Порно

— Эти деньги не с наркоты. Честное слово. Это от моего клуба, — объясняю я, борясь с искушением рассмеяться. Любой, кто держит музыкальный танц-клуб, делает деньги, пусть даже и не напрямую, именно с наркоты. — Возьми. Я хочу что-нить сделать… для моей племянницы. Пожалуйста, — говорю я и уточняю: — У нас с братом не было ничего общего. Хотя про нас и говорили, что два сапога — пара. Оба психи, но каждый — по-своему. — Шэрон в ответ улыбается, и я вдруг проникаюсь мыслью, что я ведь любил своего брата Билли, я вспоминаю его лицо, как он всегда меня защищал, и мне становится очень жаль, что мы с ним так и не сумели общаться нормально. Менее агрессивно, менее категорично и все такое. Но все это — дерьмо. Ты был тем, кем ты был, и есть то, что ты есть. И на хуй все сожаления. — Знаешь, что странно: даже не столько я скучаю по Билли, сколько жалею, что мы не смогли с ним поладить. Будь он жив, все было бы совсем по-другому. Я, знаешь, сильно изменился. И он бы тоже, наверное, изменился бы, я так думаю.

— Может быть, — говорит она с сомнением, и я не знаю, кого она имеет в виду: его, меня или нас обоих. Она смотрит на конверт, щупает его. — Там, должно быть, несколько сотен.

— Восемь кусков, — говорю я. У нее глаза лезут на лоб.

— Восемь тысяч фунтов! Марк! — Она понижает голос и озирается по сторонам, как будто мы с ней — герои в шпионском фильме. — Нельзя так вот просто ходить по улице с такими деньжищами! Тебя могут ограбить или еще что-нить…

— Ну, так сразу неси их в банк. Смотри, я их с собой не возьму, так что если ты не забираешь конверт, он так и останется тут лежать. — Она хочет что-то сказать, но я перебиваю: — И не думай, что что-то такое… я бы не стал этого делать, если бы не мог себе этого позволить. Не такой уж я и придурок.

Шэрон кладет конверт к себе в сумку и сжимает мою руку, а в глазах у нее блестят слезы.

— Я даже не знаю, что сказать…

Я отвечаю, что ничего говорить не надо. Я говорю, что мы с Мариной пойдем в кино, на «Игрушечную историю», пока сама Шэрон уладит все дела с банком и сходит по магазинам. И вот я иду, держу за руку ребенка и думаю, а что бы сделал Бегби, столкнись мы с ним сейчас. Он бы наверняка не стал… Хотя он такой отморозок, что все может быть. Так что мы загружаемся в такси и едем в «Доминион», потому что я вряд ли налечу на Франко в Морнингсайде. Когда фильм заканчивается, я завожу Марину к Шэрон и отправляюсь по своим делам.

В тот же день, позже, я иду по мосту Георга IV и замечаю еще одно знакомое лицо, но такого не может быть — этот чел просто по определению не может выходить из библиотеки! Я подхожу к нему сзади и подцепляю его пальцем за воротник, как будто я полицейский. Он практически из штанов выпрыгивает, прежде чем обернуться, и его враждебный взгляд сменяется лучезарной улыбкой.

— Марк… Марк, братишка… какими судьбами?

Мы заходим в ближайший бар. И в чем самый прикол, бар называется «Растяпа Мерфи». Так все когда-то дразнили Урода. Я уже и не помню, за что. Я заказываю два «Гиннесса» и думаю про себя, что Урод ни капельки не изменился — с виду он все такое же ходячее недоразумение, что и раньше. Мы усаживаемся за столик, и он рассказывает мне о своем проекте по истории Лейта, над которым сейчас работает, что просто напрочь срывает мне крышу. Кто бы мог подумать, что Урод вдруг займется чем-то таким?! Но он рассказывает об этом с большой увлеченностью, а потом разговор переходит на старые времена.

— Как Суани? Наверняка ведь куда-нить свалил, — спрашиваю я про одного старого дружка.

— В Таиланд, — говорит Урод.

— Ничего себе. — Я опять в потрясеиии. Суани всегда мечтал о Таиланде, но мне просто не верится, что он действительно взял и уехал.

— Ага, взял и свалил, хитрый перец, — кивает Урод, кажется, его самого зацепил этот расклад. — На одной ноге — и вот, понимаешь.

Потом мы принимаемся обсуждать Джонни Свана, но есть одна вещь, которую мне надо знать, и я спрашиваю этак небрежно, как бы между прочим:

— Скажи мне, Урод, а Бегби вышел из тюряги?

— Ага, да уж давненько, — говорит Урод, и мне как-то сразу плохеет. Лицо застывает, в ушах звенит. Голова кружится, и мне уже трудно сосредоточиться на его словах. — Почти сразу после Нового года. Он тут ко мне заходил, ну, на днях. Законченный псих, еще даже хуже, чем раньше, — говорит он серьезно. — Держись от него подальше, Марк, он не знает про деньги…

Я изображаю святую невинность:

— Какие деньги?

Урод в ответ расцветает открытой и теплой улыбкой и обнимает меня, я бы даже сказал, что с излишним энтузиазмом. Для такого тщедушного парня его объятия достаточно крепки. Потом он отрывается от меня, его глаза полны слез.

— Спасибо, Марк, — говорит он.

— Не знаю, о чем ты говоришь. — Я пожимаю плечами. Нельзя проболтаться о том, чего ты не знаешь. Я даже не спрашиваю о его отношениях с Али, как у них все теперь, или об иммунной системе его ребенка. Псих — патологический лжец, и получается у него много хуже, чем раньше — или он просто так развлекается? Я бросаю взгляд на настенные часы. — Слушай, приятель, мне надо идти. У меня свидание.

Урод как будто даже слегка огорчился, чего-то он мнется, а потом все же решается:

— Слушай, друг, а ты… ну, не сделаешь мне одно одолжение?

— Да, конечно, — киваю я, пытаясь угадать, сколько он у меня попросит.

— Ну, мы с Али… мы, ну, избавляемся от квартиры. Я пока поживу у друзей, но к ним нельзя взять кота. Ты не мог бы его приютить на время?

Я мучительно соображаю, какого кота он имеет в виду, а потом до меня доходит, что он говорит об обычной настоящей кошке. А кошек я ненавижу. Всем сердцем.

— Прости, приятель… я не особый любитель кошек… и потом, я у Гэва живу, а он точно не разрешит.

— А-а… — говорит он с таким разнесчастным видом, что мне просто нужно попробовать сделать хоть что-то, и я звоню Диане и спрашиваю, как она отнесется к тому, чтобы присмотреть за кошкой. Диане нравится эта идея, она говорит, что Никки и Лорен давно собираются завести кошку, так что это будет для них испытанием, проверкой, смогут ли они это выдержать. Она говорит, что сейчас свяжется с ними, отключается, перезванивает мне буквально через пару минут.

— Все в порядке. У кошки есть временный дом, — говорит она.

Урод жутко рад, что все так славно устроилось, и мы договариваемся, когда он привезет животину в Толкросс. Когда мы с ним расстаемся, я чувствую, как ужасная ярость пробивается сквозь мое оцепенение, разъедая меня изнутри. Я собираюсь с духом и звоню на мобильный моему деловому партнеру.

— Саймон, привет. Как дела?

— Ты где?

— Не имеет значения. Ты уверен, что Бегби все еще в тюрьме? Мне тут сказали, что его давно выпустили.

— И кто те енто сказал?

Показушный переход Психа на шотландский народный звучит очень уж неубедительно.

— Это не важно.

— Не, енто гон. Насколько я знаю, он еще сидит. Лживый мудак. Я отключаюсь, иду вниз по Грассмаркет и вверх по Уэст Порт по направлению к Толкроссу, лихорадочные мысли проносятся у меня в голове, и самые жуткие чувства раздирают меня изнутри.

56. «…а он лежит у меня на плечах…»

Я, кажется, привязалась к Заппе, к коту, который у нас поселился. Я с ним занимаюсь кошачьей гимнастикой. Есть такая гимнастика, называется кэтфлексинг, на прошлой неделе по телевизору была передача, по Четвертому каналу. Я поднимаю его тридцать раз в позе номер один, когда я приседаю, а он лежит у меня на плечах, как воротник. Потом — приседания в позе номер два, когда я поддерживаю его под животиком одной рукой и под грудкой — другой. По тридцать повторов с каждой стороны.