Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
Когда мы пришли, на ней было очень миленькое серенькое платье из мягкой шерсти. Оно шло к ней, молодило ее. Она извинилась за свой наряд, ушла и появилась в длинном платье из парчи. По голубому полю были раскиданы большие красные розы. В ушах светились золотые серьги с крупными изумрудами. На плечах лежал белоснежный пуховый шарф. Я в своем черном шерстяном платье сразу превратилась в Золушку.
Пока мы сидели за столом, Мария Захаровна все время молчала, только несколько раз равнодушно повторила:
— Кушайте, пожалуйста.
Иван Петрович обращался больше к Алеше. Жене он ничего не говорил.
Их слаженная, четкая работа чем-то напоминала мне операционную: там сестра с таким же пониманием и так же точно подает хирургу инструменты.
Мария Захаровна ошиблась только раз. Она подала кетовую икру, Иван Петрович нахмурился и сказал:
— Я просил маслины!
Мария Захаровна подала маслины и рукавом опрокинула фужер с красным вином. Иван Петрович ничего не сказал, он даже улыбнулся, но ничего хорошего Марии Захаровне эта улыбка, видно, не предвещала, и хозяйка совсем сникла, даже забыла повторять: «Кушайте, пожалуйста». После обеда брат увел Алешу к себе в комнату:
— Пойдем в кабинет, поговорим…
Мария Захаровна долго молчала, да и я, признаться, вела себя не слишком учтиво, сказав сразу после ухода мужчин: «Не пора ли нам домой?»
И вдруг она посмотрела на меня исподлобья и без тени улыбки, совершенно серьезно заявила:
— А вы знаете, сейчас очень много хоронят живых…
От столь неожиданного сообщения я растерялась:
— Не может быть… Зачем?.. Кому это надо?
— Никому не надо, — сурово отрезала моя собеседница. — Ошибка… Медицинская ошибка.
— Что вы, — попробовала я вступиться за врачей, но Мария Захаровна даже обиделась.
— Не верите? Не дай бог вам самой попасть к нашим невеждам. Сейчас многие от переутомления, от разных неприятностей впадают в летаргический сон, а наши врачи не могут, а скорее всего, не хотят разобраться…
К счастью, в столовую вошли Иван Петрович с Алешей и высокий, плечистый парень, очень похожий на Ивана Петровича, с такими же сросшимися бровями. Он с любопытством глянул на меня, а на мать даже не посмотрел, словно ее тут не было. А она вскочила, жалко заулыбалась:
— Садись, Костенька, голодный, наверное…
Иван Петрович с горячностью сказал:
— Ну вот и потомство мое явилось. Познакомься, Костя, это твои дядя Алеша и тетя Лида…
Тогда я, конечно, не могла предполагать, что с моим племянником по мужу Константином Шебалиным мне придется встречаться в обстановке отнюдь не семейной и вопросы решать далеко не родственные…
Когда меня избрали секретарем райкома партии, Иван Петрович резко изменил свое отношение ко мне. Я всем своим существом почувствовала, что он меня не просто не любит — ненавидит. Внешне он стал любезнее, внимательнее. Однажды — раньше с ним такого никогда не случалось — пришел к нам с букетом цветов. Он старался показаться веселым, добрым, а глаза у него были злые. Он подал мне букет и сказал:
— Нашему вождю и учителю в районном масштабе.
Мне очень хотелось ответить ему дерзостью — на языке так и вертелось: «От бывшего областного…» или еще что-нибудь в этом роде, но я поборола себя и вежливо поблагодарила:
— Спасибо!..
И
сама похвалила себя за выдержку. «Молодец, Лидка, — сказала я себе. — Молодец!»Именно в этот приход Иван Петрович назвал меня жизнеутверждающей личностью, жизнелюбом. Мишка услышал и потом поплатился за это тройкой по сочинению.
Секретарем райкома я работаю около года. Два месяца была вторым, а после того, как нашего Виктора Павловича взяли на работу в Центральный Комитет, я стала первым секретарем.
Помню, как перед нашей районной конференцией меня пригласили в городской комитет. Об этом приглашении мне сообщил секретарь парткома нашего министерства Александр Ермолаевич. После заседания парткома он задержал меня и сказал:
— Тебя завтра просят зайти в горком. Ровно в десять. Не опаздывай.
В парткоме я занималась пропагандой и агитацией. Я часто бывала в нашем райкоме, мне случалось бывать на разных заседаниях и в горкоме, но с секретарем горкома мне разговаривать не приходилось.
Откровенно сказать, я немножечко, чуть-чуть испугалась этого приглашения, и у меня невольно вырвалось:
— Зачем это я понадобилась?
Александр Ермолаевич улыбнулся и коротко ответил!
— Не знаю… Скажут, не волнуйся.
По его лицу я поняла, что он отлично знает, зачем меня вызывают к секретарю, но не может мне об этом сказать. Тогда для того чтобы хоть немного успокоить себя, я спросила:
— За хорошим вызывают или нагоняй?
Александр Ермолаевич засмеялся весело и искренне, и я немного успокоилась.
Дома Алеша предположил:
— Наверное, снова в какую-нибудь делегацию за рубеж…
Разговор с секретарем горкома я запомнила очень хорошо. Сначала я отказывалась, говорила, что не справлюсь. Помню, я сказала примерно так: «Это не женское дело». Секретарь улыбнулся и шутливо ответил, что если исходить из правил грамматики, то партийная работа женского рода. Я возразила, что любая работа — женского рода…
Он снова пошутил: «Это, наверное, идет из древности, когда мужчины считали всякую работу, кроме охоты, уделом женщин».
Потом я сказала, что я никогда не была секретарем райкома. Секретарь шепотом спросил меня, умею ли я хранить секреты. Я подумала и ответила, что, наверное, умею. Тогда секретарь так же тихо сказал:
— Между нами, я секретарь горкома тоже в первый раз, — весело, чуть с хитринкой улыбнулся и добавил: — Я то же самое говорил — как же так, в первый раз. А мне ответили — что-то мы не видели, чтобы люди сразу рождались секретарями…
Потом мы долго беседовали о моей будущей работе, о нашем районе и вообще о партийной работе. Секретарь посмотрел на свои часы и сказал:
— Когда часы на руке, их не замечаешь, хотя смотришь на них по многу раз в день. А когда их нет — сразу чего-то не хватает — очень важного, нужного. Вот так и партийная работа: когда она есть — ее иногда не замечают, так, дескать, и положено. А если ее нет — сразу замечают: как же так? Почему нет?
К концу беседы в кабинет вошел первый секретарь нашего райкома Виктор Павлович. Он вопросительно посмотрел на секретаря горкома, тот улыбнулся ему:
— Сосватали!
Виктор Павлович подал мне руку и очень серьезно сказал: