Попытка – не пытка
Шрифт:
– Ты гений! – Я потерла руки. – А у тебя есть во что послание запечатать?
Он скакнул вместе со стулом к бюро и вытащил длинный белый конверт:
– Во, у меня их навалом. В них жильцы деньги за квартиру отдают. Так что давай-ка пересаживайся к столу, бери бумагу и пиши свое любовное послание. А я буду контролировать.
Я попыталась запротестовать:
– Это, знаешь, как-то не очень прилично с твоей стороны – смотреть, что я там насочиняю. Все-таки это письмо личного характера…
Он артистично развел руками:
–
– Ладно уж, – согласилась я и села к столу. – У меня от тебя секретов нет.
С минуту поразмыслив, я посмотрела на стоящего над душой Натаныча, взяла ручку и, тщательно выводя каждую букву, написала: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Скажите, пожалуйста, когда и насколько Вам будет удобно меня принять. С уважением, Елена Санарова».
Когда я закончила, мой цензор расхохотался и показал пальцем на бумагу:
– Это что такое? Любовная записка или письмо боссу? И это после бурной ночки? Ты почему его по имени-отчеству называешь?
– А что, мне к генералиссимусу на «ты» обращаться? – Я сложила бумагу и положила ее в конверт.
Натаныч важно поправил сползшие на нос очки:
– Я бы, знаешь ли, на его месте сделал тебе замечание. По моему мнению, такие приседания даже для 1937 года совершенно неуместны. Да и потом, он еще не стал генералиссимусом.
– Ну… Не стал… Не стал… Зато страной управляет… Да и вообще… Я как-то стесняюсь…
Он снова рассмеялся:
– Скромница, давай конверт запечатывай. И напиши сверху, кому письмо адресовано, а то мало ли кто его с пола подберет.
Я быстренько все заклеила, написала сверху: «Товарищу Сталину» – и вручила послание Натанычу.
– Сейчас отошлю, – сказал он, отходя с конвертом к ящику, полному каких-то проводов. – Вот только «крокодилов» к штекерам примотаю.
Минуты через три письмо лежало на ковре с прицепленными с двух сторон электродами, а мой почтальон сидел у компьютера:
– Так! Ну, часам к двум он наверняка-таки на работу приехал. Тем более что кроме как в кабинете, больше ему тебя негде дожидаться… Поэтому заношу в программу 14.00… А таймер… Наверное, пяти минут ему будет достаточно для написания ответа. Как ты думаешь?
– Давай лучше десять, чтобы наверняка… – предложила я, поняв, что начинаю нервничать. – Слушай, а вдруг он не ответит?
Натаныч посмотрел на меня поверх очков:
– Тебе? Не ответит? Ты в зеркало-то на себя смотрела?
Он кликнул по клавише и конверт испарился.
Мы затаили дыхание и стали ждать. Через пять минут раздался хлопок, и на ковре появился распечатанный конверт. Я схватила его и с замирающим сердцем прочитала: «Жду в девять вечера. Желательно на всю ночь. Иосиф Сталин».
Выхватив у меня из рук листок, Натаныч запрыгал с ним по комнате:
– Ты погляди! Это ж исторический
документ! Любовная записка великого тирана неизвестной возлюбленной! Да за эту бумажонку на аукционе «Сотбис» нам бы столько деньжищ отвалили!– Ой, слушай… Хватит скакать! Давай забрасывай меня туда на двенадцать часов, а то я уже совсем распереживалась.
Я села на ковер, зажала в руках штекеры вместе с примотанными «крокодилами» и затаила дыхание.
– На двенадцать не могу… – Натаныч застучал клавишами. – Максимальный срок нахождения живого организма в ином временном пространстве составляет десять часов сорок четыре с половиной минуты.
– А если больше?
– Тогда все! – взмахнул он руками. – Финита ля комедия. Распадешься на молекулы, и ветер прошлого развеет твой прах…
Мне стало не по себе:
– Ужас какой! Давай-ка тогда ровно на десять. Не хочу я закончить жизнь в виде молекулярной кучи.
В ответ он угукнул, поправил свою медную пластину и торжественно нажал пальцем на Enter.
Когда я оказалась в кабинете, Сталин протянул руку и рывком поднял меня с пола:
– Наконец-то! – Он обнял меня. – Что ты за письмо такое мне прислала? Так и будешь «вы» мне говорить?
Я подумала, что Натаныч как в воду глядел, когда делал мне выговор за неуместную стилистику.
– Ну… Постепенно… – залепетала я, проводя руками по его френчу. – У меня получится себя преодолеть, и когда-нибудь… возможно, я скажу вам…
– Скажешь. Только прямо сейчас скажешь.
– Но понимаете… То есть… – Я скрутила волю в жгут и выпалила: – Понимаешь, ведь я тебя в школе проходила! У меня дома энциклопедия Большая советская с твоими портретами стоит… Я привыкла тебя в военной хронике видеть… И в конце-то концов! Мне сложно так сразу привыкнуть…
– Вот и хорошо, – сказал он, отпустив меня. – Поедем ужинать.
На этот раз, к моей великой радости, он сел со мной в одну машину. По дороге мы практически не разговаривали, так как я с его разрешения все время смотрела в окно. Однако мелькающая у меня перед глазами Москва была настолько неузнаваема, что для меня снова осталось загадкой, куда именно привез нас шофер.
За ужином, когда мы вдвоем сидели в тишине просторной комнаты, Сталин сказал:
– Я бы хотел вернуться к тому разговору, который ты начала в моем кабинете.
– С удовольствием. – Я подумала, что сейчас он наверняка заговорит о войне, однако я ошиблась.
– Допустим, что я поверил тебе и ты действительно из 2010 года, – сказал он, глядя на меня своим жутким взглядом. – Тогда поясни, с какой именно целью ты пришла ко мне.
Я скомкала льняную салфетку. Если он все еще сомневается в моей правдивости, то зачем мне раскрывать карты? Сначала нужно убедить его, что я не вру, а потом уже загружать своими идеями. Но как, как заставить его доверять мне?