Попытка – не пытка
Шрифт:
– Слушай, а скажи-ка мне… Ну все-таки… Ты спуталась с ним по зову сердца или только для того, чтобы страну спасти?
– Чаю хочу… – Я пошлепала босыми ногами на кухню и решила, что притащившийся за мной Натаныч заслуживает откровенного признания. – Во-первых, не спуталась, а ответила взаимностью на проявленные чувства. А во-вторых, сделала я это по причине душевной боли за судьбу отечества и вследствие сильной влюбленности.
Мой распереживавшийся исповедник побросал пакетики чая в страшенные кружки с отколотыми ручками, сел в кресло и, громко размешивая
– Слушай, Мата Хари, а ведь у него вкус-то, надо сказать, неплохой. Губа не дура, можно сказать. Шутка ли? Такую бабу отхватить!
– Заткнись, – вяло сказала я и налила чай в блюдце.
Но он даже не думал останавливаться и продолжил столь волнующую для него тему:
– Я-таки раньше думал, что ты стручок засушенный… Что называется, гном чуть подросший. А сегодня на тебя посмотрел без джинсов твоих и кроссовок… Оказывается, ты баба-то хоть куда! Немудрено, что на тебя вождь клюнул. На вид тебе не больше тридцати двух, морда красивая, формы вполне себе выдающиеся…
– Ау! Может, хватит уже? – Я громко постучала ложкой по чайнику.
Однако Натаныч этого даже не заметил и продолжил препарирование моего только что зародившегося романа:
– А кстати… Вот если Великого кормчего нашего я вполне таки понимаю и даже оправдываю, то тебя, моя дорогая извращенка, понять никак не могу. Он же, положа-то руку на сердце, далеко не Ален Делон!
Чаша моего терпения переполнилась:
– А я, ты знаешь, не избалована! Ко мне за всю жизнь ни один красивый мужик ближе чем на километр не подходил. И вообще мне, например, хромые нравятся! В них шарм есть…
Натаныч поперхнулся чаем и громко закашлялся. Я от души вдарила ему промеж лопаток. На что, видимо, в качестве благодарности он задал мне новый вопрос:
– Слушай, а он не староват ли для тебя?
– В самый раз… – начала я, но тут же остановилась, так как меня пронзила ужасная догадка. – Натаныч! – Я схватила его за руку. – Быстро скажи, когда Сталин родился. Быстро, а то я от разрыва сердца умру.
– Ну, по официальной версии, в 1879 году, а по неофициальной – в 1878-м… А что?
– Ох… – Я стала считать пульс, который приблизился к ста двадцати ударам в минуту. – Ты представляешь, получается, что он старше меня примерно на девятнадцать или двадцать лет… А это… А это… Это же роковая для меня разница в возрасте! – громко заключила я, вспомнив свою последнюю любовь, оборвавшуюся на пике страсти.
– Роковая?! – Натаныч сложил на груди руки и посмотрел на меня прокурорским взглядом. – Я чувствую, что в итоге роковой она для всей страны окажется, а не для тебя, дуры наивной.
– Все, мне пора домой, – сказала я, поспешно допивая горячий чай. – Ты меня ругаешь. На дворе почти четыре утра. Завтра, то есть уже сегодня, я приду, и мы с тобой будем думать…
– О чем? – Блюститель моей нравственности расстроенно захрустел куском рафинада.
– Как можно выяснить время, когда Сталин меня в кабинете будет ждать. Кстати, я там у него паспорт оставила… Ну и одежду с сумочкой… Надо забрать… – Я встала и, напялив первые попавшиеся мне на глаза
тапки, пошла к двери.Глядя мне вслед, Натаныч пробубнил:
– Паспорт… Сумочку… Ты честь свою там потеряла! Пособница террора…
Больше я ничего не слышала, так как быстро побежала вниз, чтобы завалиться спать. Тихонечко повернув ключ в замке, я на цыпочках вошла в квартиру. Но вместо тишины, темноты и полного покоя меня там ждал сюрприз.
Оказалось, что Глеб и посетившая его по случаю моего неожиданного банкета Маша решили провести время не менее продуктивно, чем я. А поскольку мое возвращение совпало с их несколько припозднившимся ужином, они вышли в коридор поздороваться.
– Мама! Что с тобой?! – услышала я вместо приветствия. – На тебя опять бандиты напали? Платье украли?
Я посмотрела на свое отражение в зеркале и расхохоталась:
– Глеб! Поверь мне! Я в полной норме. Платье под надежной кремлевской охраной. Но если я скажу тебе правду, ты не поверишь, да еще и обидишься, как обычно. А на вранье у меня просто ну никаких, никаких сил сейчас нет… – Помахав им рукой, я ушлепала в комнату, рухнула на кровать и заснула.
Окончательно придя в себя лишь к вечеру, я стала думать, когда же именно мне лететь в Кремль. При этом вспоминания о прошедшей ночи погружали меня в сахарно-романтическое состояние и одновременно дарили надежду на то, что теперь моя работа по гармонизации общества пойдет, так сказать, широкими стахановскими шагами.
Разумеется, я не питала слишком больших иллюзий относительно вспыхнувшего ко мне интереса товарища Джугашвили: насколько я поняла, ни романтиком, ни хоть сколько-то сентиментальным назвать его было категорически нельзя. Однако того, что он был ко мне сильно неравнодушен, сбрасывать со счетов тоже не стоило. Оставалось только понять, в котором часу Сталин желает видеть меня в своем кабинете.
Я привела себя в порядок, надела киношное платье, более-менее подходящие туфли и пошла к Натанычу.
– Явилась, блудница вавилонская? – Он успел остыть и был в отличном настроении.
– Да, дорогой. Штанишки и рубашечку я тебе позже отдам, когда постираю. А тапочки вот, – Я аккуратно положила их в прихожей.
– Ой ты, боже ж мой! – Натаныч всплеснул руками. – Какая ты сегодня скромная, вежливая. Наверное, чего-то хочешь от меня. Скорее всего, помощи в организации любовного свидания. Ну пойдем, потолкуем…
По традиции я села на диван, а он оседлал свой любимый венский стул:
– Ну? И в чем таки заключается твоя проблема?
Я заломила руки:
– Натаныч! Скажи, что делать. У нас совершенно, совершенно не налажено сообщение с 1937 годом! Просто катастрофа какая-то. Ни имейл написать, ни эсэмэску кинуть, ни позвонить…
Он забарабанил пальцами по деревянной спинке:
– Может, ты ему письмо пошлешь?
– А что, это реально? – удивилась я.
– Ну сама подумай, если машина времени отправляет в прошлое любые материальные объекты, то что ей стоит забросить туда какую-то паршивенькую бумажку?