Попаданец Павлик Морозов

Видать, Алешня газеты читал. Потому что посмотрел на парня с уважением и протянул руку уже ему. На что Павлик ответил крепким пожатием. Потом вынул блокнот и написал:

«Я у вас в МУРЕ патронами не разживусь, случаем?»

Историю МУРА в курсанстве тоже приходилось учить, поэтому Роман знал, что сотрудники носили значок на задней части лацкана пиджака, а сверху был знак прикрытия — собака охотничьего общества, поэтому сыщиков и называли «легавыми». (Кстати о «народных» названиях: слово «мусор» пошло от «Московский уголовный сыск», а «менты» пришло из Польши, где ментиками называли полицейские плащи). Да и первым начальником МУРа был ставленник Дзержинского легендарный Александр Трепалов — фактический создатель этого уголовного розыска с отделением борьбы с бандитизмом.

Роман всегда восхищался такими людьми и ненавидел, тех, кто их впоследствии истреблял. Мародеров, пришедших на готовое и быстренько освоившихся в должности «пламенных борцов за дело революции». И частично винил в этом банду Сталина. Тот же Трепалова в 1930-х годах работал в Наркомате тяжёлой промышленности СССР, и после гибели Серго Орджоникидзе его расстреляли [48] .

— Приходи, — ответил опер, — я договорюсь — отсыплем.

«На Петровку?» — написал Роман.

48

Реабилитировали первого начальника МУРа в 1967 году.

— Почему на Петровку, удивился муровец, в доме № 3 в Большом Гнездиковском мы расположены.

Глава 20

23 марта 1932 года за № 410 вышло Постановление СНК СССР:

«За заслуги в области русской литературы МАНДЕЛЬШТАМУ Осипу Эмильевичу назначить пожизненную персональную пенсию в размере 200 рублей в месяц». Постановление подписали заместитель председателя СНК В. Куйбышев и управляющий делами СНК П. Керженцев.

Через арку на Тверской, которую уже переименовывали в улицу Горького, я вышел на Большой Гнездниковский переулок к дому № 10 — «Дому Нирнзее» — нынешнему «небоскребу» высотой аж… в девять этажей [49] . Здесь впервые встретились Мастер и Маргарита.

Помните?: «Она повернула с Тверскои в переулок и тут обернулась. …И меня поразила не столько ее красота, сколь необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах! Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убиица в переулке, и поразила нас обоих. Так поражает молния, так поражает финскии нож».

49

По воспоминаниям Валентина Катаева, дом Нирнзее в 1920-е годы служил вертикальной доминантой Тверского района и казался «…чудом высотной архитектуры, чуть ли не настоящим американским небоскрёбом, с крыши которого открывалась панорама низкорослой старушки Москвы…»

Кстати, он же жив пока и я могу встретиться с ЖИВЫМ Булгаковым! Где он сейчас обитает, кажется на Пироговоской [50] . Его биографию я знаю и в 1933 году у него будет жесткая неудача с замечательным романом про Мольера. Редактор ЖЗЛ обвинит его в отсутствии марксистского метода исследований исторических явлений [51] .

Да, несмотря на циничность я в душе всегда был поэтом. Люблю завораживающую прозу Михаила Афанасьевича, люблю цветастый акмеизм Гумилева.

50

С октября 1932 года Елена Сергеевна жили на Пироговской, в ожидании, когда будет достроен писательский кооператив в Нащокинском переулке. «Задыхаюсь на Пироговской. Может быть, ты умолишь мою судьбу, чтобы наконец закончили дом в Нащокинском? Когда же это наконец будет?! Когда?!» — писал Булгаков в июле 1933 года П. С. Попову.

Источник: http://m-bulgakov.ru/biografiya/kacheli-sudby-v-zhizni-bulgakova-1933-1935.

51

В небоскрёбе Нирнзее в одно время располагалось несколько редакций газет. В офисе одной из них Михаил Булгаков встретился с Еленой Шиловской, которая стала его женой и прообразом Маргариты в его культовом романе. А Владимир Маяковский посвятил дому Нирнзее несколько строк:

Помните, дом Нирензее стоял, Над лачугами крышицу взвеивая? Так вот: теперь под гигантами грибочком Эта самая крыша Нирензеевая.

А сейчас иду в собственную квартиру в центре Москвы. В прошлой жизни не удосужился, так хоть во второй прописали меня в столице. (В прошлой я куковал после пенсии в Санкт-Петербурге, который люблю и на Москву не променяю. Но, грешен, безуспешно пытался осесть в столице — не разрешили).

А тут вот выделили мне лично целую комнату в коммуналке. И ни где-нибудь на окраине, а в престижном районе, где жили многие влиятельные люди этого времени.

Про дом № 10 в Большом Гнездниковском переулке говорили, что в нем живет нечистая сила. Набожные горожане крестились, когда «чертовы фонари» — мерцающие наконечники стальных ограждений смотровой площадки на крыше — «тучереза» освещали грозовые тучи над Москвой. В 1920-х годах Михаил Булгаков часто захаживал в дом Нирнзее, чтобы сдать статьи и очерки в берлинскую газету «Накануне». Здесь в гостях у супругов Моисеенко он познакомился с Еленой Шиловской. Вскоре она ушла от мужа, командующего московским военным округом, к полуовальному писателю. В народе после этого говорили: если Булгакову нужна жена, он идет к Нирнзее. А на крыше дома Нирнзее в дни октябрьской революции стояли войска Временного Правительства, так как с этой высоты простреливалось все вокруг.

Десятиэтажный дом взметнулся над городом в 1913 году. Помимо этажности, еще одна хитрость архитектора состояла в площади квартир. Нирнзее предложил москвичам небольшие по квадратуре жилые помещения — сейчас они зовутся студиями. Только где найдешь студию с высотой потолков почти в четыре метра поражала и роскошью для того времени: электрический лифт, собственная телефонная подстанция, паровое отопление…

После революции дом национализировали, назвали «Чедомосом» (Четвертым домом Моссовета) и переделали в дом-коммуну с собственным правлением. В длинных коридорах и на широких лестницах играли в прятки и догонялки, катались на велосипедах. В узкие пролеты лестничных клеток дети кидали мелкий мусор и плевались, соревновались у кого долетит до самого низа [52] .

52

Дом Нирнзее упоминается у Булгакова и в повести «Дьяволиада»:

Он прыгнул и прицепился к дуге трамвая. Дуга пошатала его минут пять и сбросила у девятиэтажного зеленого здания. Вбежав в вестибюль, Коротков просунул голову в четырехугольное отверстие в деревянной загородке и спросил у громадного синего чайника:

— Где бюро претензий, товарищ?

— 8-й этаж, 9-й коридор, квартира 41-я, комната 302, — ответил чайник женским голосом.

По бесчисленным коридорам здания, занятого различными учреждениями бегает тов. Коротков и в конце-концов в безумии бросается с крыши вниз.

Когда началась страшная пора, треть жильцов была репрессирована, а уцелевшие жили в постоянном страхе. Тем более что соседом их стал кровавый прокурор Вышинский — он поселился на 7 этаже, и в порядке вещей было для него «заглянуть» к матери расшалившегося мальчишки и пообещать отправить ее сына в лагерь [53] .

Впрочем, в новой реальности прокурор-палач может и не заживется долго в своих шикарных палатах. Но вкратце об основных переменах в моей второй жизни в образе Павлика Морозова. Второго января на торжественном заседании по поводу нового 1933 года с концертом самодеятельности и с буфетом, где каждому выжали кусок хлеба с сыром, горсть леденцовых конфет и стакан чая с сахаром, к нашему семейству подошла Надежда Крупская и сообщила, что надумала меня отправить в школу глухонемых.

53

Вышинский жил в доме на 8 этаже, занимал две больших квартиры. Специально для Вышинского рядом с квартирой был выделен отдельный небольшой лифт, который существует до сих пор, правда сегодня в этой шахте ходит уже крошечная, меньше чем в малогабаритных «хрущобах», пластмассовая кабина Otis.

— А летом, Павлик, — добавила благодетельница, — поедешь в Артек. Заслужил!

Пришлось заговорить.

— Не надо в школу, — проговорил я сдавленным голосом, — хочу в рабфак и в комсомол.

— Заговорил! — ахнула мама. И давай меня обнимать, целовать, что для неё вообще-то не типично. Эта чужая, рано постаревшая женщина обычно вела себя сдержанно, была скупа на эмоции. И, ей бо, мне стало чуточку стыдно, за свою сухость, почти брезгливость в обращении с ней.

Вообщем, все разрешилось к всеобщему удовольствию. Маму с детьми отправили в подмосковный колхоз «Красный пахарь» Щёлковского района Московской области. Им выделили пятистенок из под раскулаченной семьи с хозяйственными постройками, дали государственную ренту и деньги на покупку мелкой живности (кур, гусей). Работы в колхозе было много и Татьяну сразу пригласили дояркой на ферму. В поселке была школа, так что дети (мои потенциальные братья) без дела не остались.

Ну а меня (хоть говорил я мало и тягуче — симулировал, чтоб не поразить окружающих невольным сленгом 21 века) направили в рабфак — Рабочий факультет имени Покровского в главном университете страны — Московском университете (МГУ).

Надежда Крупская, в годы Гражданской войны член Государственной комиссии по просвещению, писала:

«Вспоминается, как привели раз в Наркомпрос парня, крестьянина-бедняка, который не знал даже, что существует на свете какой-то Наркомпрос, а, добравшись до Москвы, разыскал памятник Ломоносову и сел у его подножья, надеясь, что его кто-нибудь там увидит и отведёт куда надо. Пара студентов обратила на него внимание, узнала, в чём дело, и привела в Наркомпрос. Парня устроили на рабфак».