Попробуй меня разлюбить

— Почему через два дня?

— Дела все свои решит и вернется.

Снова пялюсь на Яна как на привидение. Что он несет? Но тем не менее его слова вселяют уверенность, что именно так и будет. Я начинаю в это верить и следующие два дня слоняюсь из угла в угол с мыслью, что вот сейчас, сейчас мне точно сообщат, что Данис очнулся.

К закату второго дня никаких новостей мне так и не поступает. Я по-прежнему сплю в больнице и оплачиваю еще сутки в палате. Долго не могу уснуть, поэтому, когда в пять утра мне сообщают, что Дан пришел в себя, слышу эти слова сквозь сон.

Когда доходит, тело охватывает крупной дрожью. Я беру телефон и бегу в палату, куда перевели Даника, и одновременно печатаю Гиршу, что он экстрасенс.

Моему счастью нет предела.

— Дан!

Врываюсь в палату, сразу напарываясь на возмущенный взгляд доктора.

— Простите, — тушуюсь, вытягиваюсь по струнке и прилипаю к стенке.

— Пятнадцать минут у вас.

— Спасибо.

Как только за врачом закрывается дверь, подлетаю к койке.

— Ты здесь ночуешь? — Данис медленно поворачивает голову и смотрит на мою ладонь. Я взяла его за руку.

— Нет, — отнекиваюсь.

Кайсаров ухмыляется, насколько ему это позволяют припухшие губы.

— Врешь. Слишком быстро пришла.

— Я… Ты так меня напугал. Как это произошло? Почему ты вылетел на встречку?

— Задумался, — он снова ухмыляется, а потом смотрит мне в глаза. — Это я ее убил, Катя.

Я замираю. Сглатываю. Мои зрачки расширяются.

— Кого? — шепчу.

Когда мама рассказала мне про Юру, дядю Дана, и ту историю, в которой погибла его мама, я не поверила. Мне казалось, что они преувеличивают, ну или не разобрались в ситуации…

— Маму. Я все вспомнил.

Дан отводит взгляд.

— Он всю жизнь меня за это ненавидит, а я его. Это я уничтожил нашу семью.

— Не говори так, ты был ребенком. Это была случайность, понимаешь?

— Десятилетия ада после — слишком жестокое наказание за случайность.

Слезы душат. Я качаю головой. Отрицаю. Мне так жаль, боже, как мне жаль.

— Все будет хорошо. Слышишь? Я тебя люблю. Я так сильно тебя люблю… Мы с этим справимся. Слышишь? Вместе, как и раньше.

— Я знаю, — он кивает и прикрывает глаза.

Я вижу, как по его щеке скатывается одна-единственная слеза, и начинаю заикаться от истерики. Мой самый сильный мальчик, ему так плохо. Больно. Он же всю жизнь живет в ненависти сначала к отцу, а теперь, теперь к себе.

Так не должно быть. Ни с кем и никогда.

— Скажи, что ты меня любишь, — вытираю слезы.

— Больше жизни, Катя, как ты еще этого не поняла?

— Поняла. Я всегда это знала. Всегда-всегда. Ты любишь меня, а я тебя. Все в прошлом. Он в прошлом. Ты должен отпустить. Перестать жить прошлым, Дан. У нас получится, вот увидишь.

Данис шумно выдыхает. Открывает глаза. В них столько боли, отчаяния, что я абсолютно не понимаю, что мне нужно сделать, чтобы ему помочь.

— Получится, — сглатывает. — Нам пора перерастать жертвовать. Тебе — в первую очередь.

— Ты о чем?

— Хватит жертвовать ради меня жизнью, Катя. Хватит отказываться от нормальности ради того, кто не может дать тебе достойное, счастливое будущее.

— Счастливое? Что ты знаешь о том счастье, которое нужно мне? Нормальность? Адекватность? Стабильность? Все эти глупые стереотипы? Так, по-твоему?

Я начинаю нервничать сильнее, срываюсь на крик. Данис снова закрывает глаза, и я сразу себя осекаю. Он морщится от моего громкого визга, у него сотрясение, а я устроила не пойми что.

— Мое счастье — это когда мы вместе, и другого мне не надо. Я тебя люблю. А ты любишь меня. И не говори мне про максимализм сейчас. Я пробовала. Полтора года пробовала быть как все. Из этого ничего не вышло. Твоя нормальность в ненормальности для меня. Да я сама такая же. Ку-ку! — верчу у виска пальцем. — Со мной никто не справится. Потому что я же Катя Токман, у меня ветер в голове. Слишком открытая, слишком эмоциональная, слишком прямая, слишком-слишком!

— Не кричи, — он трогает пальцами переносицу. — Я хорошо слышу. У меня сотрясение, а не частичная глухота.

Дан улыбается, и я начинаю смеяться, точнее, тихонечко хихикать.

— Прости, я просто на эмоциях. Только попробуй еще хоть раз сказать мне про это «недостоин», слышишь?! Я тебя сама прибью, и никакой аварии не нужно будет.

— Я уже понял.

Дан крепче сжимает мои пальцы. Я чувствую, как он дрожит.

— Ты ела, пока тут дежурила? Сколько, кстати, дней я здесь валяюсь?

— Три дня. И да, я ела, — привираю. На самом деле газировка и чизбургеры из ближайшего фастфуда так себе пища.

— Сил нет, меня вырубает, кажется, снова.

— Спи. Я поеду домой, маму успокою и вечером вернусь, хорошо?

Дан мне ничего не отвечает. Я слышу его размеренное дыхание. Он уснул.

* * *

Через пять дней, не без помощи Аринкиного отца, Дана выписывают. Он еще слаб, но категорически отказывается оставаться в больнице. Я, конечно, пытаюсь настаивать, что ему покой нужен и постельный режим, но он безжалостно отметает все мои слова в сторону, поэтому утром в четверг я еду в больницу прямо из дома.

Папа к тому времени уже уехал на работу, а мама зависает в студии, потому что решила выпустить альбом в честь своего юбилея на сцене.

Пока еду, думаю, как лучше организовать свой график в ближайшие дни, учеба никуда не делась, но и оставлять Дана в квартире одного мне не хочется.

Запарковавшись во дворе клиники, бегу к главврачу за рекомендациями, где получаю нагоняй за то, что мы так рано выписываемся, и только потом появляюсь в палате. Кайсаров уже не лежит пластом, хоть ему настоятельно это и рекомендуют.

— Ну Дан! — возмущаюсь и кладу свою сумку в кресло.

Данис прижимает руку к ребрам с правой стороны и закатывает глаза. Я тут же его копирую, начиная хаотично носиться по палате. За полторы недели, что он тут пролежал, шмотья поднакопилось. Ноутбук, одежда, личные вещи по мелочи — складываю все это в шоппер и пристально осматриваю палату на наличие предметов, которые могла не заметить.

Я этот месяц словно без головы, все забываю. Еще и изжога по утрам одолевает. Последние дни вообще все раздражает, хотя неудивительно, перед месячными-то. По календарю со дня на день должны прийти.