Портрет дамы с жемчугами

С таким видом, словно для ее нежных рук это была непосильная тяжесть, госпожа Рурико взяла ее со стола. У нее и впрямь было каменное сердце, если она могла, даже не изменившись в лице, взять записи погубленного ею человека.

– Ах, это записная книжка Аоки-сан! – произнесла госпожа Рурико, спокойно листая ее.

«Посмотрим, что будет дальше, – думал Синъитиро. – Даже такая черствая и наглая, как она, не сможет остаться безразличной к полным ненависти и презрения словам Аоки Дзюна, написанным кровью его сердца. Они исторгнут стон из ее груди, вызовут угрызения совести, ведь она женщина! Гордая и тщеславная, как павлин, она глубоко раскается».

Размышляя так, Синъитиро не отрываясь смотрел то на ее пальцы, листавшие дневник, то на прекрасное, слегка побледневшее лицо. Но вот глаза ее впились в одну из страниц, она покраснела, потом снова побледнела, уголки губ нервно подрагивали. Синъитиро казалось, что вот сейчас она в отчаянии уронит голову на стол и зарыдает, моля у загубленного ею юноши прощения. Он уже представил себе ее крупные, как жемчужины, слезы раскаяния и стыда. Но надежды его не оправдались. Госпожа Рурико быстро оправилась от потрясения, не уронив ни единой слезинки, и молча отодвинула от себя записную книжку.

Подавленный безнадежной черствостью ее сердца, Синъитиро не в силах был вымолвить ни слова. Несколько минут длилось молчание. Синъитиро наконец не выдержал и произнес дрожащим голосом:

– Ну, что вы скажете теперь, прочитав эти записи? Госпожа Рурико по-прежнему молчала. Синъитиро наступал:

– Неужели вы так ничего и не скажете про дневник, написанный кровью?! Неужели вы не почувствовали укора собственной совести и страха, когда узнали, к чему привела ваша забава?!

Но, несмотря на возбуждение Синъитиро, госпожа Рурико оставалась холодна как лед.

– Госпожа, что значит ваше молчание? – раздраженно воскликнул Синъитиро.

– Кое-что могу вам сказать.

– Говорите же! Я слушаю вас!

– Только нехорошо так говорить о покойном.

– Вы собираетесь оскорбить мертвого! Хотите клеветать на него!

– Его дневник говорит лишь об одном – что он, как и все остальные мужчины, был чересчур самонадеянным и своенравным.

Слова госпожи Рурико ошеломили Синъитиро. Любая женщина на ее месте, какой бы жестокой и бессердечной она ни была, не осмелилась бы так говорить о дневнике погибшего по ее же вине человека, о написанных кровью строках. Придя в себя, Синъитиро почувствовал сильное озлобление. Она – настоящее чудовище, лишенное каких бы то ни было женских качеств.

– Больше я не скажу вам ни слова. Можете издеваться над мужчинами, как вам угодно. Но в один прекрасный день справедливый гнев настоящего мужчины сотрет вас с лица земли! – Синъитиро чуть не затопал ногами от гнева.

Но чем больше он горячился, тем спокойнее становилась госпожа Рурико. Наконец она холодно усмехнулась:

– Издеваться над мужчинами! Вы находите, что игра женщин с мужчинами настолько опасна? Вот поэтому-то я и считаю мужчин грубыми эгоистами. Если, по-вашему, гнев настоящего мужчины должен стереть с лица земли женщину, которая насмеялась над его чувствами, то большая часть современных мужчин заслуживает быть стертой с лица земли гневом настоящих женщин! Не испытываете ли и вы стыда перед вашей женой, у которой чистое сердце? Вы все время взывали к моей совести, а теперь я хотела бы спросить вашу совесть! Когда женщина играет чувством мужчины, он называет ее бездушной кокеткой, вампиром, словом, всячески оскорбляет. У вас, например, даже глаза потемнели от возмущения, когда вы отчитывали меня! Но посмотрите, как играют чувствами женщин мужчины! Женщины же платят им тем же за непостоянство и легкомыслие. Играя с женщиной, мужчина втаптывает в грязь и душу ее, и тело, доброе имя и честь! Все делают вид, будто не замечают, сколько есть в мире женщин, у которых отравлена душа, потому что их унизили и оскорбили мужчины. Быть может, женщина, которую вы сейчас видите перед собой, одна из них. Голос Рурико дрожал, глаза сверкали.

– Мужчина вправе издеваться над женщиной, а женщина над мужчиной не вправе! Против подобной парадоксальной морали, морали чисто мужской, я решила бороться не на жизнь, а на смерть. Государство и то на стороне этой чудовищной морали! Существуют даже специальные дома, где мужчина, охраняемый законом, может издеваться над женщиной. А современные мыслители, идеологи человечества, спокойно взирают на это. Только от женщины требуют, чтобы она была честной и скромной, чтобы почитала мужчину. В этих требованиях я усматриваю лишь произвол, грубый мужской эгоизм. Великолепным доказательством этого служит дневник покойного Аоки-сан.

В словесном поединке с Синъитиро госпожа Рурико смело парировала удары противника, облегчая тем самым душу от скопившейся в ней за долгое время тяжести.

– Охота на тигра считается благородным спортом, но если тигр загрызет человека, его проклинают, называя жестоким и кровожадным. Это тоже произвол. В нашем обществе для забавы мужчин существуют специальные женщины: наложницы, гейши, актрисы, проститутки. Но стоит женщине позабавиться с мужчиной ради собственного удовольствия, как ее тотчас же назовут чудовищем, змеей, вампиром.

Госпожа Рурико сделала паузу и продолжала:

– История Аоки-сан в этом смысле самая банальная. Вот вы обвиняете меня в том, что я обманула честного и наивного юношу. Но ведь эти часы я ему не навязывала, он сам просил меня подарить их ему, а в дневнике не пишет об этом ни слова, видимо, самолюбие не позволило. Строки о самоубийстве сами по себе ничего не значат. Он мог написать их под влиянием нахлынувшей на него грусти. И неизвестно, что было бы, не случись автомобильной катастрофы. Возможно, сегодня он снова появился бы в моем салоне. Но если бы даже он и решился на самоубийство, винить в этом меня одну несправедливо. Мужчина, который решился на самоубийство, разочаровавшись в любовной игре, не мужчина, при таком слабоволии он может покончить с собой из-за любого неприятного дела.

Синъитиро слушал и все явственней ощущал, что госпожа Рурико не так легкомысленна и жестока, как он думал. Она женщина нового типа и своим острым проницательным умом нисколько не уступает мужчине. Уже в который раз презрение к ней сменилось чувством уважения. Он понял, как нелепо было подходить к госпоже Рурико с меркой старой морали. Эта женщина давно освободилась от ее пут и судила о мужчинах с точки зрения новой, свободной морали.

Между тем госпожа Рурико продолжала:

– Я хотела доказать, что мы, женщины, вправе поступать с мужчинами так, как они поступают с нами, вправе забавляться и играть их чувствами. Я хочу мстить за всех женщин с омертвевшими душами, исполненными ненависти к мужчинам, потому что, как уже говорила вам, сама нахожусь в их числе.

Госпожа Рурико опустила голову. На ее взволнованном лице промелькнуло выражение глубокой грусти.

Синъитиро был потрясен. Видимо, жизнь привела госпожу Рурико к краю пропасти и она решила бороться со старой моралью и мужским деспотизмом, если даже в этой борьбе ей суждено было погибнуть.

– Вот теперь, госпожа, я, кажется, понял вас до конца. Это не значит, что я одобряю ваш образ действий, но, по крайней мере, я способен его понять. Простите же меня за то, что я вам здесь говорил. Мои слова и в самом деле можно было принять за нравоучение, а я не имел никакого права вмешиваться в вашу личную жизнь. На прощанье, если вы разрешите, я хотел бы обратиться к вам с просьбой.

– Я готова выслушать вас и сделаю все, что в моих силах.

– Я уже говорил вам об этом, – ответил Синъитиро все тем же серьезным, но уже более мягким тоном. – Пощадите, пожалуйста, брата Аоки Дзюна. Гибель Аоки Дзюна меня глубоко потрясла, и я не могу не испытывать грусти при мысли о том, что и его брата может постичь та же участь. Я не знаю, кто явился виновником его смерти, но возненавидел он именно вас.

– Ну вот, опять вы читаете мне нравоучения, хотя только что раскаялись в этом! – Госпожа Рурико усмехнулась. – Кто-то сказал, точно не помню кто, что жить так, как хочется, не эгоизм, эгоизм – это учить жить другого. Вот вы, например, классический пример эгоизма. Допустим, что брат Аоки Дзюна питает ко мне симпатию и в этом видит смысл своей жизни. Зачем же вам беспокоиться о совершенно постороннем для вас человеке? И если даже он пожертвует ради меня своей жизнью, разве опять-таки это не его личное дело?