Порно

А потом, когда мы конкретно на них подсели, они захватили нас целиком, безжалостно уничтожая мечты и грезы, которые сами же и создали для нас, разрушая ту жизнь, к которой они дали нам доступ. И все это стало похоже на работу, на тяжелый, изнурительный труд — то есть на то, чего мы пытались избежать. И теперь я боюсь не героина, не наркотиков, а наших с ним странных симбиотических отношений. Сдается мне, все это выльется в большую резню. Вот этого я и боюсь. Тем более если учесть, что Урод рассказал мне про Франко.

Но Псих в любом случае хорошо поработал над монтажом фильма. Что да, то да. А это, в свою очередь, дало мне возможность решить проблемы с клубом.

— У тебя есть копия фильма? А то уже хочется посмотреть, — говорю я, — Не дашь мне кассету?

Он скрипит зубами.

— Не-е-е… В первый раз будем смотреть все вместе.

— Вот так вот, значит? И когда будет просмотр?

— Надеюсь, когда мы вернемся. То есть уже завтра утром, первым делом пойдем смотреть, что получилось. В моем пабе в Лейте.

В его пабе в Лейте. И все потому, что он думает, будто меня там не будет.

— А с чего вдруг такая секретность?

Но этот наглый мудила сопротивляется до последнего.

— А с того. Пока ты тут играл в Мистера Клубного Босса, а Биррел торчал дома, играя в примерного семьянина, один придурок, которому больше всех надо, — он показывает на себя, — торчал в монтажной, пока у него не начало рябить в глазах, и монтировал этот мудацкий фильм. И мне очень не хочется получить пиздюлей сначала от тебя, потом — от Биррела, потом — от Никки, потом — от Терри. Нет уж, спасибо большое, я лучше их получу все разом.

Судя по всему, он думает, что пиздюлей получу я, если встречусь в Лейте с Бегби. Ну что ж, посмотрим.

60. «…Фильм Саймона Дэвида Уильямсона…»

Тупая, сверлящая боль в голове, где-то около глаза. Я стою в душе, пытаюсь смыть с себя очередное похмелье, мне очень хочется, чтобы стекающие по моему телу струи воды стали вдруг всепроникающими, чтобы они смогли вымыть меня изнутри. Такая мгновенная регидрация. Беру пузырек с гелем для душа, выдавливаю на руку эту склизкую массу с синтетическим запахом растений, размазываю ее по телу и беспокоюсь о своем животе, не начал ли он провисать. Надо бы сходить в спортзал. Спускаясь ниже, пытаюсь думать конструктивно, в деловом ключе. Пытаюсь не думать о Саймоне, о его темных бровях, тонком итальянском лице, холодной улыбке и сладких словах, которые он произносит своими змеиными губами. И самое главное — я стараюсь не думать о его глазах, которые словно два омута. Они карие, но кажутся черными, как будто в них нет ничего, кроме зрачка. Даже когда Саймон чего-то не одобряет, он не прищуривается, не отводит взгляда, его глаза просто теряют свой блеск, они становятся тусклыми, матовыми, и ты больше не видишь в них свое отражение. Как будто тебя вообще не существует, как будто ты умер.

На краю ванны стоит маленький приемник. Я пытаюсь сосредоточиться на передаче по радио. Слащавый, подобострастный ведущий спрашивает какую-то женщину о ее любимой музыке и о том, что эта музыка значит для нее. Я сразу же узнаю этот робкий, скучный, гнусавый голос, который ему отвечает. Она говорит про какую-то песню, кстати, дерьмо дерьмом, и я узнаю ее еще до того, как ведущий произносит ее имя.

— Джив Бани и Мастермиксес «Свинговое настроение»! Как же мне нравится эта песня! Она… я не знаю… наверное, у каждого в жизни есть песня, которую он слушал тогда, когда все казалось возможным… ну, мне было четырнадцать, и моя карьера в гимнастике только начиналась… Эта пизда Каролина Павитт.

В свое время мы с Каролиной Павитт были лучшими подругами, в кавычках. Лучшими подругами нас считали окружающие: родители, учителя, одноклассники и, что самое отвратительное, наши тренеры. Хотя мы с ней вместе начали заниматься спортом, мы никогда особо друг с другом не общались и уж точно не были лучшими подругами. Но мы были хорошими, славными девочками и демонстрировали всем и каждому, как нам хорошо вместе. На самом деле мы с ней были заклятыми врагами. Еще тогда, с самого начала.

Когда мы занимались гимнастикой в подростковом возрасте, мы всерьез состязались друг с другом. Сначала я была явно лучше этой коровы, хотя этот гадкий утенок умудрялся превращаться в прекрасного лебедя, стоило ей только ступить на мат. Проблема в том, что когда у нас наступил пубертатный период, мне достались нормальные сиськи, а ей — все трофеи.

До меня даже не сразу доходит, что я выкрутила холодную воду до максимума, чтобы только не слушать «британскую Каролину Павитт». Я чувствую лишь обжигающий холод, тяжесть и резь в желудке, и мне кажется, что я сейчас упаду в обморок, но я все-таки умудряюсь вылезти из ванны, с трудом глотая воздух. Я выключаю радио и вытираюсь полотенцем, уютное тепло разливается по телу, рождаясь откуда-то из глубины. Каролина Павитт, блядь.

Я иду к себе в комнату и одеваюсь. Решаю, какой надеть свитер: облегающий кашемировый или бесформенный из ангорской шерсти. Потом я опять вспоминаю, что мне уже явно пора в спортзал, и выбираю второй вариант. Интересно, а какой свитер выбрала бы она. Но сегодня ничто не сможет испортить мне настроение, по крайней мере надолго. Я волнуюсь, вчера поздно вечером мне позвонил Саймон и сказал, чтобы я пришла в паб к 9.30. Он покажет нам финальный вариант фильма! Я думаю о Каролине. Можешь засунуть свою дурацкую бронзовую медаль себе в жопу, корова, в ближайшем будущем тебе в этой жизни останется только артрит!

Я добираюсь до Лейта, Саймон уже на месте, он весь взбудоражен. Судя по всему, занюхал кокса. Он целует меня в губы и выразительно подмигивает.

Рэб тоже здесь, мы говорим с ним о курсовой. Судя по всему, дела у него продвигаются явно получше, чем у меня. Я говорю, что скорее всего провалю этот экзамен, потому что ни черта не занималась. Мы ведем вроде бы вполне приличную светскую беседу, но меня начинает подташнивать от его взгляда, одновременно осуждающего и снисходительного. Я сажусь рядом с Мел, Джиной, Терри и Кертисом. Входит Марк Рентон, он как будто бы всю дорогу пытался от кого-то скрыться и теперь напряжен и явно нервничает. Саймон кричит:

— Наш мальчик Рент наконец-то вернулся в Лейт! Надо будет собрать всю остальную старую компашку! И забуриться по лейтским пабам!

Марк как будто его и не слышит. Он кивает мне и здоровается с остальными. Саймон идет к барной стойке и смешивает напитки. Он говорит, обращаясь к Марку:

— А я все задавался вопросом, когда у тебя все-таки перестанет играть очко и ты заявишься к нам сюда. Брал такси от двери до двери, да?

— Как я мог пропустить режиссерский дебют моего старого друга, — почти фыркает Марк, — тем более что он убедил меня в том, что я здесь в безопасности.

Между ними явно что-то происходит, но Саймон отвечает на явную агрессию Марка только многозначительной улыбкой:

— Ну да… кого еще нету… Микель говорил, что придет… — и он поворачивается к двери как раз в ту секунду, когда входит Мики Форрестер. На нем шикарный белый спортивный костюм, а сам он весь в золоте. Как новогодняя елка. За ним идет Ванда. — Ага, вспомни дурака… Микель! Ты как раз вовремя, заходи! Неплохо прикинулся, я погляжу, — саркастически добавляет он. Форрестер как будто его и не слышит, настроение у него, судя по всему, приподнятое, но остается приподнятым очень недолго — до тех пор, пока он не замечает Марка Рентона. Повисает холодная отвратительная пауза, потом они обмениваются сдержанными кивками. Единственный, кто не обращает на это внимания, разумеется, Саймон. — Ну что, ребятки, приступим, — торжественно объявляет он, открывает коробку с видеокассетами и вручает каждому по экземпляру.

Потом Саймон достает кокс и предлагает всем присутствующим угоститься, но угощаются только Терри и Форрестер.

— Тем лучше, нам больше достанется, — говорит Саймон со смесью презрения и облегчения, но мы вообще не реагируем на его реплику, потому что, не веря своим глазам, изучаем обложки кассет.

Мне становится тошно и гадко. У меня ощущение, что меня предали. Я смотрю на обложку и получаю первую пулю в сердце. Мое лицо — и этот макияж, отвратительный, кричащий, отпечатанный на плохом принтере. И самое главное, он взял ту фотографию, которую клятвенно мне обещал не использовать, ту, на которой одна грудь кажется меньше другой. На обложке я похожа на дешевого трансвестита или на резиновую женщину, которую он купил Кертису. Кошмарная, отвратительная фотография и надпись большими буквами: Никки Фуллер-Смит в фильме «Семь раз для семи братьев».