Порок сердца

«Я знала, что так и случится, — этот червь звонил мне. Ха, он рыдал, захлебывался в соплях и слезах, извинялся и просил вернуться домой. Он что, думает, что я позволю такому повториться? И пока он говорил, я молчала в трубку, а про себя все повторяла: сдохни, урод! Сдохни! Сдохни! Так и повесила трубку, ни слова не сказав вслух».

«Я была у врача, эти козлы в гинекологии сказали, что аборт сделать не могут, велик риск осложнений. Они не имеют права так поступать со мной! Я должна избавиться от этого ребенка! Что делать, мне некуда деваться, я вынуждена вернуться домой и пережить это унижение, живя с ними под одной крышей. Ладно, с матерью, так и быть, я, может, и буду разговаривать, но этот не дождется от меня ни слова, он больше не существует, его просто нет».

«Этим все и должно было закончиться. Собаке — собачья смерть! Мать пришла с работы и нашла червя без сознания, он лежал на полу кухни в «неестественной позе». Все вокруг было усыпано пустыми пачками снотворного. Он даже не мог уйти из жизни по-мужски, повел себя как тряпка! Какой позор! Слава богу, что он мне не отец! Я б сгорела от стыда с таким отцом. Но и мать моя хороша — я нашла ее в больничной часовне, а эта дура обвинила меня в его убийстве. Нет, чтобы радоваться, что наконец от него отделались. Что я могла сказать ей в ответ? Она меня достала, все, что мне пришло тогда на ум, было: „Ты следующая!" Но и сейчас я не раскаиваюсь в этом. Я бросила ее в часовне и убежала. Я больше не хочу иметь с ней ничего общего».

Катя прервалась, подняла глаза и обвела взглядом всех сидящих за столом:

— Ты следующая! Боже! Какая пакость! Бедная девочка! Достали ее, похоже.

Вика была намерена поскорее довести до конца весь этот спектакль, она взяла со стола другую пачку листков.

— Дайте-ка мне, я теперь почитаю.

И она тоже вслух продолжила чтение вещдока:

«Эта чертова Рита меня просто бесит! Сегодня я опять видела, как она пялится на Женьку. Мерзкая, похотливая косоглазая сучка продолжает зариться на мое добро.

Она вообще обнаглела. После того как я наорала на Женьку и плакала в курилке, эта наглая рожа приперлась ко мне и пыталась набиться в подружки. Я дословно помню наш с ней диалог:

— Катька, ты что, с ума сошла, сладочка? Что за слезы, что за крики, что за детский сад? Мы ж подружки! Что, мы теперь из-за куска хрена морду друг другу царапать будем?

— Отстань. Ты не поймешь! Он мой первый и единственный! А вы все — бессовестные твари — лезете к нему! Если бы вы не были такими суками — он бы не был таким кобелем!

— Ты просто маленькая эгоистка! Выбрала себе в Ромео ходячий член и хочешь его переделать. Если мой муженек узнает о сегодняшнем скандале — мне кранты. Он же бешеный. Катька, брось ты реветь — Женька тебе не пара! Он кобель общего пользования — та — порода. Еще и голубым прикидывается.

— Он любит меня, а вы все завидуете.

— Ты просто начиталась любовных романов — кровьлюбовь, мы в России, детка. Вытри слезы, у тебя еще таких Жень будет…

— А вот у тебя больше не будет. Я тебя, Рита, последний раз предупреждаю. Будешь свои короткие ножки перед Женькой раздвигать — убью.

— Ой как страшно. Я уже тут от скуки чуть не загнулась — муж каждый день убить грозится, теперь сикуха какая-то пугать взялась. Иди танцуй, дура длинноногая.

— Я тебя предупредила».

«Сегодня я своими глазами видела, как от гримерши выскочил раскрасневшийся Женя. Я упрямая, если что задумаю, обязательно сделаю. Я дождалась-таки, пока жаба-Ким выйдет покурить, зашла к ней в гримерку и нашла в ее паршивой сумочке ключи, мне просто надо было снять с них дубликат. Как только я его сделала, потихоньку положила ключи обратно.

Я знала, чего я хочу, и приложила все усилия для выполнения своего плана. Я долго следила за ее квартирой, видела, как оттуда выходила Лена Павлова, но мне все равно кто куда ходит, мое дело другого характера».

«Я опять была в засаде и видела, как пьяный Риткин муженек возвращается домой. У них разразился жуткий скандал, даже с улицы я слышала, как они там орут друг на друга. В окне было видно, как они машут руками, я просто была счастлива — может, хоть он наваляет этой похотливой стерве. Я дождалась темноты, посещение Лены Павловой навело меня на отличную идею, я надела платок и очки, точно как носит Лена, и вошла в квартиру. Муж валялся в пьяном отрубе. Я быстро справилась, все оказалось даже легче, чем я предполагала, — Рита чуть похрипела и испустила дух. Я тихонько вышла из квартиры, аккуратно закрыв дверь. Только на миг я остановилась около парадной, меня посетил глюк — мне вдруг показалось, что за деревом я вижу свое отражение. Я помотала головой, и глюк исчез. Все прошло просто идеально, я выбросила ключи, и теперь никто и никогда не свяжет это убийство со мной…»

— Круто. — Вика осторожно положила листочки на стол. — А вот это уже, похоже, в монастыре…

— Дай сюда! — Григорий выхватил из-под руки Вики страницу и начал читать вслух:

«Вчера я родила девочку. Да, черт побери, девочку! Я так старалась быть хорошей — бросила наркотики, даже не трахалась все эти долгие месяцы, молилась с этим занудным болваном, пахала наравне с деревенским быдлом. Я так старалась, так торопилась, я вызвала эти преждевременные опасные роды, а что было делать? Гришка сказал мне, что эта сука вот-вот родит и у нее-то точно будет мальчик. Нет, никого у нее не будет. Я слишком долго была хорошей девочкой — поверила в сказки, в то, что добрый Боженька даст мне мальчика и кучу бабок в придачу, хрен там — так что буду собой! Пока не рожу пацана — всем лежать-бояться! Кое-кому — в могилах! Добрые все такие вокруг — ненавижу! Всех ненавижу! Рита и Федя скучают, ждут гостей. Сначала — Женечке визит нанесу — подрежу кончик гаду. Если выживет — будет благодарен за обрезание своей подстилке Лене. Ее я не трону — ее тронет Павлов. Я ему такое душевное письмо напишу, он ее по стенкам размажет. А зассыт — я еще что-нибудь придумаю.

Ну и конечно, два добрых зануды — два „мистера добродетель", продержавших меня в этой монастырской дыре… Сначала прибью попа — раскрою ему башку чем-нибудь тяжелым, спрячу. Гришенька приедет — я и его угощу. Потом инсирнирую аварию — поп на скользкой дороге столкнулся с хирургом — какой кошмар! Оба сдохли — сгорели в машинах! Какой ужас! И все — я свободна! Никто мне не помешает, никто про меня ничего не знает. Надо только подождать пару недель, а то погода пока неподходящая. Девчонку пока регистрировать не буду — подкину потом кому-нибудь. Пусть живет — я ж не зверь, просто мне нужен мальчик».

За столом повисло напряженное молчание. Отец Пантелеймон первым осмелился его прервать:

— Хватит чужие письма читать. Грех это. Загубили мы девочку, все виноваты. Я — первый. Надо было больше с ней говорить, чаще в монастырь мотаться, но ты, Ольга, — какова. Как распознала? Почему не сказала? Как на смертный грех — убийство — пошла?

— Не успела я тебе ничего рассказать. Не было минуточки, да и не поверил бы ты мне, глупой бабе.

Мне тебя надо было спасать. Так что и про грех я не думала — ты уж прости убогую. Напугала, Лена, ты меня последними словами своей исповеди. Решила я, что надо к Жене бежать — предупредить его, чтоб беды не было. Я очки, платок «а-ля Лена» надела для конспирации и побежала. Только опоздала я — поднимаюсь на этаж, а за тобой уже дверь закрывается. Я — к дверям слушать, а там такое — ну вы знаете… Ты выходишь — спряталась, — смотрю, а это не ты — очки, плащ, даже живот, — но не Лена, точно! Я следом! Выбегает она, оглядывается, очки на секунду сняла, мне хватило, чтоб Катю разглядеть. Ох и злорадная же гримаса перекосила ее милое личико.

— О боже! Я спас монстра! — Григорий побелел и схватился за сердце.

— Да она спецом там на мосту дежурила — ждала тебя. — Ольга обернулась к Григорию. — Не спасал ты ее — почитаешь еще.

— Нет, мы эту гадость в дом не возьмем — пусть у вас лежит. — Катя-Лена отодвинула от себя листочки на середину стола.

— Ну а дальше-то что было? — спросила нетерпеливо Вика.

— Рванула я домой. Летела просто — мужа спасала, — Ольга посмотрела в глаза попу, — нельзя тебе к ней ехать было. Машину сначала просто отогнать хотела в соседний двор, потом поняла, что лечу к монастырю, — откуда смелость взялась? Обогнала я Катю, хотела и обогнала, первая в домик влетела. Там девчонка в люльке голосит голодная и дневник на столе. Я открыла его, пробежала взглядом — как в сортир окунулась, — вырвала страницы. Думала — покажу мужу, — и к машине обратно, выезжать, а дорога-то скользкая, еще и метель метет. Выезжаю с грехом пополам, а там Катя из попутки вылезла, к дому идет. Уже без живота. Очки, платок по дороге срывает. Увидела меня в машине, отражение свое, «псевдо-Лену» — оторопела Катя. А потом встала посреди дороги, руки расставила — я по тормозам, машину занесло, закрутило, вроде я даже объехала ее, только — бац! — с другого разворота бампером саданула — вынесло меня на обочину, — вылезла, посмотрела — лежит Катя мертвая, голова в крови. Испугалась я — и бежать. Через километр машину поймала — и домой, а потом как завертелось все — смерть Лены, суд над Павловым… Я все собиралась рассказать тебе, Паня, да не до меня тебе было. Ну а про Катю я знала, что она в беспамятстве в реанимации лежит. Я все Бога молила, чтобы выжила она, а память не вернулась. Как пропала она из больницы — испугалась я, да ты, отец, сказал, чтоб не беспокоилась, с Катей все в порядке: она с Гришей и ребеночком в Москве, ничего не помнит, бедненькая, ну ладно, думаю, услышал Бог меня, а оно ведь вот как все развернулось.