Пообещайте мне любовь
Шрифт:
Госпожа Стейфайния посмотрела на полосы от ногтей, проступившие на смуглой коже будущего мужа, потеребила острыми ноготками его соски. Взяла приготовленный зажим, нацепила на сосок — мужчина вздрогнул от неожиданности, посмотрел ей в лицо изумленными глазами. Он уже заработал наказание, и, плюс к этому — совсем не умеет терпеть, да еще и глаза поднимает без позволения. Она практически не играла с этим экзотическим парнем у него дома, но не думала, что все так запущено. Впрочем… это же весело будет — ломать инопланетника, который здесь совершенно легально!
А потом пусть в гареме его поставят на место, потому что его дерзость, конечно… да Стефи даже и не припомнит мужчины, который вел бы себя подобным образом.
В своей комнате она его точно оставлять не будет — не заслужил, пусть Старший поступает с ним так, чтобы утром ее ждал более покорный будущий муж.
Эрику, сдерживавшемуся из последних сил, вовсе не показали его комнату, где он собирался чуть-чуть прийти в себя, отдышаться и позвонить маме. Его отправили в гарем, знакомиться и «устраиваться на ночь». Он начинал понимать, что еще ничего не закончилось, все только начинается.
Демонстративно проигнорировать приказ госпожи он мог, наверное… просто успеть набрать домашний номер, который стоял у него в быстром наборе, и попросить его забрать отсюда. Он был уверен, что мама заберет его тут же, как только получит известие. Но так подставить ее он не мог. Никакого наказания он не боялся, наоборот, он боялся, что мать будет защищать его перед всеми, и это будет стоить ей очень больших проблем с Советом. Все-таки правила поведения существуют, и они должны быть одинаковы для всех.
«Будь все проклято, меня сегодня ждет очень длинная ночь до того, как все закончится…»
Эрик, на волне злости на себя самого, дрался с удовольствием и достаточно хорошо. С мстительным удовольствием он въехал кому-то в нос и по закапавшей теплой крови понял, что попал. Ему было наплевать, какие следы останутся у него на лице и, тем более, как он разрисует нападавших.
«Дерешься, как девчонка», — вспомнил он один из континентальных фильмов. До совсем подлых приемов он не дошел, но…
Это продолжалось до тех пор, пока один из мужчин по знаку Старшего не набросил ему на голову покрывало, которым его затем и спеленали. Замотанного с головой в какую-то тяжелую тряпку Эрика бросили на пол, двое давили ему на плечи, держа руки, кто-то снимал штаны. Дома Эрика никто никогда не трогал — попробовал бы кто-нибудь хотя бы посмотреть не так на сына Старшей госпожи, брата наследницы и сына Старшего по гарему!
Так что сейчас он получил по-полной, малодушно радуясь, что никто его лица не видит, и даже если бы он что-то говорил или кричал, не услышали бы тоже.
Сколько их всего было — он не понял, точнее, потом уже не считал. Раньше он слышал рассказы о подобном, но считал их чем-то вроде фильмов ужасов, которые любят снимать на Земле. А теперь оказалось, что все это правда, и так бывает тоже… Он бы, наверное, попробовал уговорить его не трогать, просить, обещать, но такой возможности ему не
дали, да и, помнится, в тех рассказах никаких уговоров не было, просто была прописка. Пожалуй, он все-таки порадовался, что покрывало не давало ему видеть их довольные лица — а какими они еще должны быть? — и они не могли видеть его. Вроде бы тогда это и не с ним было.«Как… как эти мелкие такое терпят? Ведь, получается, это правда — новый гарем — новая прописка… мне двадцать четыре, и я чувствую, что сейчас сдохну… или надо привыкать к этому с малькового возраста… мерзость какая…» — проклятая тряпка мешала двигаться, отбиваться, дышать, но почему-то не дала потерять сознание хотя бы от нехватки кислорода. А в голову мысли лезли совершенно ненормальные — какое ему сейчас дело до судьбы мальков, меняющих гаремы? Его собственная задница должна волновать.
Наверное, калечить его они не собирались — госпожа ведь собиралась вызвать его завтра утром, поэтому по-своему позаботились перед изнасилованием — щедро шлепнули смазки. Но к дикому, совершенно нереальному унижению все равно добавилась такая же дикая боль — он не собирался признаваться, что это его первый раз в таком положении. Наверное, это знание доставило бы его насильникам дополнительное удовольствие — так что хотя бы этого он их лишил. А у него… да, вот такой первый раз.
Тряпку с него сдернули и поток кондиционированного воздуха обдул мокрое и разгоряченное лицо. Руки тоже отпустили. Эрик пытался проморгаться от пелены в глазах, дышал и не чувствовал ничего. Кажется, он даже как говорить, забыл. Кажется, он в этом гареме и не говорил ничего, не успел как-то…
Из мутной пелены перед его лицом появилось чье-то лицо: блондин, с характерными сросшимися бровями… впрочем, они все здесь такие, похожие. Эрик хотел как-то дернуться, отодвинуться, а потом передумал. Он просто смотрел.
— Слушайте, мы не перестарались? — озабоченно спросил склонившийся над ним. — Ну, кажется, дышит. А вдруг госпожа завтра передумает и нас накажет?
— Да, вроде бы, следов и нет… Когда еще инопланетника отымеешь? А он же, похоже, будущий муж, так что прописка должна быть. Может, завтра госпожа, и правда, запретит его трогать?
— Так, разошлись все, развлечения закончились, — послышался еще один голос. — А ты, — обратился он уже к Эрику и, наверное, это и был Старший по гарему, раз он командовал, — вон там, в углу, душ, приводи себя в порядок. Ляжешь здесь, пока тебе не велели комнату выделить.
Наверное, действительно было поздно, потому что гаремники быстро разошлись, а, может быть, они не хотели оставаться здесь — мало ли, вдруг игрушку испортили слишком сильно и накажут того, кто первым на глаза хозяйке попадется.
Эрик немного полежал, собираясь с силами, причем именно в этот момент проклятое сознание решило, что можно бы его покинуть, нет, чтобы раньше… но ему удалось привести себя в чувство и по стенке дойти до дущевой кабинки. Там он стоял то ли под теплыми, то ли под холодными струями, стараясь отмыться. Он намыливался каким-то гелем, в первый момент чуть не закричав он боли, когда вода и мыло попали на израненную кожу. Потом как будто подействовало обезболивающее — видимо, он просто притерпелся к боли.