Пороги

— Нет уж, пойду, — вздохнула Даная. — Погостила, и хватит. Дайте мне моего Чёртушку.

Она одевалась перед зеркалом, Полынин стоял рядом, держа корзинку, перевязанную платком, в которой возился и попискивал Чёртушка. Даная запахнула пальто, поправила волосы, брови и вдруг сказала:

— Знаете, я очень одинока. А вы?

— Уже привык.

— Может быть, вы все-таки могли бы в меня влюбиться?

— Исключено. Я, знаете, туп на любовь.

— Это я сдуру сказала. Считайте вопрос снятым. И вообще, я люблю одного человека, но без взаимности. Сказать, кого?

— Не надо.

— Ну, давайте корзинку. Спасибо за все. За чай, за котенка, за музыку. Будьте здоровы!

— Я провожу вас.

— Не надо. Ушла.

18. Разговор в лаборатории

— Магдалина…

— Что?

— Ничего. Просто мне нравится звук твоего имени.

— А мне не нравится. Родители, не подумав, назвали какой-то библейской грешницей.

— Не библейской, а евангельской.

— Все равно. До грешницы я не дотягиваю.

— И все-таки: Магдалина, Магдалина… Знаешь, на кого ты похожа с этой прической? На юношу с какого-то портрета эпохи Возрождения или Средних веков. Юношу в черном бархатном колете…

— Ростом мала.

— Это для нашего времени ты мала ростом. С тех пор человечество выросло. Знаешь, какие были тогдашние богатыри? По нашим стандартам — мелкота. Вес мухи. Я недавно в музее примерял мысленно рыцарские доспехи — паты, кольчугу, панцирь. Смешно: на половину меня не хватило бы. Так что когда мы читаем: «Богатыри в стальных доспехах…»

— Стальные души у них были. А где ваши стальные души, сегодняшние мужчины?

— Мы уступили их вам, женщинам.

— И напрасно. Сохранили бы свое при себе.

— Вы же не сохранили женственность.

— Некоторые сохранили. Я — нет.

— И все-таки: Магдалина, Магдалина… Не имя, а музыка. Магдалина, я тебя люблю. Известно тебе это?

— Допускаю. Не уверена.

— И ты это говоришь после… после того?

— Я уже говорила тебе: «то» было ошибкой. Осторожнее, у меня паяльник.

— Не буду. Но почему ошибкой?

— В таких вещах нет логики, нет «почему». Что-то такое не загорелось. Если тебе надо кого-то винить, то вини меня.

— Я хотел бы все-таки знать: чем я тебе не угодил? Чем я хуже других? Хотя это глупый вопрос. Давно знаю, что хуже. Во всем, всегда.

— Не кричи. Ничем ты не хуже других. Между прочим, «других» я не люблю тоже.

— Хорошее утешение. Их много было?

— О нет.

— Кто же именно? Не Фабрицкий ли?

— Таких вопросов ты мне задавать не вправе.

— Не буду. Прости, не сердись.

— Я уже простила.

— Люблю твой гнев: вспыхивает и тут же гаснет.

— Люби мой гнев, это можно.

— Если бы я был художником, я бы написал твой портрет: «Девушка с паяльником». Знаешь, сейчас луч солнца сзади упал на твое ухо, оно засветилось розовым, и я впервые понял выражение «ушная раковина».

— Обыкновенное ухо.

— Меня не покидает мысль, что, если бы я был кандидатом, ты бы иначе ко мне относилась.

— Глупо до предела. Какое это имеет отношение к ученой степени?

— Тебе хорошо, ты уже защитилась.

— Защитишься и ты, если для тебя это так важно. Работать ты умеешь. Если надо, я охотно тебе помогу.

— Не надо. Женщина в стальных доспехах.

19. Овощная база

— Вы знаете, — сказал Фабрицкий, — что нам сегодня предстоит. Обсуждать вопрос не будем, теорию я и без вас знаю. Перед нами конкретная ситуация: предложено проработать день на овощебазе. И мы выходим. Вопросы есть?

— Все ли выходим, и если нет, то почему? — спросил Коринец.

— Отвечаю: Максим Петрович в командировке.

— Как всегда, — подсказал Коринец.

— Как почти всегда. Анну Кирилловну как женщину, скажем деликатно, не самого юного возраста я освободил своей властью.

— А Шевчук почему не явился? — спросила Даная.

— Он у нас на полставки.

— Ну и проработал бы полдня. Без него скучно.

В этот самый момент явился Шевчук. Маслянистый, сияющий, с сигаретой на нижней губе. Все засмеялись.

— В чем дело? Я опоздал?

— Мы как раз обсуждали вопрос, почему вы не принимаете участия в нашем культпоходе, — ответил Фабрицкий. — Некоторые дамы выражали сожаление.

— А я, как видите, явился. И полный трудового энтузиазма. Хочу воспеть поход на базу в стихах. Уже придумал первые строки: «Без этой базы я б загнуться рад, обрыдло было прозябать без базы…»

— Не надо! — застонали кругом.

— Нет, вы вслушайтесь, какие аллитерации: «Прозябать без базы»! Инструментовка на «б» и на «з»!

— Обойдемся без инструментовки, — решительно сказал Фабрицкий.

— А знаете, тут что-то есть, — вмешался Полынин. — Этот метаславянский язык: «обрыдло было». Продолжайте, Даниил Романович.

— Пока есть только четвертая строка: «Как мильонер, перебирать алмазы». Немного подумаю, сочиню и третью…

— Думать не надо, вот она: «Бегу бегом, не требуя наград». Отшлифуйте и вставьте.

— «Бегу бегом, не требуя наград, как мильонер, перебирать алмазы…» — задумчиво повторил Шевчук. — Нет, не то. Вы не уловили духа торжественной медитативности произведения…

Со всех сторон посыпались варианты третьей строки. Шевчук отверг все: «Нет, товарищи, оставьте меня наедине с моей музой».

— Ну, ладно, — прервал стихотворчество Фабрицкий, — перейдем от художественной части к деловой. Объявляю поход открытым.

Двинулись. Впереди оперным шагом шел Фабрицкий в лыжном костюме и вязаной шапочке. Обтянутые икры играли, красный детский помпон болтался на шнурке с боку на бок. Рядом с Фабрицким под пару ему шагала Лора в ярком свитере, в дорогих джинсах. Ее светлые волосы стелились по ветру. По сравнению с этой нарядной парой все остальные выглядели люмпен-пролетариями: старые брюки, куртки, раздрызганные сапоги. Малых вел за руки двух своих близнецов, Рому и Диму. Мальчики катились, как послушные шарики.