Порою нестерпимо хочется...
Шрифт:
— Ли в пикапе? — кричу я снова и начинаю двигаться к нему навстречу.
— Или он так чертовски болен, что не мог даже доехать обратно и привезти нам полдюжины болтов?
— Оставил его, — задыхаясь говорит старик. — В городе. — Потом умолкает и не произносит ни слова, пока не добирается до дерева, которое я рубил, и не прислоняется к нему боком. — О Господи! — отдувается он. — О Господи! — Сначала я даже испугался: глаза у него плыли, лицо побледнело и стало под стать волосам, в глотке хрипело… Он подставил свой розовый старческий рот под дождь, с шумом вдыхая влажный воздух. — О Боже всемогущий! — Наконец дыхание у него выравнивается, и он облизывает губы.
— Ого! Быстрее, чем я предполагал!
— Ну знаешь, я уж собрался звать на помощь, — замечаю я, с одной стороны чувствуя облегчение, а с другой — злость на то, что так
— Оставил мальчика в городе, — говорит он, оглядываясь. — А где Джо Бенджамин? Позови-ка его сюда.
— Он с другой стороны языка. Да что с тобой такое? — Я чувствую, что целиком на счет виски его состояние отнести нельзя. — Что там произошло в городе?
— Свистни Джо Бена, — отвечает он и отходит от дерева, изучающе рассматривая землю. — Слишком ровная поверхность, — замечает он, поднимая голову. — Нехорошо. Слишком тяжело сталкивать этих разбойников. Перейдем туда, за низинку, там круче. Опасно конечно, но у нас нет выбора. Куда, к черту, провалился Джо Бен?
Я еще раз свищу.
— А теперь успокойся и объясни мне, что ты так горячишься.
— Подождем, — все еще тяжело дыша, отвечает он. — Пока не подойдет Джо Бен. Вот болты. Я спешил. У меня не было времени заехать за мальчиком. О-хо-хо, что-то легкие не того… — И я вижу, что ничего не остается, как ждать…)
Проведя под надзором сестры еще час в благоухающей дезинфекцией приемной, час, полный ужаса и паранойи, делая вид, что я поглощен чтением выпусков «Истинная любовь», я наконец вынужден был признать, что старик не собирается за мной заезжать, а доктору, возможно, не так уж много и известно. С трудом подавив зевок, я поднялся и громко высморкался в такой грязный носовой платок, что амазонка с отвращением отвернулась.
— Можете взять себе салфетку в клозете, — заметила она, не отрываясь от журнала, — и выкиньте эту антисанитарную тряпку.
Пока я натягивал куртку, дюжина возможных ответов пронеслась у меня в голове, но я был еще так напуган недавним общением с ней и ее шприцем, что предпочел промолчать. Вместо этого я задержался у двери и робко промямлил, что отправляюсь в город.
— Если за мной заедет отец, передайте ему, пожалуйста, что я, вероятно, буду у Гриссома.
Я подождал ответа, но, казалось, она не слышала и продолжала сидеть, уткнувшись в книгу. Я стоял, как провинившийся школьник, и наконец она еле слышно прошелестела: «Вы уверены, что снова не потеряете сознания? — после чего облизнула палец и перевернула страницу. — И не хлопайте дверью».
Сжав зубы, я выматерил ее, шприц, врача и собственного безответственного папу, проклял их всех и поклялся отомстить каждому в свое время… после чего с трусливой осторожностью прикрыл за собой дверь.
Выйдя из клиники, я в полной растерянности остановился на залитом лужами тротуаре, не зная, что предпринять. Вероятность застать Вив одну таяла с каждой минутой. Как я доберусь до дому, если за мной не заедет Генри? И тем не менее совершенно неосознанно я выбрал улицу, на которой с наименьшей вероятностью мог его встретить, — «короткий путь» по старой разбитой улице, шедшей мимо школы… «на случай, если за мной следит доктор».
Настороже, мрачно крадучись, я с оглядкой двигался под грохочущим дождем сквозь бесконечные ряды воспоминаний, готовый ко всему, прижав замерзшие и сжатые в кулаки пальцы к бокам, вместо того чтобы опустить их в теплые карманы. Шаткие, скользкие деревянные мостки вели мимо заброшенных рыбацких хижин — закопченные зловещие строения, залатанные чем попало — от крышек с табачных банок до расплющенных упаковок «Принца Альберта». Здесь жил «безумный швед» — людоед, как утверждали мои одноклассники, стрелявшие яблоками по его окнам, — «боишься, Леланд?»… мимо домика дворника, мимо квадратного кирпичного здания котельной, отапливавшей школу, мимо шершавой стены поленницы дров, которыми топили котельную… и как ни странно, за весь свой длинный путь мне так и не удалось расслабиться. И вдруг все мои ни на чем не основанные опасения рассеялись — чего бояться? Что за глупость думать, что этому зубастому болвану может быть что-нибудь известно, — что за дурацкие мысли? Я понял, что стою перед школой, моей древней цитаделью
Познания и Правды, перед моим святилищем. Но страх не уступил место покою; пока я шел по дорожке, огибавшей спортивную площадку моего святилища, напряжение мое перешло в уныние и горькие сожаления; я постукивал костяшками пальцев по ограде школы, которой я никогда не принадлежал, двигаясь мимо площадки, залитой полуденными голосами воспоминаний о командах, в которых я никогда не играл. Через решетку я рассмотрел площадку для игры в бейсбол. Там играли «большие ребята», когда я был еще первоклассником, а потом, когда я перешел в четвертый, стала играть «малышня»… «Малышня?» — как-то спросил Хэнк. «Да, знаешь, тупицы, болваны, которые за всю свою жизнь ни одной книжки не прочитали». Теперь эта древняя теория представилась мне жалкой и неубедительной: большие или малыши, первый класс или четвертый, Леланд, старина, ты бы отдал все на свете, лишь бы присоединиться к этой шумной, беспорядочной толпе. Разве нет? Разве не так? И, глядя сквозь мокрые переплетения проволоки на залитое водой поле, я поймал себя на том, что кисло спрашиваю: «Ребята, а когда я буду играть, когда меня выберут? Все, кроме меня, играют. Давайте выберем меня ради разнообразия».Ребята отступают. И ни один девятилетний демагог, покрытый веснушками и добрым старым американским загаром, не указывает на меня грязным пальцем и не говорит: «Я беру тебя в свою команду». Никто не кричит: «Леланд, ты нам нужен, ты умеешь делать сильный захват!»
«Но, ребята, — упрашиваю я, бубня в вихревое ухо дождя, — так нечестно. Так нечестно!»
Но даже перед лицом этой проверенной временем истины фантомы продолжают отступать: может, это и нечестно — они не станут спорить, но что касается игрока первой базы, а также второй и третьей, то им нужен парень с холодной головой и отважной душой, а не паршивый придурок, который всякий раз, как мяч летит в его направлении, выбрасывает вперед кулак, чтобы спасти свои очки.
«Но, ребята…»
Не какой-нибудь вонючий хлюпик, который дрожит, дергается и наконец теряет сознание, приходя в себя через пять минут со спущенными штанами и флакончиком нашатыря под носом, — а все оттого, что сестра вколола ему в задницу немножко пенициллина.
«Постойте, ребята, это был не простой укол. Игла была вот такой длины».
Хлюпик говорит: «Такой длины! вот такой! Вы только послушайте его!»
«Это правда! Пожалуйста, ребята… может, в дом?»
«Дом! Нет, вы послушайте этого маменькиного сынка!»
Они скрылись в прошлом, а я тронулся дальше мимо поля, на котором свистел ветер и шипел дождь, сквозь стенку юнцов и основной команды, не подпускавших никаких чужаков. Я повернул к городу, прочь от школы, где я был первым по всем предметам, за исключением больших перемен. Конечно, в какой-то мере мой страх был усмирен видом этого образовательного учреждения — по крайней мере, я перестал бояться, что на меня вот-вот набросится доктор, как жирный вампир, потому что школа, так же как и церковь, служила мне защитой от этих бесов, — но теперь на месте этих бесов образовалась ужасающая пустота, огромная зловещая яма. Ни бесов, ни товарищей по команде.
Хэнк терпеливо курит, слушая, как к ним приближаются разрозненные звуки маленького транзистора Джо Бена. (Старик стоит прислонившись к стволу и задумчиво шамкает челюстью; седые волосы прилипли к костистому черепу и висят на нем как мокрая паутина. «Там склон круче, — продолжает бормотать он. — Гм. Да. Вон там лучше. Там мы можем нарубить половину всего, что нужно. Ага. Могу поспорить…»
Я с некоторым благоговением взираю на перемену, происшедшую со старым енотом: такое ощущение, что под снятым гипсом оказался более юный и в то же время более зрелый человек. Я смотрю, как Генри оценивающе разглядывает участок, отмечает деревья, которые мы должны спилить, объясняет, как и в какой последовательности и так далее… и мне кажется, что я встретился с когда-то знакомым, но давно забытым человеком. Это совсем не тот болтливый и дурашливый тип, который в течение последнего полугода с шумом и грохотом носился по дому и всем местным барам. Это и не признанный шут и забияка, как бывало раньше. Нет. До меня постепенно доходит, что это тот самый лесоруб, за которым я следовал двадцать лет тому назад, — спокойный, упрямый, уверенный в себе, кремень, а не человек, — который научил меня привязывать трос и крепить оснастку одной рукой, устанавливать шкив и подрубку так, чтобы дерево рухнуло точно туда, куда надо, с точностью до дюйма.