Попробуй меня разлюбить

— Я часто думал о том, как бы сложилась жизнь, если бы я тебя не встретил.

— И к каким выводам пришел?

Она улыбается. У нее глаза горят. Такая она красивая. Моя.

Нет таких слов и поступков, чтобы описать, насколько сильно я ее люблю. Больше самой жизни. Кто-то скажет, что это ненормально, но мне плевать. Катя и есть моя жизнь. Мой многогранный мир с сотнями оттенков. С ней я не чувствую себя мертвым.

Одно я знаю точно: без нее я бы превратился в своего отца, только в тысячу раз хуже. Когда люди творят беспредел из собственной корысти, то в качестве искупления их ждет суд или смерть. Они это прекрасно понимают. Знают, что их поймают, потому что в глубине души осознают все уродство своих поступков. Понимают, что нарушают закон.

Но, когда люди творят зло из собственной справедливости, считая, что так правильно и их мотивы благие — вот тогда наступает ад на земле. Вот тогда они окончательно теряют ориентиры и человеческий облик. Когда на твоих руках море крови, ты отчаянно ищешь себе оправдание, которое в итоге находишь. В которое после бескрайне веришь. Потому что — разве ты мог творить все это зло просто так? Потому что ты такой человек? Нет. У тебя была благая цель. Справедливость. Твоя. Личная. И ты веришь в нее даже на смертном одре. Ты веришь, но ты уже не человек. Ты просто кусок дерьма, не имеющий ничего общего с людской расой.

— Да-а-а-н. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Так к каким выводам?

— Выводам? Мне кажется, что я бы все равно тебя нашел. Когда-нибудь.

Катя улыбается шире. Облизывает свои красивые пухлые губы и светится счастьем.

Когда я это вижу, меня отпускает. Так всегда было и так всегда будет.

* * *

— Сигареты принес?

Кидаю на стол свою открытую пачку и зажигалку. После ареста прошло больше месяца, прежде чем Токман позволил мне эту встречу с отцом.

— Травись на здоровье.

Осматриваю помещение. Стол, два стула и небольшое окно с решеткой. Папаша неделю назад заехал в зону. Суд, как и обещал Иван Александрович, не затянулся. Я бы сказал, даже наоборот.

— Какого заботливого я вырастил сына.

— Я изо всех сил стараюсь оправдать твои ожидания, — лениво улыбаюсь и наконец отодвигаю стул. Сажусь. — Что врачи говорят?

Спрашиваю и понимаю, что упиваюсь каждым таким вопросом. Знать, что он медленно подыхает, приятно.

Наблюдаю за тем, как его трясущиеся пальцы обхватывают сигарету и подносят ее к губам. Звук щелчка зажигалки триггерит, я слышу его как некий выстрел.

Наверное, это еще одна причина моего нежелания видеть этого человека. Он ходящее напоминание о смерти мамы. В наш дом ворвались из-за него, из-за дел, которые он проворачивал.

Закидываю ногу на ногу. Отец постарел и сильно сдал. За время, пока длился суд, он будто заживо сдох.

— В детстве тебе часто снились кошмары, — начинает свою вечную пластинку. — Ты плакал. Звал К…

— Я же просил тебя, — упираюсь ладонью в стол, подаваясь чуть вперед, — никогда не произносить ее имя своим поганым ртом.

— На самом деле ты знаешь, что не я виновен в ее смерти, — он улыбается, потирая подбородок. — У них была задача запугать, а не убивать.

— Закрой свой…

— Это ты, сынок, ты ее убил.

Он продолжает. Говорит что-то еще, но его слова не больше чем звуки. Тихие, отдаленные, не долетающие до моих ушей.

Я чувствую, как почва под ногами становится зыбкой, и перемещаюсь в прошлое.

Как сейчас помню тот наш дом. Лестницу, большую гостиную. Помню, как они кричали, угрожали. Тот, что выше, целился в маму, пока его подельник бил ее, чтобы она молчала, чтобы не плакала. Они были дерганые, нервные, будто под кайфом.

Я видел это со второго этажа и молча плакал, потому что боялся, что, если издам хотя бы звук, они будут бить и меня.

Я так сильно боялся, но все равно побежал вниз, хотел ее защитить.

Когда прозвучал выстрел, кровь была словно повсюду. Я помню ее на своих ладонях. Помню, как мама умоляла их меня не трогать. Именно в тот момент в доме появились люди отца. Он приехал позже, злой и пьяный.

Маму уже увезли на скорой. Она умерла в больнице. Большая потеря крови.

В ту ночь он первый раз меня ударил.

Смаргиваю. Нечеткое воспоминание врывается в мой разум назойливо, оно черно-белое. Мутное. Это похороны. Мамин гроб, перед которым отец стоит на коленях. Я плачу вместе с ним, прошу, чтобы мамочка от нас не уходила. Я плачу и вижу, как он изо всех сил сжимает ее пальцы. До этого момента я ни разу не видел эту картинку. Не помнил ее. Ее не было?

Очередная вспышка. Мои пальцы касаются курка. Мои детские пальцы.

Не различая пространства и абсолютно не понимая, где нахожусь, там или тут, сажусь в машину. Перед глазами дорога. Длинная дорога к нашему старому загородному дому. Я еду туда на автомате, зачарованно наблюдая, как дворники смахивают с лобового снег.

Пальцы, курок, ствол, сейф. Картинка складывается из пазлов, один за другим. Становится четче, сочнее.

Я вижу людей в нашем доме. Вижу плачущую маму и бегу в отцовский кабинет. Открываю сейф, потому что знаю пароль. Беру пистолет. Снимаю с предохранителя.

Я знаю, как пользоваться оружием, отец сам учил. В такие моменты я чувствовал себя взрослым, словно был с ним на равных.

Металл холодит пальцы, но я уверенно сбегаю вниз, вытягиваю руку. Что-то говорю. Мама умоляет, чтобы они меня не трогали, тот, что повыше, надвигается на меня огромной черной лавиной. Я нажимаю на курок. Звучит выстрел, но тот, в кого я стреляю, не падает.

Комнату сотрясает громкий крик.

Я роняю ствол и вижу кровь. Много крови. Мамино платье алеет. Я бегу к ней, плачу. Кричу, что не хотел. Она меня успокаивает. Целует и крепко-крепко прижимает к себе.

В детстве я думал, что она умерла на моих руках. Она гладила меня по голове, а потом отключилась. Тогда мне казалось, что она умерла, но нет, в тот момент она еще дышала. Я бы еще мог ей помочь…

Она скончалась в больнице. Скорая приехала не сразу. Отец — тоже.

Тех людей, что ворвались к нам, пустили свои же. Наша охрана была с ними в сговоре. Это я выяснил уже в тринадцать. Тогда я был уверен, что отец подстроил все это сам, а теперь понимаю, что его предали свои же. Все. И я в том числе.