Порно

— Слушайте, люди прекрасно знают, что так не бывает. Они прекрасно понимают, что после того, как ты поимел кого-то в жопу, ты пойдешь и вымоешь член, прежде чем станешь совать его женщине в рот.

— Но в сценарии этого не было, блядь, — говорит Мел, потом встает с места и кричит на Саймона: — Ты нас наебал!

Псих вытаскивает руки из карманов.

— Никто никого не наебывал! — кричит он и бьет себя ладонью по лбу. — Процесс монтажа требует творческого подхода, это искусство, которое призвано довести эротические переживания, заложенные в фильме, до самых крайних пределов. Я провел в монтажной четверо суток, у меня глаза до сих пор болят, и вот что я получаю в качестве благодарности! Чтобы довести материал до ума, нужна свобода. Свобода творчества! Фашисты хреновы!

Теперь они орут друг на друга на пару.

— Хренов ублюдок! — кричит Мел. Джина говорит:

— Успокойся, — но она явно злорадствует.

— Заткнись, примадонна хуева, — орет Саймон на Мел, и мне становится совсем уже гадко. Я никогда и не думала, что он может быть таким. Не тем спокойным и элегантным мужчиной, каким он мне виделся прежде, а отвратительным, грубым, дешевым аферистом.

Но Мел это ни капельки не пугает, потому что она и сама становится совершенно другой, совсем не такой, какой я ее знала. Она подходит к нему и кричит:

— ТЫ, ПИДОР ГНОЙНЫЙ!

Они стоят и орут друг на друга, и я понимаю, что больше так не могу, не могу выносить их визгливые голоса, и больше всего меня пугает, с какой легкостью они общаются на таком уровне. Как будто я вдруг попала в детский кошмар, когда родители ссорятся и превращаются в какие-то демонические пародии на самих себя.

Джина оттаскивает Мел, а Рэб успокаивает Психа, который продолжает стучать себя по лбу, точнее, он бьется головой о собственную руку. Терри устало смотрит на Марка. Мики Форрестер пытается защищать Саймона, несет какой-то уже полный бред, а потом говорит Марку что-то совсем уже непонятное: что он, мол, нищий, или что ему нужно пойти повидаться с нищим. Марк резко ему отвечает:

— Вообще-то это ты у нас на такие штуки горазд, мудила дешевый.

Мики орет что-то в том смысле, что Марк сам себя обокрал, и я вздрагиваю, потому что мне кажется, что он имеет в виду нашу аферу с банком. Теперь кричат уже все. Я не выдерживаю. Выхожу, спускаюсь в бар и выбираюсь на улицу. Вдыхаю вонючий воздух, пропахший выхлопными газами, и иду вверх по бульвару Лейта — даже не знаю куда. Просто подальше от этого ора. Я не думаю, что хоть кто-то заметит мое отсутствие.

Я иду в город, устало сражаясь с холодным ветром, и думаю о том, что мы живем в очень скучные времена. И в этом наша трагедия, ни у кого, кроме деструктивно настроенных эксплуататоров вроде Психа и тихих приспособленцев вроде Каролины, нет никакой настоящей страсти. Все остальные подавлены серой посредственностью, что нас всех окружает. Если в восьмидесятые годы мир означал «я», в девяностые — «оно», то сейчас это скорее «-ый». Все должно быть расплывчатым, но качественным и стильным. Да, именно так. А я думала, что они настоящие. Саймон и все остальные.

И тут до меня вдруг доходит — понимание обрушивается, как тяжелый кулак на голову, — что в этой деревне глобальных коммуникаций как-нибудь и когда-нибудь мой отец все равно увидит, как меня трахают в жопу, чего никогда не было на самом деле. Я никогда не занималась анальным сексом. Мне противна сама мысль о том, что меня будут трахать в задницу — это было бы отрицанием моей женской сути. И что самое обидное: меня просто использовали. И обманули. Моя семья. Парни в университете, мелковатые, страшные, недоделанные, те, кого я послала, те, что смотрят порнуху и дрочат под одеялом. Они увидят меня на экране и будут думать, что знают меня, знают обо мне все. МакКлаймонт, который дождется, пока его женушка не пойдет спать, а потом сядет перед телевизором, нальет себе виски и будет дрочить, глядя на то, как меня пялят в жопу. Садитесь, мисс Фуллер-Смит. Или вам предпочтительнее постоять… ха-ха-ха. Колин увидит меня на экране и, может быть, даже придет ко мне. «Никки, я видел этот фильм. Теперь я все понимаю, я понимаю, почему ты решила порвать со мной. Это был призыв, просьба обратить на тебя внимание, а я ничего не заметил… я понимаю, как тебе больно, как стыдно…»

Мимо проезжает машина, и меня окатывает водой. Холодная, грязная, она затекает мне в ботинки. Домой я прихожу совершенно убитая, и Лорен, которая только что встала, сидит в гостиной в ночной рубашке. Я сажусь рядом с ней. Я так и держу кассету в руках.

— Нас наебали. — Я почти плачу.

Она поворачивается ко мне и видит слезы у меня на глазах.

— Что случилось?

Я бросаю ей кассету. И тут меня прорывает, я падаю к ней в объятия и начинаю рыдать, а она гладит меня по голове. У меня странное ощущение, что это плачу не я, а кто-то другой, я же чувствую только ее тепло и ее свежий запах, который проникает в нос даже через все сопли и всхлипывания.

— Не надо, не расстраивайся, Никки, все будет хорошо, — причитает она.

Я хочу быть ближе к ее теплу. Я хочу окунуться в это тепло, в это пламя, я хочу, чтобы оно защищало меня от всего, что причиняет мне боль. Я прижимаюсь к ней еще крепче и слышу, как она непроизвольно издает слабый стон. Я хочу, чтобы она… я поднимаю голову, чтобы поцеловать ее. Она целует меня в ответ, у нее в глазах тоже стоят слезы, слезы сопереживания. Я хочу, чтобы она расслабилась, чтобы не напрягалась, как обычно. Я хочу, чтобы она дала себе волю и покорилась… но когда моя рука спускается к ней на живот и начинает ласкать его, она напрягается и отталкивает меня.

— Не надо, Никки, пожалуйста.

Я тоже напрягаюсь. Такое ощущение, что мы обе занюхали хорошую порцию кокса.

— Прости, я думала, что ты этого хочешь.

Лорен трясет головой, она явно потрясена и не понимает, что происходит.

— Ты что, и вправду подумала, что я лесбиянка? Что я тебя соблазняю? Почему?! Почему ты не веришь, что есть люди, которые просто симпатизируют тебе, просто любят тебя и не хотят при этом тебя поиметь? Неужели у тебя все так плохо с самооценкой?

Да? Не знаю, как там насчет моей самооценки, но от нее я таких слов не потерплю. Кем она себя возомнила? Кем они все себя возомнили, бля: Каролина Павитт в «Спортивном вопросе», Псих Саймон, который считает себя великим киномагнатом. А теперь и Лорен, маленькая морализаторша Лорен, которая напрягается, когда получает то, чего хочет, и предпочитает тут же сбежать подальше и не думать об этом.

— Лорен, тебе девятнадцать. Ты читала не те книги и говорила не с теми людьми. Живи на свои девятнадцать. Не притворяйся, что ты — твоя мама. Это неправильно.

— Не учи меня, что правильно, а что нет, уж кто бы вообще говорил, после того, что ты тут устроила, — отвечает она с видом триумфатора, ее аж распирает от собственного целомудрия.

Мне сложно придумать, что на это ответить, в голову лезет всякий бред:

— Значит, секс между женщинами — это неправильно, да?

— Не глупи, блин. Ты не лесбиянка, я тоже не лесбиянка. И не надо играть в эти дурацкие игры, — говорит она.

— А ты мне нравишься, — кротко говорю я, чувствуя себя так, как будто это Лорен — моя старшая сестра, а я — глупая мелкая целка.

— А ты мне не нравишься, не в этом смысле по крайней мере. Так что веди себя прилично и ебись с теми, кто тебя хочет, ну, или можно еще за деньги, тоже вариант, — фыркает она, встает и идет к окну.

Я чувствую, как у меня внутри все цепенеет.

— Тебя надо как следует выебать! — говорю я и иду к себе, и тут входит Диана. Она подстриглась, теперь у нее прическа «под пажа». Ей идет.

— Привет, Никки, — улыбается она, сражаясь с ключами, кошельком и какими-то папками. Она хитро улыбается — явно слышала мою последнюю реплику.

А Лорен кричит мне вслед:

— Да, они очень тебе помогают, все эти члены! Диана поднимает брови:

— Я пропустила что-то интересное?

Я выдавливаю из себя слабую улыбку и иду в свою комнату, где мне хватает сил только рухнуть в постель. Все, в порнухе я больше не снимаюсь, и в эту блядскую сауну я больше — ни шагу.