Пони Педро

Сегодня у Педро заработала его вкусовая память. Она действовала безукоризненно. Пони потянул ветку яблони, как мы вытягиваем ящичек автомата, выдающего шоколад, и сласти посыпались на него прямо с неба.

Прощай миф о необыкновенном уме Педро! С тех пор мы уже не привязывали пони к деревьям, на которых еще висели яблоки.

ПОЧЕМУ ПЕДРО ОСТАЛСЯ НЕКУРЯЩИМ

Я чинил в саду ограду выгона. Меня осаждали назойливые осенние комары. Они жужжали, свистели, отравляя своим заунывным гудением доносившуюся издали музыку леса.

В кармане моих брюк вместе с хлебом и сахаром лежит сигаретница. В ней — «сахар» для меня. Я награждаю себя сигаретой за удачную мысль, за аккуратно сделанный паз в столбе для забора. Сигареты я курю дешевые. В городе они отгоняют от меня некоторых дам. Теперь я решил дымом этого зелья допечь комаров. Когда я доставал очередную сигарету, меня вдруг осенила хорошая мысль для моего романа. Чтобы не упустить ее, я постарался накрепко пригвоздить ее в своей памяти. На это потребовалось некоторое время.

Между тем Педро тоже осенила мысль. Его алчная память работала исправно. Огрызки сахара, которые я иногда вытаскивал из кармана и давал ему в виде особой награды, — белого цвета. Сигарета тоже белая.

Прожорливость научила Педро, что белое — это сладкое. Потянувшись через мое плечо, он выхватил у меня из рук сигарету. Моя удачная мысль вмиг улетучилась. Надо было заняться воришкой.

— Вот как? Я и не знал, что ты куришь. Не угодно ли огоньку?

Педро разжевал сигарету и проглотил ее, словно клочок сена. Сено оказалось забористым. Педро оттопырил губы, оскалился, разинул пасть, высунул язык — словом, проделал все, что делает человек, хлебнувший горькой полынной настойки. Он отошел, встряхнулся, фыркнул, пытаясь меня лягнуть. На лошадином языке это означает: «Убирайся подальше со своим сахаром!»

Я только посмеялся над ним, не зло, а скорее даже с благодарностью. Теперь я узнал то, о чем до сих пор лишь догадывался: хорошая память сама по себе не уберегает от глупостей.

НЕПРЕОДОЛИМЫХ ПРОПАСТЕЙ НЕТ

С каждым утром солнце все позднее выползало из своего лесного логова и все раньше укладывалось спать по вечерам. Из лесу веяло осенним ароматом. Мы выкопали картошку. Надо было привезти ее, и маленькая тряская тележка Педро направилась к полю. Через дорогу змейкой вилась черная канавка. Она брала начало под навозной кучей в соседском дворе и, пересекая дорогу, терялась где-то на дровяном складе. Большущие, как веники, кусты серой лебеды и полыни подкрепляются этой навозной жижей и заглушают чахлые сливовые деревца. Дойдя до канавки, Педро остановился и попятился назад вместе с тележкой. Я сказал «н-но», он снова попятился. Я взмахнул кнутом — и тут уж все пропало. Педро повернул кругом и хотел удрать домой. Что ж, приходится вознице слезать с воза, когда лошадь настаивает на своем особом мнении. В деревне это так же мучительно стыдно, как в городе катить автомашину, подталкивая ее сзади.

Я схватил вожжи: «Вперед!» Педро заупрямился, как капризный ребенок, и ни с места. Я выпряг его и подвел к темной канаве:

— Тише, Педро, все в порядке!

Мое волшебное заклинание не помогло. Педро неподвижно стоял на месте. Я перепрыгнул через ручеек, желая показать Педро, что это вовсе не пропасть. Педро не пошевелился. Скачи себе сколько угодно, а я остаюсь здесь.

Борьбу между волей человека и животного надо доводить до конца. Один должен победить. На этот раз победил Педро. Я торопился в город на заседание. Мог ли я оправдать свое опоздание тем, что учил свою лошадь переходить через канаву с навозной жижей? Я снова запряг Педро, вернулся домой, схватил свой чемоданчик и побежал на станцию.

Два дня спустя я возобновил борьбу с Педро. Теперь я не запряг его сразу в тележку. Как обыватель, который боится насмешек соседей, я сделал вид, будто веду Педро на пастбище.

— Ну иди же, иди!

Педро не шел; мы опять стояли перед канавкой.

Я повернул Педро кругом. Он торжествующе задрал голову, как бы говоря:

«На этот раз старик сдался быстро!»

Вот уж поистине лошадиная мысль!

Я стал подталкивать «мыслящего» Педро задом к канавке. Хлюп! Хлюп! Хлюп! Педро очень удивился, когда канавка снова оказалась перед ним, но раз уж его повернули носом к дому, должен же он добраться до кормушки! Одним прыжком он перескочил через ручеек. Вперед! Домой!

Не тут-то было! Вожжи, которые я держал в руках, натянулись.

Педро остановился и, пятясь задом, снова перешел через канавку:

«Я тебе покажу, кто здесь хозяин!»

Вперед, домой — прыжок! Обратно — задом! Десять раз туда и сюда… Тут уж Педро сам почувствовал, как это глупо. Зачем тратить силы на прыжок?

Он осторожно перешел канавку шагом. Еще пять раз туда и обратно для закрепления урока, затем — во двор. Там я запряг Педро.

Теперь — в поле. Перед ручьем небольшая заминка.

«Ну, ну!»

И вот Педро, на этот раз вместе с тележкой, переправляется шагом через канавку. Картошка была доставлена. Педро прочно усвоил, что хотя на свете и попадаются канавки с навозной жижей, но непреодолимых пропастей нет.

РАСКАЛЕННЫЕ БАШМАКИ

Осень устлала дороги желтыми коврами из листьев. В буковой роще посветлело. Кусты ольхи в долине облетели. Долина стала просторней. Виден был даже мост через ручей, по которому проходит всякий, кто идет в деревню с запада.

Педро старался изо всех сил. Нам уже не приходилось перекапывать сад вручную: это делал Педро, снуя со своим маленьким плугом взад-вперед. Не надрывайся, но и не гоняй лодыря! Он доставлял наши чемоданы на станцию, возил бургомистра к врачу в город за лесами. Когда в деревне вспыхнула эпидемия свиной чумки, Педро мигом привез из районного центра дезинфицирующие средства для кооператива. Он возил опилки из соседней деревни, камыш с озера и мох из лесу. Запасайтесь на зиму!

От всех этих поездок копыта Педро поизносились. Надо было подковать его.

Мы поехали в соседний городок к кузнецу. В буковой роще тараторили сойки. Всякому чужаку, попавшему в их владения, они тотчас же готовы перемыть косточки: «Смотри-ка, женщина с конским хвостом на голове!», «Мужчина с рыжей шерстью под носом!»

Этим они очень напоминают провинциалов. Треща, вереща, сплетничая, сойки даже роняют из клюва желуди, которые собрались было отнести в свои кладовые. Болтовня, по их мнению, важнее, чем работа. Встречаются такие сойки и среди людей.

Тесная городская кузница — это лошадиная парикмахерская. Запах горелых копыт вызвал у меня воспоминания детства: деревенским парнишкой я раздувал мехи, а дедушка и кузнец набивали лошади новые подковы. Здесь, в этой кузнице, политый водой каменный уголь тоже шипел и потрескивал, когда под напором воздуха пламя прожигало черную спекшуюся корку угольной мелочи. Но парнишки у мехов здесь и в помине не было: мехи приводились в действие электричеством. Ученики и подмастерья могут делать куда более полезную работу.

На небольшом дворе кузницы стояло множество лошадей: скромные рабочие клячи и резвые скакуны. Педро вежливо поздоровался с ними:

«Вы откуда?»

Некоторые лошади любезно ответили ему, другие отвернулись:

«Какое тебе до этого дело, карапуз?»

Пока станок — парикмахерское кресло для лошадей — был занят и Педро ждал своей очереди, мы кормили его сеном. Тот, кто занят едой, не может вести подстрекательские речи.

Кузнец сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок лоснящимися от сажи пальцами.