Понаехали

Ну и ладно, пускай бы ругались, да только маменьке вздумалось Лилечке жениха искать.

Самой-то Лилечке она о том не сказала.

И папеньке не сказала, иначе он бы ответил, что жених у Лилечки уже имеется и самый наилучший. Он ей даже ножик подарил. Маленький. Еще пряников да яблоко, сусальным золотом разукрашенное, до того красивое, что даже есть жалко было. Лилечка и не ела, но потом нянюшка сказала, что если не есть, яблоко сгниет. А это совсем уже неправильно. Так что яблоко Лилечка съела, а ножик спрятала, к ноге пристегнув, благо, и ножны к нему специальные имелись. На всякий-то случай.

Потом еще обещался научить из лука стрелять.

И иного всего.

Да, жених у Лилечки был. Хороший. Но что-то подсказывало, что маменьке он по сердцу не придется. Даром что ли она вчерашнего дня сидела да писала имена, сверяясь с «Родоводом», все нашептывая, что теперь-то сумеет папеньку в люди вывести и при Китеже остаться.

Зря.

Что тут в Китеже хорошего?

То есть, может, чего и было, но Лилечка того не видела. Как увидишь, когда строго-настрого велено в доме сидеть. А там душно.

И скучно.

И маменька со своею маменькою ругается, а когда не ругается, то тишком Лилечкиных будущих женихов обсуждают и бал, который всенепременно состоится и там Лилечку представят. Не хочет она представляться. И вообще…

…Лилечка почесала нос.

Все-таки со взрослыми было тяжко. Не понимали они, уверенные в собственной правоте, что далеко не всегда так уж и правы. И тетка тоже вот… нет, она неплохая. То есть, наверное, неплохая, потому как наверняка Лилечка сказать не могла, поскольку с теткой до нынешнего дня, если и встречалась, то за обедом. А там об чем поговоришь, кроме самого обеда?

То-то и оно.

И еще следить надобно, чтобы локти на стол не лезли, а рукава не угодили в тарелку, чтоб есть изящно, вилки брать правильные и салфетку на коленях уложить по этикету.

Где уж тут до людей?

А тут вот… тетка Лилечку с собою взяла. И сперва-то было ничего, но потом её взяли и заморочили. Лилечку тоже хотели, но она не заморочилась. То ли Фиалка помогла, то ли это оттого, что она, Лилечка, хворая еще и неправильная, главное, что не заморочилась. И домой бы сбегла, если б тетка так руку не стиснула. Лилечка пыталась вырваться, а не сумела. Потом и пытаться перестала, потому как вели их в места такие, в которых она никогда-то прежде и не бывала. Сперва по рынку, какому-то на диво грязному. Там еще люди кричали то ли друг на друга, то ли сами по себе. И толкались. И воняло страшно. А под ногами хрустела скорлупа и, кажется, кости. Лилечка только раз глянула и сразу подумала, что всматриваться в это грязное месиво не стоит.

Тетка шла быстро.

И Лилечку за собой тянула. А этот, который морочил, морочить не переставал. Что-то себе говорил и говорил, и говорил… а замолчал только когда привел к какому-то дому, который был странен и страшен. Лишенный окон, с крышею низкой, сползшей по самое крылечко, он показался Лилечке на редкость уродливым. Морочник дернул дверь и поклонился глумливо:

– Прошу, боярыни…

Тетка и вошла.

И Лилечку за собой потянула. В темноту. В духоту. В… и дверь захлопнулась, запирая Лилечку от мира. Подумалось только, что теперь-то Норвуд расстроится.

И папенька.

И…

– Ой, божечки мои… – взвыл кто-то в темноте, и тотчас эта темнота отозвалась многими голосами, среди которых Лилечка потерялась бы, если бы не влажноватая от пота рука Лики.

Та вдруг очнулась.

Судорожно вздохнула и, будто вспомнивши про Лилечку, прижала её к себе, обняла так, что кости затрещали. Вот ведь… и Фиалку едва не раздавила.

– Все будет хорошо, – Лилечка погладила тетку по руке. – Нас обязательно спасут.

Но ей, кажется, не поверили.

Что ж тут теперь… взрослые, они и вправду не такие умные, как про себя думают.

Глава 17 О том, что порой спасение утопающих, дело далеко не только рук самих утопающих

Жизнь такая пошла, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Разве что матом можно более-менее объективно сформулировать.

…из выступления сказочника-неудачника, начавшегося на ярмарочной площади и завершившегося отчего-то в корчме, в недоброй компании.

Стася почти не удивилась, когда их привели к низенькому строению, больше похожему на сарай, чем на жилой дом. Поставленное на берегу во времена незапамятные, здание это успело в берег врасти. Темные камни, из которых были сложены стены, подернулись зеленью то ли мха, то ли водорослей. Крыша провисла, гниловатое крыльцо просело.

И дверь, запертая на массивный, новенький с виду, засов, тоже разбухла и потому, сколько ни дергал её лощеный тип, открываться не желала. Но потом все-таки открылась, изнутри же пахнуло гнилью, вонью, которая случается, если запереть в одном месте многих людей.

Входить внутрь категорически не хотелось.

Но кто Стасю спрашивал? Стоило ей замешкаться, как в спину ткнули и тычка этого хватило, чтобы она влетела в темноту, зацепившись о порог, и в этой темноте растянулась, упав на кого-то.

– Извините, – сказала Стася, пытаясь подняться.

Дверь же заперли, и вокруг вновь воцарилась темень. Правда, живая. Здесь определенно было людно. Кто-то поскуливал, кто-то плакал, кто-то, кажется, молился…

…наверное, она могла что-то сделать.

Как ведьма.

Только ведьмой Стася была… такой себе ведьмой. И ведь обещали ей прислать наставницу, но то ли забыли об обещании, то ли сделали вид, будто не было его, решивши, что нечего учить её, упрямую. В общем, пока от своего ведьмовства Стася никакой особой пользы не ощущала.

Она попыталась оглядеться.

Бесполезно.

Ни свечи, ни даже лучины.

– Матушка-ведьма… – раздалось сзади тревожное. – Матушка-ведьма…

– Тут я, – сказала Стася, надеясь, что голос её звучит в достаточной мере строго. – А вы…

– Туточки… голова болит, – пожаловалась Баська. – А что…

– Мы где? – Маланькин голос едва слышно дрогнул.

– Понятия не имею, – честно ответила Стася. – Где-то на берегу.

– Стало быть, на торг повезут…

Тьма отозвалась многими голосами, взвыла, заскулила, заплакала.

– А ну цыц! – рявкнула Баська громко. – Ишь…

И нашла-таки Стасю, пробралась сквозь темноту, нащупала руку и сдавила тихонько.

– Небось, ваш ведьмак вас не бросит…

Может, оно и так.