со снов взять-то?

– Девочку нашу… донечку… – нянька не успокаивалась. – Со двора свели, а куда – неведомо…

– Кто свел?

– Н-не знаю.

Анна поднялась и миниатюры убрала в шкатулку, а шкатулку – в сундучок. Так оно надежнее. Муж её, может, в государственных делах и разбирается, а вот в женских – не очень. И не понимает, что хорошего жениха дочери загодя искать надобно.

А то ведь как?

Лилечка подрастет и окажется, что все более-менее достойные уже просватаны. И что тогда? То-то и оно… нет, это дело серьезное, требует и подхода вдумчивого, и времени.

– С чего ты вообще взяла, что кто-то украл Лилечку? – Анна потерла виски.

– Так… нету её.

– Где нету?

– Нигде нету. И сестрицы вашей тоже нету, – нянька не упустила случая пожаловаться.

На сестрицу Анне Иогановне было, говоря по правде, плевать. Даже больше. Присутствие той несказанно раздражало, ибо была Светлолика мало того, что хороша собой, так еще и молода.

И молодость её ранила несказанно.

– В доме искали?

– Искали.

– А во дворе?

– Искали, – нянька согнулась еще ниже.

Анна Иогановна поморщилась. Вот ведь… поневоле начинаешь думать, что в прежние-то времена оно проще было. Лилечка болела, из комнаты не выходила, а как выздоравливать стала…

…о болезни-то знают. И знание это несказанно затрудняет великое дело сватовства, ибо даже опытная сваха, званная давече на чай с пирогами, долго мялась, вздыхала, но признала, что к особо родовитым соваться не след. Не примут. Даже если девочка вдруг поздоровела, то как знать, надолго ли?

Да и сумеет ли она еще детишек родить.

Анна не сомневалась, что сумеет, ибо с каждым днем Лилечка выглядела все лучше, но со свахою спорить не стала. А вот к совету приглядеться к тем, кто роду хорошего, но беден по неким причинам, вняла.

– Еще поищите, – Анна Иогановна поднялась, решивши, что самолично за поисками этими проследит, а после, когда Лилечка отыщется – куда ей деваться-то? – побеседует с ней серьезно.

Это прежде Лилечке многое было дозволено. Теперь же ей надлежит себя блюсти.

И репутацию тоже.

Во дворе было суетно. И за суетой этой с видом мрачным наблюдала дражайшая матушка. Ныне Аграфена Марьяновна была одета в платье простое, а стало быть, или на кухне обреталась, или овины с амбарами проверяла.

Все ей неймется.

– Ушли, – сказала она, Анну завидевши. И слова свои моченым яблочком закусила, а яблочко – медовою палочкой.

– Куда?

– Туда, – она указала на двор. – Через калиточку… ничего, вернется Лика, выдеру.

И так это было веско сказано, что Анна поверила: за вожжи матушка бралась редко, используя их последним способом донесения родительской мудрости. И весьма действенным, надо сказать, способом.

– Ладно, сама, но девку чего с собой потащила?

Вот тут уж Анна ощутила некоторое беспокойство. Оно, конечно, Китеж – не лес густой, но и потеряться в нем можно не хуже, чем в этом самом лесу.

– Госпожа, – свей, один из тех, которых за какой-то надобностью муж нанял, хотя ж Анна и возражала, ибо гляделись свеи дикими и уважения к ней не имели, сгорбился то ли в поклоне, то ли признавая свою вину. – Не углядел!

И уставился желтыми глазами.

– Дозволите поискать?

– Дозволяю, – важно кивнула Анна, сглатывая вязкую слюну. Под взглядом свея было… неуютно. Определенно. И чуялось, что даже если она вдруг запретит по глупости какой, то свей Анну просто не послушает.

Свей попятился.

Осклабился.

И закружился. Рука его сжимала навершие меча, а вот вторая описывала в воздухе какие-то круги. Гляделось это жутко, и кто-то из дворовых девок, впечатлившись, тихо захныкал.

Вот свей упал на одно колено, выгнулся как-то совсем уж не по-человечески да, лицом к земле припавши, замер. А потом поднялся и легким шагом направился к заднему двору. Там уже в куст заглянул. И к упомянутой матушкою калиточке.

– Сказывают, в городе неспокойно, – та продолжала грызть моченое яблочко. И было то таким крутобоким, соком налитым, что рот Анны наполнился слюною.

Захотелось вдруг яблочко отобрать.

Или велеть, чтобы другое принесли. Побольше. А еще огурцов соленых, коли остались, но всенепременно бочковых, смородиновым листом переложенных, да с чесноком. Она даже моргнула от удивления, до того желания были эти странны, несвойственны ей нынешней, отвыкшей от этакой простой снеди.

– На от, – матушка протянула недоеденное яблоко, и Анна с наслаждением впилась в бок зубами. – Идем…

– Куда?

– Туда, – она указала на терем. – Все одно тут уже ничего не сделаешь. Пошли кого к мужу, что ли?