Пора в отпуск

Синие цветы отцу понравились. Он собирался каждое лето подновлять рисунок, стертый осенними дождями и зимними метелями. Но в мае следующего года умерла бабушка. А потом тяжело и надолго заболела мама. Цветы бледнели, стирались. Года три были видны их контуры, выведенные особенно тщательно. Тени прежних рисунков, бледные призраки их семейного счастья.

И вот они снова на месте. Такие же яркие и пёстрые. Руки отца подводили, глаз уже не был таким верным. Получилось ещё кривее, ещё нелепее, чем в первый раз. Или это взгляд у Кати стал другой. Взрослый.

После смерти матери отец крепился. Всё шутил, из кожи вон лез, чтоб убедить Катю, да и себя тоже, что они справятся, всё у них будет хорошо. Да только получалось у него не очень. Фальшиво как-то. Катя помнила тоскливые новогодние ночи у огромной, наряженной ёлки, когда отец созывал полный дом гостей и натужно веселился. И она делала вид, что ей тоже весело. А он делал вид, что верит. Так и обманывали друг друга год за годом.

Отец держался. Сколько Катя помнила, не пил, женщин в дом не водил, по вечерам с телевизором не пропадал. Участвовал в её жизни как мог, игры какие-то придумывал, уроки помогал делать, пытался заводить неуклюжие взрослые разговоры, которые смущали обоих. Сорвался только один раз. Уже лет пять прошло со смерти матери, как объявился её брат, дядя Серёжа. Личность легендарная, мифическая. Катя иногда и верить в его существование переставала. А иногда верила, как в Деда Мороза. Как этот самый дед дядя Серёжа напоминал о себе раз в году. То пришлёт откуда-то с другого конца света открытку с Че Геварой, то принесут посылку, а в ней осколки огромной розовой раковины, обложенные ватой. Работу деревенской почты раковина не перенесла, но и осколки были очень красивыми. И пахли далёким, чужим океаном.

И вот этот дядя Серёжа, про которого все забыли, вдруг объявился. Прислал телеграмму: «Людка, лечу домой, встречайте на вокзале в четверг, в 15.00. Везу вам с Катькой сюрпризы». Отец телеграмму получил, прочитал и тут же у порога осел. Почтальонша тётя Надя заохала, побежала к колодцу за водой. На отце лица не было. А дядя Серёжа ведь не со зла. Просто за всеми этими хлопотами отец забыл, что у покойной жены где-то там в Америках-Австралиях брат живёт.

Встречать поехали. Потом дядя Серёжа с отцом целый вечер пили. Пили молча, страшно, не чувствуя вкуса, опрокидывали в себя стаканами что-то драгоценное из красивой бутылки. Бутылка быстро кончилась – пошли к бабке-самогонщице. Опять пили. Утром дядя Серёжа уехал, хотя до следующего корабля у него целый месяц был. И никогда больше не приезжал, и не приходили от него подарки. Может, ему так легче было, а может, его в Африке крокодил съел.

Едва окончив школу, Катя выскочила замуж за Витьку. Поехала в сентябре в город поступать в швейное училище. Поступила, чего там было поступать-то. Диктант на пятёрку написала, считай, прошла по конкурсу. За этот диктант половина абитуриенток двойки получили. Спасибо учительше Наталье Степановне, что строгой была и придиралась.

Сели отмечать в общежитии с новыми однокурсниками-однокурсницами. Ну и вы знаете, как это бывает.

Витька наутро пошутил ещё:

– Я теперь, как честный человек, должен…

И всё такое. Ладно хоть так. Любви особой у Кати к Витьке не было. Стыдно за вчерашнее. Не знала, как отцу скажет, как в глаза ему посмотрит.

Отец браку противиться не стал, хоть было заметно, что Витька ему не понравился. Не понравился в первую очередь тем, что сразу же увозил Катю за тридевять земель. У него где-то на Севере работали родители и звали к себе, в тундру и вечную мерзлоту.

Кое-как училище окончила. Поехали.

Жили… никак. И счастья большого не было, и несчастьем не назовёшь. Витька быстро отрастил пузо, второй подбородок, подрастерял весёлость, зато приобрел привычку полеживать вечером на диване. Да ещё лицом покраснел – обморозился как-то в ноябре.

На северные деньги купили в городе квартиру. Катя шила в ателье. Витька слесарничал в автомастерской. Жили небедно. Чего не хватало, Катя и сама не знала. Может, детей? Ну бывает, не дал Бог потомства. Витька особо и не переживал, у него двоюродных племянников-племянниц с десяток. Насмотрится на детские слёзы-сопли и сам себе позавидует, что дома тишина. Он и сам у своих родителей единственный был. Конкурентов в родительской ласке не имелось, всё ему досталось. Поэтому о детях не заговаривал. Нет и нет. Квартира, вот, есть, машина имеется, жена работящая, не дура, не уродина. Оно и хорошо. Телевизор бы ещё побольше купить, но это уже в следующем году.

Катя не то чтобы смирилась. Привыкла. У подружек всё плохо. Разводы-алименты, мужья пьют, кое-кто и руку поднимает. А Витька если и выпьет, то в воскресенье, да дома под закуску. Покраснеет ещё больше, на полчаса станет прежним, весёлым, болтливым. А потом валится на диван и храпит. А поутру мается изжогой.

Подружки ей завидовали. Катя и сама иногда думала, что Бога гневит. Тоскливо? Так тоскливо, не значит плохо. Почти убедила себя.

И тут звонок. И эти синие цветы, распустившиеся на стене как в детстве. И вина. За то, что уже не вернуть. За то, что некому уже прощать.

Катя опустилась на ветхую скамейку у родительского крыльца. Слёзы душили.

Витька гремел чем-то внутри, ходил, открывая двери, лазил в подпол.

Вышел деловой, собранный.

– А что, хороший дом! – муж по-хозяйски хлопнул ладонью по стене и Катю вдруг покоробил этот его жест.

– Можно под дачу, – продолжил Витька. – Или продать. Тысяч пять дадут, не меньше. Только крышу подлатать, да пошлятину эту закрасить.

И он ткнул пальцем в цветы.

– Не трогай! – неожиданно резко и зло крикнула Катя.

Витька отдёрнул руку, как от огня.

– Ты чего?

– Ничего! – сквозь зубы процедила Катя. – Пошлятина! Что ты понимаешь?!

Развернулась и пошла прочь. Витька с удивлением посмотрел ей вслед.

– Правильно говорят, нету у бабы мозгов.

Пожал плечами и полез обратно в подпол. Смотреть, не подтапливает ли по весне.

Юность в подъезде, или Когда-то я был гопником

На дворе стоял 1995 год. Я носил причёску под бокс, спортивные штаны «АдиБас» с рынка, черные классические туфли и белые носки. Если бы я сейчас встретил на улице такого красавца, то, наверное, рассмеялся бы. А тогда – ничего, мода такая в нашем городке.

Башню мне сорвало всего полгода назад. До этого я тусовался с неформалами, любил чёрные майки с непонятными надписями, тяжёлую музыку, отращивал волосы до плеч. Воевал в рыцарском ордене нашего города, даже успел поучаствовать в штурме потешной крепостицы.

За одну неделю что-то перевернулось. «Металлика» и «Си-Диси» перестали нравиться, волосы я оставил в ближайшей парикмахерской. Посидел пару вечеров дома – скучно. Бабушка по телеку смотрит какую-то муть, а когда начинаются нормальные фильмы на местном кабельном, тут же выключает. Мол, там кровища и разврат. Зачем тогда кабельное подключили и каждый месяц за него платим?

К исходу третьего дня я совсем извёлся, вышел на улицу и отправился искать компанию. У соседнего дома на спинках скамейки сидели парни из моей школы – Лёшка и Игорь.

– О, Пашка, здорово! Ты куда?

– Да так, шляюсь.

– Курить есть?

– Я же не курю.

– А-а, точно. Ты ж спортсмен. Тогда расскажи чего.

Я присел на спинку скамейки рядом с ними. И остался. Потом подошли Светка с Алесей, Толик, Малой. А за ними и остальная компашка. Посидели, поболтали.

На следующий вечер я опять пошёл. Бабушка заволновалась: