Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)

— По звонку различает?

— Очевидно… Ловко она орудовала. То одну трубку поднимет, то другую. Кстати о звоне. Звонок у телефона руководителя должен быть особый — малиновый, чтобы не раздражать среднего уха. Один мой знакомый рассказывал, что у них в учреждении у начальника стоял белый аппарат. И у начальника под крышкой письменного стола была кнопка. Допустим, посетитель ему надоел. Тогда начальник нажмет кнопочку, и белый телефон грохочет, как колокол. Начальник снимает трубку и говорит: «Слушаю, Иван Спиридонович. К вам? Когда? Сейчас? Иду…» Молча возвращает трубку на место, а потом — к посетителю: «Извините, должен…»

А то позвонит, трубку схватит и начнет будто по прямому проводу с Москвой разговаривать. Здорово, говорят, действовало.

Упаси вас бог при посетителе самому абонента вызывать!

Это несолидно! Если вам даже делать нечего, все равно пригласите секретаршу: «Соедините меня с Иван Сергеевичем…»

У Бушуева хороший приемник стоял. Не приемник, а прямо труба иерихонская, орган. Жаль, он его в облисполком забрал. Ничего, помозгуем, может, заказной поставим. Хорошо еще иметь в кабинете барометр. Если посетитель скучный, можно встать, подойти к барометру, постучать указательным пальцем: «На сушь идет! О-хо-хо!» Или: «Ночью дождь будет». И посетителю интересно, и вам приятно — вроде разминки.

Каблуков с удивлением посматривал на Стряпкова: «Откуда все это у него? Кто бы мог подумать? Дурак дураком, а мысли интересные».

Обласканный вниманием, Кузьма Егорович фантазировал, как мог:

— Кроме письменного стола должен быть еще поперечный. Это даже не правило, а, если хотите, закон! Да! Закон. И на столе всегда должна быть разложена чистая бумага — вроде как приготовлена для совещания, которое начнется минут через десять. Это на посетителя сильно действует. Который постеснительнее, он даже не присядет при виде такой подготовки и начнет излагать просьбу стоя…

— А ведь это верно, — подхватил Каблуков. — Я как-то был в облисполкоме, вот так же бумага разложена. Я заволновался, ей-богу, заволновался — пришел, думаю, невпопад.

— А я о чем толкую! И еще надо помнить о двух вещах: табличка и занавески. Табличку надо продумать. Теперь пошла мода на вежливые: «В нашем доме не курят!» или «Курить может только хозяин». Я вам потом придумаю что-нибудь оригинальное: «Курите у себя дома». Или поделикатнее: «Не отравляйте меня своим присутствием». О занавесках. Упаси вас бог повесить тюлевые или полотняные! Это сразу напоминает что-то семейное. Нужны шторы из мятого плюша — желтые или красные… Ну вот мы и дошли, за разговором оно и незаметно. Видите, лодочка — это я для вас забронировал. Наших уже и след простыл. Ничего, мы в самый раз прибудем. Хорошо, что вы согласились на вояж, — посмотрите людей в натуральном виде. — вам же ими руководить придется… Осторожно, тут ступенька гнилая…

Лодочник обрадовался появлению Стряпкова:

— Еле отбил. Я говорю «заплачено», а они требуют. Катайтесь на здоровье…

Кузьма Егорович пропустил Каблукова:

— Проходите, Яков Михайлович. Вам, как лицу руководящему, полагается находиться у кормила.

Стряпков отпихнулся веслом, сел на скамейку, снял пиджак и закатал у рубашки рукава.

— Я погребу. В юности это занятие у меня хорошо получалось. Призером не удалось быть, но отличался…

Он поплевал на руки.

— Левее держите, Яков Михайлович, там мель…

Каблуков выправил лодку.

— Напрасно руки увлажнили, Кузьма Егорович. Можно мокрые мозоли набить.

— Ничего! Нам не привыкать! Мы народ трудовой.

Стряпков лихо сдвинул шляпу на затылок и запел, запел ту самую песню, которую всегда поют в лодках, независимо от возраста, положения и степени трезвости:

Из-за острова на стрежень, На простор, речной волны…

Но, видно, взял сгоряча высоко и поперхнулся.

Удивительное дело река. Смотришь с откоса, и кажется: «Тоже мне водный рубеж. Раз — и переплыл!» Но стоит очутиться на середине, настроение меняется: «Тут надо работать и работать!» А если двигаться не поперек, а вдоль, да еще навстречу течению? Вода, такая мягкая, такая податливая, сразу становится упругой.

Мысль о тяжком, почти непосильном бремени, добровольно принятом на себя, пришла к Кузьме Егоровичу минут через десять после старта. Лодка, как назло, оказалась неуклюжей, неходкой, да и рулевой к самостоятельному руководству, чувствовалось, приступил впервые. Солнце поддавало и поддавало жару. Стряпков взмок. Расстояние от юности, когда гребля у него получалась неплохо, оказалось солидное, и он начал мысленно чертыхаться:

«Уселся, дьявол, и не догадается сменить!»

Каблуков сидел неподвижно, как каменный идол, полагая, что весла доставляют Кузьме Егоровичу удовольствие.

«Вези тебя, черта грузного! — возмущался Стряпков. — Даже не пошевелится. Ничего, я тебя сейчас дойму…»

И он вслух начал расхваливать гребной спорт:

— И — раз, и — два! Полезная штуковина. Хорошо действует на разные мышцы…

Каблуков никакого интереса к укреплению мышц не проявил.

— И — раз, и — два!.. Я это давно понял. Брюшной пресс после этого — прямо каменный. Как у вас с желудком, Яков Михайлович?

— Как вам сказать? Как будто ничего.

— Гребля и этому способствует. И — раз, и — два!

Поясница у Стряпкова заныла, как будто туда переселились все зубы и сразу заболели. В душе поднималась ярость на Каблукова, чувствовавшего себя пассажиром: «Чугун! Посадить бы тебя на мое место!»

Вслух он сказал:

— В Москве все руководящие лица спортом занимаются. Да что я говорю. Ваш братец Петр Михайлович в бытность свою в прошлом году сам рассказывал, что в теннис играет…

Два дня назад Яков Михайлович при упоминании о брате наверняка бы потерял душевное равновесие. Сейчас же это почти не произвело впечатления — утверждение в новой должности не то чтобы уравняло братьев, но, во всяком случае, дистанция сблизилась, поэтому Каблуков спокойно заметил:

— Возможно. Не слыхал.

Потеряв надежду сдвинуть Якова Михайловича с руля на. весла, Стряпков с плохо скрываемым ожесточением сказал:

— Может, пристанем к берегу? Передохнем?

— Пожалуй. Я тоже приморился.

Стряпкову пришлось снять ботинки и засучив штаны, прыгнуть в воду, подтянуть лодку к берегу. Весь перепачканный в тине, он, тяжело отдуваясь, хлюпнулся на песок: «Идол железобетонный. Посадили тебя, тупицу, на нашу голову! Сдохнешь, пока тебя довезешь…»

Каблуков, словно угадав его мысли, произнес:

— Отдохните немножко, и двинемся. Я смотрю на вас и завидую. Мне бы тоже хотелось поразмяться, но неудобно, неловко как-то — руководитель везет подчиненного.

Обрадованный Стряпков с робкой надеждой в голосе выкрикнул:

— Никто ведь еще не знает!

— Завтра все узнают. Нет, нет, как хотите, но. этого удовольствия я себе доставить, к сожалению, не могу. Буду тихо вам завидовать.

Стряпков окончательно было собрался послать Каблукова ко всем чертям, но послышался шум — по реке летела моторная лодка, мощно разрезая воду металлическим носом. Кузьма Егорович вынул уключину, спрятал ее под пиджак и замахал шляпой.