Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно

² «Возлюбивший войну», роман Джона Херси. Книга, вполне достойная стоять в одном ряду с лучшей западной военной классикой Э. М. Ремарка, А. де Сент-Экзюпери, Э. Хемингуэя, Д. Нол-ля или И. Шоу.

³ Дорогой друг (нем.).

⁴Ушедшее время не вернешь (фр.).

⁵ Мой адмирал (фр.) – обращение штаб- и обер-офицеров к адмиралам на французском флоте. Часто использовалось и в наших кают-компаниях, особенно после тулонского визита 1892 года русской эскадры, как элемент морского офицерского сленга.

⁶ 26 июня 1904 года полуподводный миноносец «Уж» (бывшая ПЛ «Губэ-2», тайно купленная во Франции и доставленная в Порт-Артур на борту ЭБр «Цесаревич») с экипажем в составе лейтенанта Б. Т. Дудорова и мичмана С. Н. Власьева, оснащенный ДВС от моторного катера с крейсера «Баян» (вместо испорченного родного электромотора), ранним утром у бухты Тахэ атаковал минами Шварцкопфа два японских миноносца. Обе торпеды в цель не попали. Противник эту историческую для РИФ атаку даже не заметил.

⁷ Князь Владимир Петрович Мещерский, родился 14 января 1839 года. Он был весьма родовит, находясь в родстве с блестящими аристократическими фамилиями России: Карамзиными, Вяземскими, Голицыными, Чернышевыми, Клейнмихелями. Знаменитый «историограф России» Н. М. Карамзин – его родной дед. По-видимому, от него Владимир Петрович и унаследовал интерес к изучению истории, познанию «многообразных общественных явлений и движений», а также тягу к анализу информации и вынесению собственных суждений по важнейшим общественно-политическим вопросам, блестящий талант публициста и «легкое, звонкое» перо. В семье Мещерских царил культ Карамзина, «карамзинской любви к царю». Сам Владимир Петрович не уставал подчеркивать, что, являясь внуком Карамзина, он «пребывает в полной уверенности, что харизма великого деда обрела пристанище именно в нем».

История «необычайного влияния князя М. на высочайшие помыслы» началась с его юношеской дружбы с цесаревичем Николаем Александровичем, безвременно почившим старшим братом будущего императора Александра III. После его внезапной кончины 26-летний князь Мещерский поспешил завязать тесные дружеские отношения с новым наследником престола.

Это ему удалось тем легче, что едва перешагнувший порог взрослой жизни Александр Александрович первые недели после крутого поворота в своей судьбе пребывал в известной растерянности: он, вполне самокритично оценивая собственные способности и образование, чувствовал неготовность к легшим отныне на его плечи обязанностям и испытывал гнетущий страх перед будущим.

«Ах, Владимир Петрович, – жаловался он своему старшему товарищу, – я одно только знаю, что я ничего не знаю и ничего не понимаю… Прожил я себе до двадцати лет спокойным и беззаботным, и вдруг сваливается на плечи такая ноша… Придется командовать, учиться надо, читать надо, людей видеть надо, а где же на все это время?»

Мещерский охотно вызвался помочь наследнику в его трудах и заботах. Весь 1865/1866 учебный год к занятиям с профессорами Ф. Г. Тёрнером (политэкономия), К. П. Победоносцевым (государственное право), С. М. Соловьевым (русская история) цесаревич готовился под руководством князя и знакомился с их лекциями по его (!) конспектам. Так чиновник по особым поручениям МВД стал де-факто репетитором при будущем самодержце Российской империи.

Годом позже предприимчивый князь, как сам он пишет в своих воспоминаниях, «…предложил цесаревичу устраивать в его честь маленькие беседы за чашкою чая с такими людьми, которые были ему симпатичны и между которыми живая беседа о вопросах русской жизни могла быть для него занимательна. Цесаревич с удовольствием принял предложение и аккуратно удостаивал эти скромные собрания своим присутствием… Собеседниками бывали: К. П. Победоносцев, князь С. Н. Урусов, князь Д. А. Оболенский, князь В. А. Черкасский, граф А. К. Толстой, Н. А. Качалов, Г. П. Галаган, М. Н. Катков и И. С. Аксаков, когда они бывали в Петербурге…» Продолжаясь в течение нескольких сезонов, эти собрания особенно часты, многолюдны и оживленны были в 1869–1870 годах. Тематика бесед была разнообразна: обсуждались идеологические и политические вопросы, положение в тех или иных регионах страны, тенденции мировой политики или новинки литературы, обратившие на себя внимание общества.

Из этого уже можно сделать вывод: обладай Мещерский жаждой явной, демонстративной власти а-ля Витте или Плеве, дорога к креслу за троном, месту фаворита или первого министра была бы для него открыта. Но князя вполне устраивала роль друга и советчика, роль человека, который мог наслаждаться властью тайно, не неся при этом какой-либо реальной ответственности. И если вспомнить о некоем его аналоге в лице принца Филиппа фон Эйленбурга при персоне кайзера Вильгельма II, создается впечатление, что такой стиль «любви с властью» и «игр во власть» нередко присущ натурам гомосексуального толка.

При этом Владимир Петрович, будучи убежденным монархистом, приложил действительно немало сил для поиска путей решения в России крестьянского вопроса, реформы земского самоуправления и даже видел резоны во введении в стране законосовещательного представительства. Однако его явное влияние на императора, прежде всего в вопросах кадровых назначений и персональных государевых милостей, не могло остаться «общественно безнаказанным». Репутация князя, одиозная среди либералов и левых, была не лучшей и в кругах консерваторов. Это было связано не только с деятельностью Мещерского как серого кардинала при царе, но и со скандальными историями, которые возникали в связи с его активным гомосексуализмом и протежированием как нынешним, так и прошлым любовникам.

Вот характеристика, данная ему современным историком Н. А. Троицким: «Одиозной была репутация трубадура реакции 1880–1890-х годов князя Мещерского. Сей господин, славивший национальную потребность в розгах (“как нужна соль русскому человеку, так ему нужны розги”), “презренный представитель заднего крыльца”, “негодяй, наглец, человек без совести”, к тому же еще “трижды обличенный в мужеложстве”, был личным другом Александра III. Его журнал “Гражданин” субсидировался царем и считался поэтому в осведомленных кругах “царским органом”, “настольной книгой царей”». И. С. Тургенев писал о нем: «Это, без сомнения, самый зловонный журналец из всех ныне на Руси выходящих…»

Однако представляется, что «гражданский консерватизм и государственную дальновидность князя Мещерского (он ясно видел как пагубность для России войны с Японией в 1904-м, к которой страна была не готова, так и самоубийственное безумие военного противостояния с Германией в 1908, 1912 и 1914 годах) нам стоит занести в актив этого неординарного деятеля. Человека, который не десять, не двадцать, не тридцать лет, а целые полвека имел своеобразную смелость стоять одиноко, имея против себя всю Россию», – именно так будет гласить один из некрологов по нему в либеральной прессе.

Увы, келейное кумовство, протежирование и покровительство сомнительным фигурам на высшем государственном уровне не оставляют шансов для его итоговой положительной оценки в истории страны.

⁸ Граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков являлся одной из крупнейших фигур в высшем свете Российской империи в период двух последних царствований, и, несомненно, по праву. В этом человеке гармонично сочетались воинская доблесть и аристократическая честь с разумным консерватизмом, тягой к здравым реформам, идущим на пользу государственному организму, и с талантом администратора.