Порожек

Я смотрю на мамину руку в руке у американца. Никогда раньше не замечала, что у мамы такая маленькая рука, наверное, такая же, как у меня. Мы и варежки можем одну пару на двоих носить. Помню, как давным-давно мы шли с мамой в детский сад, на горку. Было морозно, снег вкусно скрипел под валенками, как сахарная слойка. Мы держались за руки, и варежки у нас были почти одинаковые — со снежинкой. Только у мамы чёрные с белой, а у меня — наоборот. Баба Маша вязала. После того дня я больше никогда не носила валенки — только сапожки ортопедические на молнии. Пальчики у мамы совсем крошечные, а на безымянном — белёсый след от кольца.

— Ладно, закрыли тему. Всё решено, мы улетаем послезавтра. Документы готовы, Лидию я в паспорт вписала. Как устроимся, позвоню, — свободной рукой мама разглаживает на платье жёлтые складки. — Нет, лучше напишу.

— Если ты считаешь, что я дам на вывоз ребёнка согласие, то ошибаешься.

— Твоего согласия не понадобится. Это моя собственная дочь, а документы на развод я почтой вышлю.

— Она такая же твоя, как и моя. И не чья-то собственность, а человек прежде всего. Если понадобится, я костьми лягу, а границу ты с ней не пересечёшь! — папин подбородок дрожит.

— То есть вот так, да? То есть по-хорошему ты не хочешь? Ну конечно, тебя же Лидочкино будущее меньше всего волнует. Ладно, предположим, она с тобой остаётся, чисто гипотетически, разумеется. Ты что с ней делать будешь? На больную маму повесишь? Или няньку наймёшь, а заодно и себе? Ведь ты и сотой доли её проблем знать не знаешь и ведать не ведаешь. Всё я, всё на своём горбу, без продыху, без остановки, о порожки только и спотыкаюсь, которые ты выпилить даже не можешь! Подстелите ему — костьми он ляжет! Комедиант!

— Мама! — вскрикиваю я, чтобы она замолчала.

Судорожно соображаю, что делать дальше. Очень хочу сказать: «Давайте лучше пить чай!», но пить чай с американцем мне не хочется. Папе, наверное, тоже.

— Мама, ты кольцо потеряла.

Точно обжёгшись, мама отдёргивает руку и поправляет причёску. Американец краснеет и поправляет на носу очки:

— Honey, may I say something? Would you, please, translate word by word? [4]

— Что он сказал? — спрашивает папа.

4

Дорогая, можно я скажу? Переведи дословно, пожалуйста.

— Хочет поговорить с тобой, я переведу.

— Look, Michael, the situation we are facing now is extremely hard [5] … — начинает Брайан толстым, как труба, голосом. Маму почти не слышно, её голосок растворяется в этом трубном звуке, а слова лишаются смысла. До меня долетают обрывки фраз, которые никак не получается сложить вместе, как в задачке по арифметике про груши и яблоки.

— …Как здравомыслящий человек, понимаете, что в Штатах созданы все условия… должный уход, профессиональная няня, специализированная школа… я обеспеченный человек, будущее вашей дочери… вы с бабушкой будете навещать раз, два раза в год, сколько потребуется… все расходы беру на себя… я люблю вашу жену, что важнее — глубоко уважаю… взаимности не требую, смею лишь надеяться… жертвует ради дочери, понимаю и принимаю…

5

Послушай, Майкл, мы оказались в очень сложной ситуации…

Кто-то снова играет на скрипочке.

— …К Лидии, как к собственному ребёнку, ни в коем случае не умаляя вашего права… единственный шанс на стопроцентное выздоровление… её поставят на ноги, она сможет ходить — в первую очередь все мы обязаны думать об этом…

Я всё слушаю, слушаю скрипку.

— …Наверное, вы правы. Там ей будет лучше, — доносятся до меня папины слова.

И вдруг у меня получается — груши и яблоки складываются, мне всё становится ясно.

Когда папа с мамой ссорятся, я должна быть рядом. Пока я рядом, они будут вместе. Пускай ругаются друг на друга, кричат, зато никто никуда не уйдёт. Когда я рядом, я контролирую их — ведь всё зависит только от меня.

От меня!

Ни от папы, ни от мамы и даже не от американца с его специализированной школой.

Только от меня.

Ведь даже когда уже всё решили за тебя, даже когда тебя не спросили: «А что ты думаешь? Чего хочешь ты?», забыли спросить или не посчитали нужным, даже тогда всё зависит только от тебя самого.

Всё просто: надо быть вместе, рядом. Мама всегда рядом, значит…

— Однажды в детском саду появилась горка. Её построили зашкафцы — такую высокую-высокую! — громко говорю я и беру с парты свёрнутый в трубку листок.

— Лидочек, что ты?! — мама испуганно смотрит то на меня, то на Брайана.

— Мамочка, я тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, детка… — она пытается обнять меня, но я высвобождаюсь.

— Не надо, не перебивай. И не обижайся, пожалуйста, но я останусь с папой. Дома.

— What did she say? [6]

— Я не хочу в Аризону.

— Лидочек, всё уже решено, мы всё обсудили с Брайаном и с папой, он будет к нам приезжать.

6

Что она сказала?

— Нет.

— Honey, what is she saying?

— Пойми, малыш, тебя там вылечат.

— Я никуда не поеду.

— Но почему?

— Здесь дом, здесь папа. Здесь Зашкафье!

— Darling, please translate!

— Нет никакого дома и никогда не было! Дом там, где тебя любят, а папа — тот, кто о тебе заботится, понимаешь? За-бо-тит-ся! И Зашкафья никакого нет! Это твои фантазии, выдумки, вымысел! Господи, да что же в твоей голове творится?!

— Есть! Оно есть! — выкрикиваю я и в доказательство разворачиваю карту Зашкафья, которую мне подарили его жители.

— Move this freaking bookcase! — мама вдруг подскакивает к книжному шкафу и безуспешно пытается сдвинуть его с места.

— Мама, ты их раздавишь!

Брайан налегает своим бурлацким плечом на шкаф, тот с жалким скрипом подаётся, старые петли не выдерживают, стеклянная дверца со звоном разбивается об пол. Вниз, как подстреленные вороны, валятся Солженицын, Мандельштам, Чуковский, Фет… поднимая серое облако. Чучик чихает и затравленно вжимается в угол, а мама в изумлении глядит на чёрный от густой, свалявшейся пыли прямоугольник, усыпанный пуговицами, скорченными огрызками яблок, смятыми фантиками от конфет…

Бутылочные осколки, абрикосовые косточки, канцелярские скрепки, сушки, бусины, обрывки мулине, смятые исчирканные страницы, маникюрные ножницы, мамина помада, зеркало, дедушкина фотография…

— Что это?… — мамины глаза расширяются от удивления. Кажется, ей очень противно. — Что это за гадость?!

И вдруг она начинает топтать, вдавливать, вминать, вонзать свои острые каблуки в улицы, переулки, площади, парки, аллеи, дома. Перепуганные зашкафцы выкатываются из своих убежищ и бросаются врассыпную: